— Андраш, ты можешь приехать ко мне?

— Но что случилось? — спрашивал он. — Что — то плохое?

Дыхание ее прервалось, на миг стало совсем тихо. Из спальни доносились какие-то звуки, наверное, Магда прилегла с книжкой, дожидаясь, пока он закончит разговор. На чердаке слышались шаги, бедный господин Шмидт, что-то с ним будет, когда Андраш выедет из квартиры и хозяева поставят дом на капитальный ремонт?

Андраш снова подошел к окну, но выглядывать не стал, повернулся к улице спиной и уставился на старый диван тети Софи и дяди Яноша. «Помнишь красный диван?» — хотел было он спросить, но одумался. Изабель и так знает, что он не приедет. «Поздно, — размышлял он про себя хотя слово это неверное, ведь время и происходящее во времени — не одно и то же, это не одна линия, пусть неровная, но единая. Время ничего не соединяет, но и на отрезки не делит. Не соединяет, не делит — и как мы такое выдерживаем?» То, что связывало их с Изабель, кажется, отслужило свое, как красный диван — предмет ненужный, хотя с ним связано столько воспоминаний.

— Думаю, нет, — ответил он и тут же уточнил: — Нет, Изабель, я не поеду сейчас в Лондон.

Она помолчала, затем рассмеялась — таким родным, таким любимым смехом. Голос «со школьным ранцем за спиной», как он всегда говорил, представляя себе бегущую девочку в красной юбке.

— Ты много рисуешь? — прервал Андраш ее смех.

А ты опять пишешь картины? — парировала она, в голосе послышалось что-то неприятное, жесткое.

— Я переезжаю к Магде, — ответил Андраш. — Может, у нее снова начну писать.

— Так ты поэтому не приедешь?

У него кольнуло сердце. Изабель продолжала:

— А правда, что Соня беременна? И бюро теперь на Потсдамской улице, и ты переезжаешь к Магде в Шарлоттенбург? И ничто не останется таким, как было, — заключила она. Затем они распрощались.

Магда уснула за чтением, он заботливо прикрыл ее одеялом, написал записку и вышел. На Торштрассе движения вовсе не было, но только ему пришло в голову, что стоило бы позвонить Якобу, как невесть откуда выскочила машина, загудела, и он отпрыгнул на тротуар, споткнулся, упал. Сумел выставить вперед руки, так что с лицом ничего не случилось, зато коленку разбил, и обе ладони горели, саднили. Скорее раздосадованный, нежели испуганный, он уселся на край тротуара и стал исследовать колено через дырку в брюках. Похоже, он упал на острый камушек или осколок стекла, из ранки длиной сантиметра в три сочилась кровь, стекая под брючиной по ноге. Он поискал носовой платок в кармане куртки, ничего не нашел и решил посидеть, подождать, пока кровь свернется. Ждать пришлось недолго. Но когда он встал, слезы покатились у него из глаз, он сердито потряс головой, и все равно плакал, и сам над этим смеялся. Сердце беспокойно стучало, когда он снова переходил улицу, прихрамывая, смеясь и ослепнув от слез.

Магда как раз проснулась. Посмотрела на него большими глазами, осторожно взяла за руку и повела в ванную.

— Есть у тебя что-нибудь вроде йода? — спросила она, промывая ранку теплой водой. А он не мог произнести ни слова, только тряс головой. — Брюки-в помойку, — констатировала Магда. — Бедненький ты мой.

Отвела его в постель и накрыла одеялом.

Когда уже смеркалось, он услышал, что Магда встает и тихонько выходит, и заснул снова. А когда проснулся окончательно, нашел на кухне круассаны и свежее молоко, а на чистой тарелке листок, где был нарисован грузовик и стоял большой вопросительный знак. Он позвонил Петеру — спросить, нет ли у того больших картонных коробок.

— Шесть штук, — ответил Петер, — а тебе зачем?

— Переезжаю к Магде. Если получится — прямо сегодня, — сказал он твердо, но сам с удивлением заметил, что опасливо прислушивается к молчанию в трубке. — Петер, ты где? Ты чего молчишь?

— Переезжаешь к Магде? Правда? Уму непостижимо! Это здорово, Андраш. А я уж думал, ты до конца дней собираешься оплакивать Изабель.

Час спустя раздался звонок в дверь, на пороге стоял Петер с пустыми коробками:

— Прости, я на секунду, Соня ждет в машине.

Чуть помедлил, смущенно улыбнулся, быстро обнял Андраша и побежал вниз по лестнице.

«Только самое необходимое, — рассуждал про себя Андраш, — две коробки для одежды, две для книг, две для бумаг, остальное разберу потом». Все запаковав, он вдруг вспомнил свой сегодняшний сон, почти такой, как месяца два назад. Она стоит в пустой комнате, в неоновом свете, обнаженная, старше и меньше ростом, чем в его воспоминаниях, стареющая женщина с телом ребенка. Лица не видно, лицо она закрыла руками.

Андраш решил написать ей мейл, спросить, не приедет ли она в Берлин на несколько дней. В новом бюро все еще беспорядок, а в комнате Изабель — да, у нее своя комната с окнами во двор, где каштан, — стоят нераспакованные коробки и компьютер, и дел полно, так отчего бы с ее приезда не начать новую жизнь? New concept — new life, и для нее тоже.

В дверь постучали, именно постучали, а не позвонили. На миг в голове у Андраша мелькнуло, что на пороге он увидит Изабель, и сердце тревожно забилось. Но за дверью стоял господин Шмидт с маленьким старомодным чемоданом в руке.

— Я подумал, вы скоро переезжаете… — начал он ворчливо, глядя в растерянное лицо Андраша.

— К сожалению, да. — И Андраш беспомощно развел руками.

— Что ж, — сказал тот, вчера я нашел вот этот чемодан, сегодня уйду и я. По-другому быть не может. Я ночевал на вокзале, хотя в этом не было необходимости. Закусочные там неплохие, люди любезные. А потом еще и пустой чемодан, у почтового ящика… Ну вы знаете где — возле моста. Сразу подумал: это не случайно. И он переезжает, и я.

Господин Шмидт подхватил чемодан, кивнул и пошел вниз по лестнице.

— Может, мы где-нибудь вас устроим? — крикнул вслед Андраш. — Может, вы возьмете с собой плитку?

Но господин Шмидт только покачал головой, осторожно спускаясь по ступеням и ни разу не обернувшись.

Он дал ей одеяло и разрешил спать на софе, где спал ее брат. Был вечер, половина десятого, и ему понравилось, как она легла и, похоже, тут же заснула. В пол-одиннадцатого он снова вышел, закрыл за собой дверь и направился по улице мимо дома 49, но, заметив темные окна, рассердился, как будто сорвали его план. А план у него был. Завтра он уедет в Глазго, вещи уже запакованы, готовая сумка стоит в спальне, надо только собраться с духом и уехать.

Пит, вышибала из «Брокен-Найт», предупредил: приходили, мол, два не очень-то симпатичных типа, спрашивали про него. Джим случайно столкнулся с Питом на Айрон-Бридж, а сам-то был должен ему немного денег, но делиться не собирался, и вдруг Пит оказался таким порядочным, сумел его предостеречь. Ухмыляясь, сказал, что делает, мол, доброе дело ради собственной кармы, а что до кармы Джима, так ему он советует уносить ноги из города, потому что новое воплощение ждет его в облике дождевого червя или воробьишки. «Только воробьишек тут почти не осталось», — вспомнил Джим на улице Леди Маргарет. Даже их нет, а тут еще Изабель его вроде как обманула.

Девочка спала на софе, спала, а не делала вид, что спит: Джим поднес зажигалку почти к ее волосам, к жиденьким волосикам, а она и не вздрогнула, дышит себе спокойно. Между прочим, это даже приятно. Приятно вернуться домой и обнаружить спящего ребенка, только дом уже не его, завтра он сматывает удочки. Джим глотнул пива и пошел в спальню, хотя обычно спал в гостиной, чтобы услышать в случае чего дверь и вообще быть начеку, но сейчас на софе спит ребенок. Джим снял куртку, бросил ее на пол и растянулся на кровати. Посреди ночи ребенок захныкал, разбудил его.

Кажется, она встала, вместо того чтобы спать себе и спать, и рука Джима злобно сжалась в кулак. Потом вроде бы девочка задела стеклянный столик, угол стеклянного столика, какой идиотизм этот столик, да и эта девочка. Может, пить хочет? Но он устал, и вставать лень, наверно, было глупо привести сюда ребенка, когда Изабель нет, он ведь и не знает — вдруг та уехала? Джим прислушался: легкое всхлипывание. И заснул снова.