— Что я могу думать о нем после такого короткого знакомства, кроме того, что он обладает приятной наружностью, несколько тщеславен, — ответил доктор, глядя темными глазами на сидящих за фортепьяно.

— Вот тут ты не прав. Он не тщеславен, наоборот, он сильно возражает против ведения разговоров о себе и своих стремлениях, которые, однако, весьма интересны.

— Это только прикрытие тщеславия. Человек, который с пренебрежением относится к себе, обычно честолюбив. Он так уверен в своих великолепных качествах, что вполне может претворяться таким простаком и относиться к себе с пренебрежением. Я уже встречался с такой категорией людей в своей практике. А ты еще позволяешь быть ему таким амбициозным, вот он и начинает переоценивать себя.

— Его шансы на успех были бы очень малы, если бы не вера в успех.

— Да, я полагаю он неудачливый мазилка?

— Нет, конечно. Хоть я и не претендую на звание судьи по этому вопросу — картина для меня тогда картина, когда она написана самыми разнообразными красками. А он удивил меня своими яркими и живыми цветами.

— Яркими и живыми! Да, я знаю такие картины, они могли бы служить вывеской лавки, в которой продаются масляные краски. Хотя в целом молодой человек не так уж и плох, Чемни, мне бы очень не хотелось ссориться с тобой из-за него. Только, по-моему, ему не место в этом доме.

— Как не место?

— Твоя дочь молода и прелестна, даже романтична, а он симпатичный и авантюрный тип. Ты не думал о возможности того, что они могут полюбить друг друга?

— Это как раз то, над чем я все время думаю. Я даже думаю, что это неизбежно.

— О! — уныло произнес доктор, слегка опустив нижнюю губу. — В таком случае я беру свои возражения обратно.

— Напротив, ты мне дал искренний дружеский совет.

— С обычным риском обидеть кого-либо своей правдивостью.

— Теперь послушай меня, Олливент, — сказал мистер Чемни, пододвигаясь поближе к доктору, — конечно, я знаю, что ты ужасно умный, и этот твой покровительственный тон мне вполне понятен, так же ты вел себя, когда мы были в школе. Но тогда я был глуп и любил тебя, несмотря на это. Но сейчас дело касается моей дочери, и я протестую против того, чтобы ты опять просто указывал, что мне делать. Ты должен дать мне честный совет, без всяких премудрствований, как мужчина мужчине.

— Как мужчина мужчине! — повторил доктор, глубоко вздохнув.

— Я никогда не понимал значение этой фразы, хотя, кажется, она может значить очень многое. Одним словом, Чемни, по-моему, нет смысла давать тебе совет. В своем сердце ты уже все решил, а молодая леди, — тут он показал глазами на Флору, сидящую на фортепьяно, — по-видимому, находится на самой вершине той же мысленной цепочки.

— Ты видишь какие-либо причины, по которым он не был бы хорошим мужем для нее? — спросил Чемни, уставившись взглядом в одну точку. — Он имеет шестьдесят тысяч фунтов, я мог бы отдать свою дочь и за половину этого наследства, но ведь кроме всего прочего, он неплохой молодой человек.

— Это мнение, которое ты приобрел после двух недель знакомства, — сказал доктор.

— Олливент, я сказал тебе, что хочу услышать от тебя совет, а не насмешки.

— Как пришла тебе в голову эта идея?

— Можешь ли ты это спрашивать, когда знаешь, что дни мои сочтены. Что может быть более естественным, чем мое желание увидеть дочь замужем до того, как я умру? Хотел бы я узнать, кто будет этот человек, кто будет с Флорой всю жизнь, все те долгие годы, когда, меня не будет, когда она станет взрослой, будет иметь детей, любящих и уважающих ее. Хотя, возможно, я никогда не увижу их.

— Думаешь, двухнедельного знакомства достаточно?

— Что ж, я так глуп? Нет, это только идея, которую я доверил тебе. Не собираюсь ручаться за будущее Флоры, пока не смогу узнать его достаточно хорошо. Но я думаю, что могу рассказать тебе секреты моей фантазии, познакомить тебя с этим молодым человеком, чтобы ты мог сформировать свое суждение о нем.

— Я не такой проницательный судья, который мог бы открыть те или другие стороны человека за один вечер. Думаю, что он несколько поверхностен и легкомыслен. Но для женщины это не такой уж важный вопрос, если она сама не совсем серьезна.

— Это замечание старого холостяка о женщине. Я полагаю, ты мне пока не скажешь своего мнения?

— Да, до тех пор, пока поближе не познакомлюсь с твоим гением.

В радиусе полумили от Фитсрой-сквер есть улицы, которые если неполностью, пользуются дурной репутацией — очень нелегко узнать, какая улица в Лондоне хорошая, а какая нет, — то, по крайней мере, являются несколько сомнительными, приводящими в уныние заблудившихся пешеходов, рискующих иногда быть раздавленными здесь кэбом. Жители этих улиц, конечно, не осознают этого — «нет места прекраснее дома», — поется в песне. Случайному прохожему это может показаться отвратительным, но для людей, живущих здесь и питающихся креветками, жерухой и горячей сдобой, эти улицы — родной дом.

Войси-стрит была как раз такой улицей — широкой, с тротуарами, оканчивающимися тупиком, сообщающаяся с остальным миром посредством узких аллей, где шумные дети бегали целый день, а пьяные мужчины и женщины орали всю ночь. На этой улице главным местом были закусочные, которые мясники снабжали лучшей свининой в Лондоне. Ребрышки от Биллета были настоящим пиршеством, этим яствам, с точки зрения обитателей Войси-стрит и Кэйв-сквер, могли бы позавидовать римские императоры.

Была на Войси-стрит местная портниха — молодая особа, которая выставляла обтрепанные картинки из журналов и одежду из ярко-розовой ткани в окне своего дома. Она делала шляпы за полкроны и платья за шестьдесят четыре пенса для мелких буржуа и могла только мечтать о том, чтобы обслуживать высший свет. На обоих концах улицы и в ее середине были свечные лавки. Могло даже показаться, что Войси-стрит целиком живет за счет этих лавок, но никак не за счет мясных. Был здесь также рыбный магазин, в котором продавали сушеную и соленую рыбу, иногда там появлялась бадья с большими устрицами, аппетитно выглядящими, куски камбалы. Существовал газетчик, который продавал и другие товары: табак, галантерею, ромовые бабы и пышки, пиротехнику для ноябрьских торжеств, трости, и приносил большое количество информации, относящейся к местным сплетням. Эти и еще один магазин женского гардероба были единственными торговыми заведениями на Войси-стрит, остальные дома были частными, причем в них жили несколько семей с огромным количеством детей. Они заселяли все этажи, и казалось, что жильцы со своей обстановкой или без нее менялись так же часто, как фазы луны. Маленькие гостиные служили иногда школьными помещениями для молодежи, где учились мальчики и девочки разных возрастов, а другие комнаты находили еще более разнообразное применение. В одном из этих запущенных домов, находящихся в таком ужасном районе, и вывешивали различные потрепанные вещи женского гардероба. Очень странно было видеть, что в этой обстановке могла еще продаваться какая-либо одежда. Но здесь были даже жакеты из котика, возможно снятые темной ночью со случайного прохожего, и неопределенного вида шляпки с гирляндами роз и загнутые спереди. Трудно было представить себе свежее и прекрасное девичество при виде этих мятых розовых платьев и поломанных вееров. А тот черный сатин, почти весь прогнивший, кто бы мог подумать, что он когда-либо мог служить одеждой экономки из приличного дома? На рубашках виднелись пятна вина, пролитого, возможно, на ночных пиршествах, слишком диких, чтобы быть веселыми. Случайный прохожий, взглянув на все это, содрогнется и поспешит удалиться. Эти безвкусные одеяния, глядящие на него из окон, могут показаться какими-то кошмарными привидениями.

«Но это не так уж и плохо», — думала миссис Гарнер, владелица женского гардероба, занимающаяся такой продажей, чтобы как-то поддержать себя в свои старые годы. С ее точки зрения это дело было весьма почетное и элегантное. Ко всему этому она относилась с особой трогательностью. В магазине не было прилавка, гирек и весов, в общем ни одной той вещи, которая была, по ее мнению, свойственна плебейской торговле. А к таковой относились свечные, рыбные, карамельные лавки и другие подобные им. Конечно, торговля могла быть в них более бойкой, но они казались слишком неприятными этой «воспитанной» леди по сравнению с продажей и обменом поношенной одежды. Такой вид коммерции казался ей более предпочтительным. Здесь не надо навешивать ценники на вещи, сделка произойдет в соответствии с внешним видом и манерами покупателя. Миссис Гарнер считала это приватным контактом.