— Те-эк, значит, забираете Калинкина?
Со мной уходил не только Калинкин, а и Курдюков. Я бы рад был увести и весь разведбатальон. Но это выходило за рамки моей власти.
Командир танковой роты Тихонов решил проводить меня. Танкисты только что отбили атаку автоматчиков. Тихонов, прокопченный, потный, восседал на приземистой, дышащей жаром амфибии, а мы — Калинкин, Курдюков и я — на конях. Следом за нами, метрах в пяти, с автоматом за спиной, вел под уздцы хромого Германа Сеня Бердникович. Двигались мы вдоль обгорелого берега Ингула. В спину нам светило вечернее солнце.
У переправы стали прощаться. Тихонов вытащил из люка танка свою заветную флягу с винтовой пробкой, жестяные кружки и банку рыбных консервов. Сеня своей долей «горючего» промыл ранку на ноге Германа, а мы молча выпили, думая каждый о своем.
Затем я крепко, по-дружески обнял Бердникович а, Тихонова и тронул коня. Не навек же расстаемся…
Не успели наши кони вступить на левый берег, как из прибрежных кустов раздался знакомый голос:
— Товарищ комбат! Товарищ капитан! Зайдите…
Из орешника выскочил в белом халате Михаил Круглов. Мы все ввалились в широкую палатку с большим красным крестом на зеленом полотнище…
— Ну, герои, приветствую вас!..
Возле окна друг против друга лежали на приподнятых носилках Иванов и старший Круглов. Они обрадовались гостям. Павел поднялся. После тяжелой контузии он еще опирался на палку, однако сотрясение мозга, к счастью, прошло без последствий.
— Через денек-два вернусь. Отлежался. — Он вздохнул полной грудью и глазами показал на брата: — Спасибо Мише…
Михаил зарделся, что девица. Он стал убеждать меня взять их, братьев, в полк. Оказывается, Калинкин уже проинформировал младшего Круглова.
Иванов еще не вставал. Его забинтованная голова грузно лежала на подушке. Николая хотели эвакуировать в госпиталь. Но он категорически отказался: «Мозги целы, а дырку быстро затянет».
Беседовали недолго. Я унес в душе теплое чувство человеческой привязанности, боевого товарищества и твердую уверенность, что таких людей фашисты ни за что не одолеют.
371-й стрелковый полк я принял на ходу отступающим к Днепру. С личным составом батальонов по-настоящему познакомился лишь на новом рубеже. К нашему приходу левый берег реки был уже укреплен. И снова перед нами «рыцари Антонеску». Воевали они хуже немцев, однако к этому времени порядком обнаглели. Особенно после их успеха под Тирасполем.
Разведчики полка, которым я командовал, привели румынского ефрейтора с черными нахальными глазищами.
Информация пленного оказалась очень кстати. Мы узнали, что на противоположном берегу Горностаевку занимает румынская бригада. Она первой начнет форсировать Днепр. Ефрейтор подробно рассказал, где располагаются подразделения, какова их численность, чем вооружены. Командир дивизии решил опередить противника и разгромить его.
Командующий 18-й армией одобрил предложенный план.
На подготовку вылазки отводились одни сутки.
Вечером ко мне явились Калинкин и Курдюков «с великой просьбой»:
— Товарищ капитан, разрешите и нам… на тот берег?
Я хоть и рисковал остаться без самых проверенных своих помощников, все же не стал возражать. Уж больно Андрей подкупил меня:
— Мы все пятились, пятились, а тут такой случай…
Андрей Курдюков — мудрый воин. Он, в отличие от многих «храбрецов», никогда не подставлял голову под пули, не вылезал на бруствер без нужды. И в то же время коновод выполнял опасные задания смело. Его любимая поговорка: береженого и враг бережет.
У более опытного бойца он не стеснялся поучиться. Еще на границе Андрей всегда радовался, когда я навещал своего друга подполковника Ковалева. Тогда Федор Андреевич командовал полком, который занимал оборону рядом с моим батальоном.
Ковалев получил первый орден еще во время финской войны. У него за плечами не одно сражение. И Курдюков любил расспрашивать подполковника о поучительных военных историях, о солдатской смекалке, находчивости.
Как стемнело, первыми начали действовать полковые разведчики. Их возглавил младший лейтенант Калинкин. Курдюков вошел в эту группу как рядовой автоматчик, однако скоро стал первым помощником Калинкина. Андрей искусно сооружал плоты. Чтобы в темноте своего не принять за врага, он предложил к поясным ремням привязать белые лоскуты. Его способ подавать сигналы трассирующими пулями оказался наиболее простым и понятным. Это по его совету Калинкин провел накануне репетицию ночного налета на вражеский населенный пункт.
Опытом своим Курдюков делился охотно, с шуточками, прибауточками. Между делом рассказывал анекдоты. Где Андрей — там смех, хорошее настроение. И дело спорилось.
Как-то был случай. Одно из наших подразделений поднялось в контратаку. Противник встретил его сильным огнем. Несколько молодых бойцов бросились в воронку и залегли. На призывы «Вперед!» они не реагировали. Тогда к ним подполз Курдюков и весело: «Ребята, что сгрудились, как котята? Одна граната вас прошьет, как вату. А ну, за мной вон в ту траншею крой!»
И ребята пошли за Курдюковым.
Андрей родился под свист и гиканье махновской банды. Она ворвалась в село. Мать Андрюшки испугалась за мужа, красного командира, которого только что, раненного, принесли к ней в избу, и схватилась за большой живот. Отец заменил бабку-повитуху. Да и нянчил сына больше он, чем мать. Григорий, без ноги, сапожничал дома, а Марья работала в поле. И видать, бывший командир эскадрона, оказался неплохим воспитателем. Андрюша хорошо бегал на лыжах, купался до первого снега, летом пас лошадей и научился лихо ездить на них. В армии он стал отличным кавалеристом. Сейчас ему шел двадцать второй год, а по военной сноровке, боевому опыту и солдатской смекалке Андрей мог тягаться с более зрелыми бойцами.
Еще в снегах Карелии, где нам пришлось воевать больше в пешем, чем в конном строю, я приметил Андрея Курдюкова. Он сплел тогда для своего Жулика особые лапти, и там, где наши лошади проваливались по грудь, его рыжий проходил, как лось.
В районе Петрозаводска Курдюков заменил моего ординарца, который отморозил ноги. С тех пор Андрей неразлучно со мной. Он меткий стрелок, ловкий наездник и прекрасный коновод.
Разведчики благополучно достигли противоположного берега. Тишину нарушили взрывы гранат и автоматные очереди. Я впервые руководил ночными наступательными действиями и поэтому чувствовал себя не совсем уверенно. Слушая информацию с правого берега о ходе завязавшегося боя, я подчас сосредоточивал свое внимание не на ее содержании, а на голосе телефониста: мне казалось, что он чего-то не договаривает, и я, может быть, не совсем впопад кричал в трубку: — А разведчики что? Как они там?..
Я поймал себя на мысли, что плохо знаю людей, которые меня окружают, и дал слово обязательно расспросить Калинкина о его жизни до армии.
У Калинкина был тонкий музыкальный слух. Он где-то раздобыл губную гармошку и очень быстро ее освоил. Но кто-то из дивизионных начальников сказал ему: «Эх, ты… после фашиста в рот взял!» Калинкин стал играть тайком.
Уходя на ту сторону Днепра, он оставил инструмент мне. Нащупав его в кармане, я вспомнил наш с ним разговор на берегу реки.
— Если вылазка удастся, — сказал Калинкин, — то она принесет нам не только славу, но и горе.
Я привык к остроте его мысли, но тут сделал большие глаза:
— Горе? Имеешь в виду жертвы, потери?
— Потери, товарищ капитан, неизбежны. А вот если успех, тогда вдумайтесь только!..
Я не понимал его. Разгром румынской бригады нам был выгоден. Наша 18-я армия находилась в центре Южного фронта. Севернее Никополя оборону держала сильно потрепанная 12-я армия, а южнее, примыкая к Черному морю, находились некоторые соединения 9-й армии. Остальные ее силы были прижаты противником к Одессе. На их основе образовалась Отдельная Приморская армия.
Все армии Южного фронта получили пополнение, однако неприятель по-прежнему превосходил нас в живой силе, боевой технике и, скажем честно, в умении воевать. Правда, последнее относилось лишь к немецким войскам. Натренированные, хорошо оснащенные, они все время жали на фланги нашей армии, пытались прорваться и окружить нас. И сейчас, согласно данным разведки, немецкие войска готовились к фланговым ударам, чтобы зажать нас в «клещи». В частности, 11-я немецкая армия пыталась форсировать Днепр в районе Херсона.