Он постоянно видел ее, парящую на облаке, босоногую, в простой одежде, божественную и земную, такую, какой была сама Маргарита. Он хотел, чтобы Мадонна имела человеческое лицо, была женщиной из плоти и крови, которая могла бы любить, смеяться и плакать. И не оставила бы равнодушным смотрящего на нее. Каждый раз, когда он представлял сокровенный образ, в нем поднималась волна жаркого чувства. Сердце лихорадочно билось, и Рафаэль, зажмурив глаза, гнал видение прочь.

– Звали, учитель? – спросил Джулио, заглядывая в маленькую уютную гостиную, выходившую окнами на суетливую Виа деи Коронари.

У них выдался сложный день, который они провели за работой над полноразмерными эскизами для новой серии фресок виллы Киджи, и оба очень устали. Последние лучи солнца пробивались сквозь ставни и неровными штрихами очерчивали их лица.

– Посиди со мной, Джулио.

Молодой человек взял табурет, который ставили под ноги, и подвинул его к креслу Рафаэля. Ни у одного из них не было сил на то, чтобы смыть с себя пятна подсохшей цветной штукатурки, которой они перепачкались, заканчивая в Ватикане новую фреску с двумя летящими ангелами.

– В последнее время у нас очень много работы, – со вздохом произнес Рафаэль.

– Да, правда, – отозвался Джулио. Он тоже был вымотан до предела.

– Когда ты впервые появился в моей мастерской, четыре года назад, ты был очень многообещающим молодым человеком.

– Ну, я тогда был молод, – хитро отозвался Джулио. – И полон рвения.

– Мне было четырнадцать, когда я поступил в ученики. А в твоем случае все надежды, которые ты подавал, все обещания сбылись. Теперь ты прекрасный художник и не нуждаешься в наставнике.

– Но вы гораздо опытнее меня, учитель.

– Господь раздает свои дары в нужное время и по своему усмотрению. Он сам решает, когда художнику надлежит созреть для самостоятельной работы.

– Ваша похвала для меня так много значит, что, боюсь, не выдержит сердце. Я действительно работаю со всем усердием, но все же…

Рафаэль посмотрел прямо в глаза Джулио, чтобы тот понял: учитель не кривит душой и говорит со всей серьезностью.

– Вчера Джанфранческо Пенни решил, что рисунки, изображающие женщину, для сцены в Борго сделаны не тобой, а мной.

– Не может быть!

– Джулио, я хочу, чтобы ты занимался росписью и руководил работами над новой станцей от моего имени.

– Что, во всей комнате? – не поверил Джулио. Он весь подался вперед и от изумления забыл закрыть рот. Довольно долго он не знал, что сказать. – Это же заказ самого Папы для его обеденной залы!

– Я прекрасно понимаю, о чем тебя прошу. Поверь, я не стал бы этого делать, если бы ты не был готов.

– Этого не может быть! Джанфранческо и Джованни гораздо более опытны, чем я! Разве не на них следует возложить эту почетную обязанность?

– Они оба чрезвычайно талантливы, но мне нужна именно твоя помощь. Твоя техника, утонченность твоей манеры письма как нельзя лучше отражают мои представления о живописи. Твоя помощь позволит мне заняться разработкой остальных заказов.

– Выдаете мне бесценную возможность проявить себя!

– Я бы не дал ее тебе, если бы не был уверен в том, что ты для нее созрел.

– Но как? С чего мне начать?

– Я помогу тебе во всем. Мы будем встречаться каждое утро и обсуждать все идеи, композицию, детали. Как только роспись залы приобретет четкие очертания, я просто буду следить за ходом работ. – Он подался вперед. – Ты справишься, Джулио. Я в тебя верю.

– Как вы можете так сильно в меня верить?

– Я всего лишь вижу то, что перед моими глазами, – просто улыбнулся Рафаэль.

Он сделал глоток вина и стал смотреть на золотистые языки пламени в камине.

– Я видел сегодня ваши эскизы для новой Мадонны, – произнес Джулио, прерывая молчание, в котором каждый думал о своем.

Рафаэль не отрывал взгляда от огня.

– Как ты ее находишь?

– Это просто удивительно. Раньше такого никто не делал.

– Как думаешь, Его Святейшество будет доволен?

– Во всяком случае, если не картина, то уж сама Мадонна должна ему обязательно понравиться.

Джулио улыбался Рафаэлю, видя то, что учитель тщетно пытался скрыть.

– Она и правда удивительно красива. Это видно даже в самых сырых набросках.

– Да, это так Как натурщице ей нет равных.

Джулио по-прежнему не отрывал от него глаз.

– А как женщине?

Только теперь Рафаэль повернулся и посмотрел прямо в глаза ученику. Явное благоговение юноши странным образом дарило чувство безопасности мастеру, который в общении с остальным миром вынужден был вести себя крайне осторожно.

– Я помолвлен с племянницей одного из самых влиятельных людей в Риме. Мне оказана честь, о которой безродный художник из Урбино и мечтать не смеет. И, как мне недавно напомнили, ни одному художнику не удавалось еще сделать более удачную партию.

– Но вы не любите синьорину Биббиену.

– Не люблю. Но я слишком много и усердно работал, чтобы добиться всего, что есть у меня сейчас Работа – это моя жизнь.

Джулио, стараясь больше не смотреть прямо на учителя, чтобы его не смущать, пошевелил кочергой поленья в камине. Пламя разгорелось сильнее.

– Все же мне кажется, что работа и жизнь могут существовать независимо друг от друга.

– Они так давно слились для меня воедино, что иногда я и сам не знаю, где заканчивается одна и начинается вторая.

– Но вам нравится дочь булочника?

– Мне сейчас очень опасно проникаться к кому-либо нежными чувствами. – Рафаэль откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. – Это погубит ее репутацию и подорвет мое положение в Риме. Слишком многое поставлено на карту.

– Так вы просто встречаетесь с ней для развлечения?

– Ничего такого между нами не было. Да она бы и не позволила этого. В том-то все и дело. Она не хочет таких отношений, а я не могу предложить ей большего. – Он вскочил на ноги и тряхнул головой, откинув назад длинные волосы. – И это сводит меня с ума!

12

В последующие несколько недель Франческо Луги подал младшей дочери много поводов для размышлений, тем более что недели эти были свободны от посещений мастерской известного художника. Отец сказал ей, что она сама оттолкнула Рафаэля. Но разве у нее был выбор? Она не знала, как бороться со своим страхом. Она боялась того, что может произойти, если позволить себе отдаться чувствам, растущим в ней с неудержимой силой.

В эти нелегкие дни она часто вспоминала о матери и сожалела о том, что не может спросить мудрого и доброго материнского совета. Что бы сказала дочери Марина Луги? Она мечтала о волшебном будущем для своих девочек, но похоже ли то будущее, к которому Маргариту подталкивает жизнь, на волшебную сказку, которая виделась ее матери? Предостерегла бы она свою дочь или ободрила бы, призвав не бояться и идти навстречу судьбе?

Как мне сейчас тебя не хватает, мамочка! – эти слова чаще всего срывались с языка и наполняли ее мысли. Что бы ты обо всем этом сказала? Что бы посоветовала?

Холодным серым декабрьским утром Маргарита стояла рядом с сестрой возле стола на кухне семейной пекарни. Ее волосы были туго стянуты в узел лоскутком коричневой ткани. Тело, уже обретшее бессмертие в набросках Рафаэля, облекало простое платье из серого грубого холста, повязанное белым фартуком. Печь рядом с ней дышала жаром и ароматом свежего хлеба, а они с сестрой месили тесто в двух глиняных мисках, готовясь формовать хлебцы.

Рядом мокрый от пота Франческо длинной деревянной пекарской лопатой вынимал из печи уже готовый хлеб. Они привыкли работать вместе, и каждый знал свое дело, не нуждаясь в руководстве. Однако постоянное вымешивание, раскатывание и разделка теста возле раскаленной печи, для того чтобы напечь хлеба на весь квартал, высасывали из них почти все силы.

Маргарита наклонилась над своей миской. Ее лицо горело от жара, а мысли беспрепятственно переходили от одного воспоминания к другому. Она думала об Антонио, потом о Рафаэле. Ее чувства к ним нельзя было сравнивать между собой. Взгляд Рафаэля будил в ней дикую, безудержную энергию. Как он на нее смотрел, как внимательны были его глаза, как настойчивы! Ее тело тут же отзывалось на этот взор бурей незнакомых ощущений.