Грэм заглянул в комнату Кимберли. Он увидел голову дочери, лежащую на подушке, и дал себе зарок никогда не связываться с фильмами, в которых есть дети. Ньюлэнд предлагал ему, но он отказался. Только не дети. Он не желал иметь дело ни с кем младше пятнадцати-шестнадцатилетних девушек. Они, по крайней мере, уже выросли, уже созрели для жатвы. А кроме того, дети его совершенно не возбуждали. У них попросту не было требующихся форм.

— Мы должны узнать, кто этим занимается, — сказала Триш, поворачиваясь к мужу. — Мы должны, потому что это мерзко. Это хуже всего. Это опасно.

— И очень возбуждает, — прибавил Грэм, но понял, что напрасно.

Триш уставилась на него взглядом, в котором читалось чувство, похожее на ненависть, ее лицо окаменело.

— Извини, — сказал он.

— Ты мерзавец.

Она помолчала, не сводя с его лица влажных глаз, потом сказала, чуть качая головой:

— Вот что так опасно. Сначала секс, возбуждение… — Она замолчала, положила руку на живот и почувствовала, как к горлу подкатывает комок тошноты. — Надо заявить в полицию. Нам обоим.

Грэм сжал ее плечи.

— Я все сделаю сам, милая, не волнуйся.

— Нет, — настаивала она, в ее глазах горела яростная убежденность. — Теперь и я часть этого. Я должна понять, кто сделал это со мной. Они сделали это со мной.

— Мы до них доберемся, — заверил ее Грэм, думая, до чего там уже добрались с Дженни, недовольный тем, что не может быть с остальными и разделить веселье.

Но завтра у него будет запись. Лелеемые воспоминания, которые продлятся всю жизнь, и он не был их частью.

Триш отвернулась от него и снова посмотрела на Кимберли.

— Какая красавица, правда? — спросила она, тихо плача и кусая губы, как будто своим поступком той ночи она причинила дочери какой-то вред.

Как раз вынесли электрический шокер и присоединили зазубренные зажимы на концах длинных черных проводов к соскам Дженни, и в этот момент поверх песнопений и приглушенные крики девушки Ньюлэнд услышал пикающий сигнал. Мэнни стоял со стилетом в руках, он только что закончил вырезать на коже Дженни непристойные слова, пока неглубоко. Он высунул порезанный язык и осторожно провел его кончиком по лезвию, глядя, как блестит нож, пробуя его на вкус, и в стали отражалось его искаженное и растянутое лицо, частично закрытое маской, толстое, обезображенное оспинами.

Ньюлэнд посмотрел на пульт и увидел, что мигает голубой огонек сенсора. Он немедленно повернулся к окну за спиной, поднял тяжелую штору и выглянул наружу. С тревогой он увидел вдалеке машину с выключенными фарами, лунный свет играл на ее хромированном ветровом стекле.

Ньюлэнд повернул силовой выключатель на пульте, обрубил музыку и яркий свет. Выйдя из-за фальшивых панелей с чувством, какое бывает у человека, который только что был на ярком солнце, и оно вдруг погасло, он попытался разглядеть что-то в темноте и крикнул:

— Машина у южного входа! Уходим через северный.

Потом он кивнул Мэнни, который наставил лезвие на левую грудь Дженни, чуть в стороне от середины, точно зная, как найти ее сердце.

— Нет, — приказал Ньюлэнд, отводя острие. — Не порти товар. Возьми с собой, она еще пригодится.

Он посмотрел на ее лицо с завязанными глазами, думая: «Я хочу быть стиснутым внутри нее, когда оборвется ее жизнь, хочу чувствовать, как ее мышцы сжимаются вокруг меня, когда я всуну язык между ее твердыми зубами».

Мэнни закинул Дженни на плечо, и они направились к открытым дверям, куда по металлической лестнице с лязгом бежали мужчины, одевались, путаясь в одежде, от их дыхания в ночном морозном воздухе поднимался туман. Заработали моторы, и автомобили срывались с места, уносясь мимо Ньюлэнда и Мэнни. Они разделились. Мэнни открыл багажник, забросил в него голое тело Дженни и захлопнул большой рукой. Потом он встал у открытой двери своей фальшивой полицейской машины и уставился на автомобиль, стоявший за воротами напротив, как бы предупреждая. Как только Ньюлэнд благополучно выехал через северный выход, Мэнни сел в полицейскую машину и подъехал вплотную к воротам, его фары осветили коричневый «форд».

Торонтский коп, понял Мэнни, живехонький, — и звук одного этого слова как будто взорвался у него перед глазами, когда он увидел паутину трещин на стекле за мгновение до того, как почувствовал, что его правое плечо разрывается, какая-то сила дергает тело назад, правая рука взлетает и падает, как у тряпичной куклы, а стекло взрывается осколками и осыпается на его колени.

Сержант уголовной полиции Майкл Кроу вышел из-за деревьев, открыл дверь машины, в которой сидел Мэнни, и наставил револьвер в голову мясника. Ему пришлось останавливать себя, упрашивать самого себя не пристрелить ублюдка, который на его глазах вынес обнаженное тело Дженни из дома и бросил в багажник, как ненужный хлам. Он лишь ранил его в плечо с первого же выстрела сквозь лобовое стекло и теперь испытывал чудовищное желание добить его.

Мэнни лежал на руле, сгорбившись, и стонал, на его широком лбу выступил пот. Прикладом револьвера Кроу ударил его в затылок, потом наклонился и вытащил ключи из зажигания. Оставив Мэнни лежать без сознания, он открыл багажник и увидел там скорченную Дженни. Она щурилась, глядя на него, и дрожала на холодном зимнем воздухе. На миг Кроу показалось, что она сошла с ума, и холодок пробежал по его жилам, но она заморгала и еще крепче сжала свое изрезанное тело руками.

Он поморщился от боли, снимая вымокшую в крови куртку и накрывая ею Дженни. Он приучил себя не смотреть на голое тело жертвы, к тому же он уже достаточно повидал голых тел. Эксцентричные самоубийцы, изувеченные тела, оставленные серийными маньяками, избитые жены, изнасилованные и брошенные умирать мужьями, трупы, выставленные на металлических лотках в морге. Он видел столько наготы, что еще много лет назад она приобрела для него новое качество. Она превратилась в холодное состояние, связанное исключительно со смертью, так что порой, когда он занимался любовью, ему невольно представлялось, что эта женщина, с которой он лежит, мертва.

Красные парковочные огни отбрасывали отсвет на тело Дженни, как бы явно намекая на то, через какое зло ей пришлось пройти. Кроу хотел поднять и вынести ее, но знал, что, если он и попытается, боль из-за раны не позволит ему это сделать. Он наклонился ближе к Дженни, и тогда она подняла одну с виду безжизненную руку и положила на его плечо. Она смотрела в его лицо в темно-красных отблесках.

— Ты как? — спросил он и тут же понял, какой глупый и пустой вопрос задал.

Но Дженни кивнула, и ее подбородок задрожал, пока она глядела на полицейского, который спас ее, человека, который пытался ее предупредить.

— Дженни, я хочу тебе помочь, — сказал Кроу, отводя с ее глаз жесткую прядь волос, заскорузлую от крови. — Правда.

— Мистер Рикнер ждет вас у себя в кабинете вместе с мистером Дэниелсом.

Эдриенн Чен передала Алексис последнее сообщение на листке, вырванном из маленького розового блокнота. Алексис посмотрела на написанные там слова, потом улыбнулась секретарше, благодаря.

— И эти тоже, — сказала Эдриенн, показывая на полочку, — все со вчерашнего дня.

Алексис не глядя взяла пачку бумажек. Она опоздала на пятнадцать минут из-за какого-то очередного прыгнувшего под поезд самоубийцы, в результате чего вереница вагонов со скрипом остановилась, и всем пришлось торчать в туннеле какое-то невыносимо долгое время.

Морти непринужденно разговаривал с мужчиной, который сидел в кресле перед столом. Дверь была полуоткрыта, и, когда Алексис вошла, Морти встал.

— Алексис Ив. Мы как раз о вас говорили.

Человек — как она поняла, мистер Дэниелс, — поднялся и повернулся к ней. Красивый, с темными волосами до плеч, темными глазами и чертами лица, в которых чувствовалось что-то нездешнее, что именно, она не могла определить. Но что самое странное, его лицо показалось ей знакомым.