Теперь слеза блеснула и на глазах ее сестры, да и отец с трудом подавлял волнение.

– Если то, что Донато показал тебе этим утром, не помогло принять правильное решение, то теперь ты просто должна это сделать, – изрек Франческо. – Кисть самого Рафаэля подарит тебе бессмертие. Сам Господь свел ваши пути, и ты не должна этому противиться. Маргарита, ты должна пойти к нему и сказать, что передумала!

– Да. Конечно, ты прав, папа.

– Если хочешь, бери с собой Донато, – предложила Летиция, укладывая в деревянную колыбель рядом со столом уснувшего младенца. – Тебе в любом случае не помешает сопровождение. Поход в мастерскую художника в полном одиночестве, что бы ты ни собиралась там делать, не пойдет на пользу твоей репутации. Все, кто тебя увидит, должны понимать, что ты будешь позировать только для приличных картин, не то что всякие девицы, не стесняющиеся скинуть с себя всю одежду!

– На этом и порешим, – подвел черту Франческо, сделав очередной глоток из своей кружки. Теперь его усталые глаза светились гордостью. – Как только Донато вернется с конюшни, он проводит тебя в мастерскую синьора Рафаэля. Ты поблагодаришь за присланный рисунок, вернешь его и скажешь, что передумала.

Она стояла перед ним на пороге широко распахнутой двери. В ее руках был свернутый в трубочку рисунок, складки простого светло-голубого платья мягко драпировали ее фигуру. Она надела лучший наряд своей матери, все еще не утративший старомодного изящества. Подол платья скрывал изношенные сандалии. Волосы, расчесанные на прямой пробор, удерживались только простой голубой шапочкой, украшенной несколькими бусинами. Рядом с ней стоял Донато в скромном одеянии: облегающих штанах винного цвета, тунике, подпоясанной цветным кожаным поясом, и белой рубахе под туникой. Он тоже ради особого случая надел свою лучшую одежду.

– Синьор Санти. – Донато почтительно поклонился. – Это для меня большая честь. Я – Донато Перацци, муж сестры Маргариты.

– Рад вас видеть, – кивнул Рафаэль, не отрывая взгляда от Маргариты. Им овладел творческий азарт.

– Я пришла, чтобы вернуть вам вот это, – спокойно произнесла Маргарита, поднимая на него открытый и честный взгляд карих с золотыми искрами глаз.

Рафаэль видел, что одета она просто, но признал, что в этой простоте есть свое очарование и достоинство.

– Этот рисунок предназначался вам.

– Но это ваше творение, и вы не должны…

– Это просто набросок, старый эскиз к образу Мадонны. Я лишь надеялся показать вам характер изображения, для которого вы мне нужны как натурщица.

– Я так и подумала. И характер заметила сразу же. – Уголки ее губ изогнула легкая улыбка.

– Синьорина, я целых два года откладывал исполнение этого заказа. Я написал уже много Мадонн для разных церквей и часовен. Так много, что едва ли смогу их всех припомнить. Но что-то не давало мне написать эту. Я никак не мог найти ее образ, не видел ее лица. До того дня, как повстречал вас. – Он опустил глаза. – Синьорина Луги, даю слово, я готов на все, чтобы убедить вас в честности моих намерений.

– Вы уже это сделали.

– Слава Богу, – тихо произнес Донато, возводя взгляд к небесам.

Но Рафаэль молчал, видя только Маргариту, ее прямоту и безыскусность.

– Раз уж вы сюда пришли, – неожиданно сказал он, спохватившись, – не желаете ли осмотреться?

Он понимал, что желание ошеломить гостей грандиозностью мастерской с ее драпировками, натурщиками, мольбертами, картинами, написанными на деревянных досках, было слишком очевидным, но ничего не мог с собой поделать. Если это поможет ему удержать ее рядом, он готов рискнуть. Все картинные жесты, глубокомысленные сентенции, блеск остроумия, столь ценимые римскими богачами и сильными мира сего, оставляли равнодушной Маргариту Луги.

Она молча устремилась за ним, переходя от одного стола к другому. Потрясенный и безмолвный Донато тенью следовал за свояченицей. Маргарита видела картины на самых разных стадиях готовности, рассматривала эскизы к образу Мадонны.

– А где вы работаете?

– Вот тут, – ответил он, указав на стоящий в центре мастерской, рядом с рабочими местами учеников, испачканный красками стол, на котором были рассыпаны кисти и лежали две палитры. Рядом стоял огромный пустой мольберт.

– Не ожидали? – спросил он не без удовольствия. Теперь настала его очередь удивлять.

– Да, я, скорее, думала увидеть что-то более… более…

– Более значительное!

Она вспыхнула и ответила не сразу.

– Я, скорее, полагала, что мастер, чье творчество так важно для Рима, выберет себе для работы место более уединенное, где он может… сосредоточиться.

– Этой мастерской правит не сосредоточенность, а братство. Здесь мои ученики учатся у меня, и, что не менее важно, здесь я учусь у них. Они – мои товарищи не только в творчестве, но и в жизни.

– Скажите, а не перенимают ли они вашу репутацию имеете с вашим талантом? – последовал прямой вопрос.

В первый момент он не ответил и даже не улыбнулся. Потом совершенно неожиданно откинул голову и разразился счастливым смехом.

– Синьорина, вы истинная загадка, – произнес он сквозь смех.

– Я как раз собиралась сказать о вас то же самое, синьор Санти.

– Прошу вас, пойдемте, – пригласил он ее к своему столу, мягко положив руку ей на талию.

Пока они шли, Рафаэль заметил, что его помощники и ученики норовят украдкой рассмотреть его спутницу, а старый натурщик с длинной седой бородой, сидевший на обломке римской колонны, тихо ухмыляется. Все они как бы говорили Маргарите, что она далеко не первая девушка, которой великий художник показывает свою мастерскую, и вряд ли станет последней.

– Эти люди знают, зачем я сюда пришла? – спросила она с недоверием.

Рафаэль молчал еще мгновение, пока усаживал ее на стул возле мольберта. Потом задумчиво оглянулся на учеников и лишь теперь понял, о чем она спрашивает.

– Мои люди хорошо меня знают, синьорина Луги.

– Разве мне не стоит этого опасаться?

– Они знают, что вы – новая натурщица для Мадонны, которую я так долго искал. Ваше появление здесь после двух предыдущих отказов уже само по себе чудо. И они знают, как я неописуемо рад тому, что вы передумали.

– Только ради Мадонны, синьор Рафаэль.

– Да, – согласился он без тени улыбки. – Только ради нее.

Маргарита пробыла в мастерской больше часа. Все это время Донато сидел рядом, разрешив Рафаэлю сделать несколько набросков ее лица и шеи. В каждом новом рисунке художник менял лишь какую-то деталь: наклон головы, направление взгляда, контур губ. Один эскиз он выполнил только для того, чтобы найти нужное выражение глаз. Все это время он чувствовал, что девушка с изумлением и восторгом наблюдает за ним, за его сильной рукой, рассматривает волоски на фалангах, длинные тонкие пальцы и то, как они управляются с мелком, бережно или цепко, чтобы извлечь образ из белого бумажного небытия. Между ними устанавливалась некая связь, когда она вот так наблюдала за ним, а Рафаэль чувствовал власть ее взгляда.

Когда он закончил, сквозь полузакрытые ставни в мастерскую проникал уже не солнечный багрянец, а серый сумрак. Рафаэль проводил Маргариту и Донато, ожидавшего возле камина, до двери. Мастер медлил, тщательно подбирая слова. Он был поражен уже тем, что девушка сама пришла к нему, и понимал, что должен вести себя с ней очень осторожно.

– Вы придете завтра в это же время, чтобы я смог подобрать цвета?

– Завтра мы не сможем прийти, синьор Санти. Завтра у нас очень важный день, мы печем лепешки скьяччата. В такие дни мы продаем очень много фруктовых булочек.

Рафаэль вытащил из кармана камзола пригоршню монет и протянул девушке. Золотые ярко поблескивали на его ладони.

– Этого хватит вашему отцу, чтобы нанять помощника?

Она не двинулась с места, лишь чуть склонила голову набок и смерила его внимательным взглядом. Врожденная грация и толика непомерной гордости, проступившая на ее лице, снова лишили его душевного равновесия.