У Франка тряслись руки, он вдруг понял, до какой степени ему все ненавистно, и работа, и дом, и несчастная идиотка-мать, и телевизор, и собственная рожа, и то, как он одевается, и то, как говорит. Хреновые его дела, дерьмом он родился и умрет лет через тридцать от рака тоже дерьмом. Он ринулся в подвал, нашел там бутылку уайтспирита, который держал, чтобы смывать пятна краски, и бутылку трихлорэтилена, который держал, чтобы протирать колеса. Взял обе, поднялся, вышел на улицу. Машина стояла прямо перед ним со своим окаянным содержимым, готовым наброситься на него, стоит чуть зазеваться. Собравшись с духом, он открыл багажник. Плакса по-прежнему плакала и косилась на товарку. Синяк на ее ляжке походил на большой рыбий глаз. Храбрая все так же смотрела на Франка и улыбалась, и у нее было лицо одержимой бесом безумицы, явившейся прямиком из преисподней. Франк выплеснул уайт-спирит, растворитель, трихлорэтилен. Вонь пошла как от текстильного производства, не отвечающего европейским нормам безопасности. Он чиркнул спичкой и бросил ее в багажник. Пуффф!Неестественно желтое пламя лизнуло ему лицо. Загорелось хорошо, он попятился. Ветровое стекло лопнуло от жара — крак! От сердца отлегло, хорошо было смотреть, как горит все это дерьмо, генеральная уборка — это дело, все равно что вымыться как следует под душем. Он пошел домой. Мать спросила, хочет ли он поесть чего-нибудь перед уходом. Он ответил «да» и в темпе переоделся, надо было спешить, нельзя же опаздывать второй день подряд.

Познакомиться с девушкой при собачьей работе коммивояжера, когда по десять часов в день мотаешься, высунув язык, по дорогам и впендюриваешь медицинское оборудование, которое на хрен никому не нужно, — это из такой же области фантастики, как, например, быть избранным НАСА для участия в программе колонизации Венеры. Чтобы познакомиться с девушкой после того, как разменял тридцатник, нужно (этот перечень он порой твердил про себя, отсчитывая убегающие километровые столбики, казавшиеся ему маленькими надгробьями):

— Поехать в отпуск на курорт и постараться сойти за компанейского парня.

— Записаться в спортивный клуб и постараться сойти за компанейского парня.

— Найти работу, предполагающую «прямой контакт с клиентурой», и постараться сойти за компанейского парня.

— Завести друзей, которые не откажутся познакомить вас со своими знакомыми девушками на вечеринке, где надо постараться сойти за компанейского парня.

Поехать в отпуск Анри не мог — времени не было. На спортивный клуб у него тоже не было времени, по работе он встречался исключительно с медиками, которые, наверно, с меньшим презрением смотрели на анализ кала, чем на него, а друзей (сослуживцы Жан-Люк, Жан-Марк и Жан-Мишель, у которых на предмет «процедуры знакомства с девушками» дела обстояли точно также, не в счет) у него вообще не было. И все равно, даже окажись он в одной из вышеперечисленных ситуаций, да хоть бы и во всех, он не был компанейским парнем. Отнюдь. Скорее занудой. Ну какая девушка всерьез заинтересуется человеком, который носит белые носки под мокасины, слушает по радио только RTL (не NRJ, не BFM, не «Франс Мюзик», никогда, только RTL и «Умников»), часто жалуется на боль в промежности, на то, что устал, на погоду, на свою машину, на политику и дороговизну жизни, признает только одну туалетную воду, «Драккар Нуар», — и еще десять тысяч подобных мелочей, сливаясь серыми капельками, превращали его существование в унылую лужицу на мостовой северного города после осенних дождей.

Отсутствие любви угнетало.

Немного — когда в одиночестве на каком-нибудь паркинге, вяло жуя сыроватый сандвич, он вдруг ощущал неодолимое желание позвонить кому-нибудь, сказать, что «все в порядке», что он «будет через часок», что «вымотался». Еще немного — когда он просыпался утром и ощущал это утро точно капельку кислоты, упавшую прямо на сердце. И очень сильно угнетало его отсутствие любви по вечерам, когда, стоя посреди кухни, устремив глаза на вращающийся круг внутри микроволновки, где оттаивали быстрозамороженные молекулы готовой мусаки, он говорил себе, что жизнь у него все равно что у червяка: вот так всю дорогу ползаешь, землю роешь, дерьмо глотаешь и помрешь один-одинешенек под дубовым листом на какой-нибудь обочине, где давным-давно не встретить ни живой души. И стоило подумать про все это, про червяка, про рытье, дерьмо и смерть — он плакал. Давился всхлипами депрессивной старой девы, которую даже не пугают хлынувшие ни с того ни с сего слезы, для которой разрыдаться — все равно что зубы почистить, обычное дело, хоть она и говорит себе, что должно же это когда-нибудь кончиться.

Так он и жил, лужицей, червяком, один на один с наждачно-шершавой тоской каждое утро и каждый вечер, пока однажды не наткнулся на объявление в бесплатной газете: «Тем, кто хочет женского тепла. Простое общение (не секс и не проституция)». Странное объявление. Что бы оно могло значить? Особенно последняя строчка: «не секс и не проституция»? Это засело в нем на весь день, будто кто-то стикерс украдкой приклеил к спинному мозгу, а вечером, дома он уснул со словами «не секс и не проституция», зацепившимися за краешек сознания. Ему приснились эти слова, они лежали на каминной полке, на них было кружевное белье, и они раздвигали ножки.

Проснувшись, Анри позвонил по номеру, указанному в объявлении.

Ему ответил мужской голос и сразу продиктовал адрес. Это оказалась форменная глухомань. Проехать с полчаса по департаментскому шоссе, не пропустить развилку у лесосклада и еще метров через двести-триста свернуть у мусорных контейнеров. Анри все это проделал и увидел, наконец, перед собой строение вроде ангара посреди зеленого луга. Упитанные коровы, сочно хрустя травой, с любопытством косились на него вприщур. Человек в клеенчатом переднике, как у хирурга, вышел ему навстречу из домика, примостившегося сбоку от ангара.

— Это вы вчера звонили?

У человека в хирургическом переднике был измученный вид, как будто он не спал несколько ночей подряд. От него пахло кофе и потом, а передник пестрел всевозможными пятнами: что-то жирное, яичный желток, кровь, даже, кажется, чуть-чуть дерьма. Анри чувствовал, что странная история с женским теплом нравится ему все меньше, и молил Бога, чтобы это не оказалась какая-нибудь секта или, чего доброго, клуб свальных оргий.

Следом за человеком в хирургическом переднике он прошел в кабинет и увидел там молодую девушку, вроде бы поджидавшую их и почему-то немного грустную. На ней был костюм из набивной ткани в цветочек, старомодный с подкладными плечиками, а вообще-то она оказалась красивой. Даже очень красивой. Лицо как с картины, длинные темные волосы. Анри улыбнулся ей и поздоровался.

— Она вам не ответит, — сказал хирург.

Взглянув на изумленное лицо Анри, он добавил: «Это корова».

На обратном пути Анри перебирал в памяти все, что рассказал ему хирург. Он, оказывается, не всегда был ученым, когда-то просто фермерствовал, потом, когда стали общедоступными биотехнологии, занялся, как и многие другие, перелопачиванием генетического кода и расщеплением хромосом. Мало-помалу у него зародились более честолюбивые замыслы. Он увлекся клонированием и трансформацией млекопитающих, экспериментировал на мышах, крысах, кошках и собаках и наконец на коровах.

Больше мяса, больше молока… пройденный этап, скучно. И тогда ему вздумалось видоизменить животное полностью. Хорошенько поразмыслив, он счел самым подходящим и привлекательным, «так сказать, с точки зрения коммерции», обличье молодых девушек (со временем — это он подчеркнул особо — можно будет выбирать из нескольких вариантов внешности по каталогу). Эта форма наверняка заинтересует как профессионалов (скотоводам обрыдли одни и те же коровы на пастбищах. А тут — плохо ли — девушки, тоже дойные, тоже мясные?), так и любителей (холостяков, приверженцев полигамии, коллекционеров…).