В приюте Пьет а , благодаря сапожнику Нане или тому скрипачу, что вынужден был покинуть Виченцу, уже были наслышаны об успехе «Оттона в деревне», и когда маэстро появился в репетиционном зале, ученицы встретили его постукиванием смычков по пюпитрам и аплодисментами. Но пришлось узнать и весьма неприятное известие. За время его месячного отсутствия место Гаспарини оказалось занятым маэстро доном Пьетро Скарпари, с которым он встречался во время своего послушания в церкви Сан-Джованни ин Олео. Вивальди болезненно воспринял эту весть.

— Я же тебя отговаривал от поездки, — корил отец. — Пеняй на себя. Сам упустил счастливый случай.

Странное решение. Ведь дон Антонио удачно подменял постоянно отсутствовавшего по болезни Гаспарини. Может быть, члены попечительского совета были озабочены слабым здоровьем рыжего священника? Но, по-видимому, они не могли не учитывать его бурную деятельность как композитора, связавшего себя с оперной сценой. Не исключено и другое. Зная неуравновешенный импульсивный характер Вивальди, они сочли более разумным пригласить на должность художественного руководителя, требующую осторожности, такта и административных навыков, старшего по возрасту священнослужителя-музыканта.

Чего никак не мог уразуметь Джован Баттиста, так это одновременного проявления в Антонио двух различных ипостасей. С одной стороны, его сын — священник, сочиняющий мессы, оратории, скрипичные концерты. С другой — он же оперный композитор и театральный импресарио, имеющий дело с музыкантами, певицами и балеринами.

Как бы читая мысли отца, Антонио при случае напомнил ему, что даже папа Климент IX «согрешил», написав показанную на сцене оперу «Святой Алексий».

— Да, но он не был тогда папой, — возразил отец.

Но Антонио продолжал наседать, приводя примеры из венецианской жизни. Так, францисканский монах Даниэле Кастровиллари — автор трёх опер, а кардинал Гримани написал либретто для «Агриппины» Генделя. Что тогда говорить о плодовитом аббате либреттисте Метастазио или о нашем Легренци, сочинившем восемнадцать опер?

— Но это было до его назначения регентом собора Сан-Марко, — с жаром парировал Джован Баттиста. — После он никогда не брался за оперу.

— Только потому, что у него не было времени, — ответствовал Антонио, который загорелся идеей работать для театра, и с ним ничего нельзя уже было поделать.

Трудно предположить, что же побудило упирающегося Джован Баттисту дать согласие и стать пайщиком созданной сыном оперной антрепризы. Возможно, им двигал страх оставить своего Антонио одного в этом сложном и непредсказуемом мире, где любой шаг наталкивается на тысячу препятствий. В лавке на Брагора Франческо вполне справлялся с делом во время долгого отсутствия отца и научился находить убедительные отговорки, если чей-то парик не был готов, и это успокаивало Джован Баттисту. Теперь он мог уделить больше времени нуждающемуся в его помощи старшему сыну, чьи опрометчивые шаги нередко приводили его в замешательство.

Единственной, кто отнесся к их затее как к опасной авантюре, была Камилла. Как-то за ужином она завела разговор с мужем и старшим сыном о своих опасениях. Все её возражения остались пустым звуком. Она родилась в простой семье. Её отец трудом и старанием добился признания и уважения всей округи как портной. Даже Джован Баттиста при всём его пристрастии к музыке и артистичности натуры прежде всего цирюльник, и не более того. Как она мечтала, что её первенец станет священником, о чём и молила Господа Бога! На сына она возлагала свои надежды. Однако Антонио разочаровал её и не по своей вине, а из-за астмы. Сколько ею было пролито слёз! И всё же, когда он стал преподавать в приюте Пьет а , она поверила, что Антонио наконец стал на верный путь, а в дом пришли достаток и спокойствие. Всё рухнуло! Теперь сын с отцом решили ввязаться в опасную авантюру, о которой она слышала столько дурного. Дон Лоренцо, с которым она поделилась своими опасениями, признал, что мир театра порочен и полон соблазна и обмана. «Так будь же проклята музыка, а с нею и злосчастная скрипка!» — шептала она про себя. А что ей оставалось делать, как только надеяться, что рано или поздно вся эта возня с театром наскучит им обоим?

Осенью 1713 года отец с сыном как импресарио приступили к работе в Сант’Анджело. Это был типично итальянский театр. Небольшой зал с окружающим сцену полуовалом пяти ярусов и тридцатью крохотными ложами в каждом. Невелик и партер — 10 метров в ширину и 9 метров в длину. Сцена неглубокая, но с высоким потолком, что позволяло иметь две подвесные площадки для установки и быстрой смены декораций.

Не теряя времени, Вивальди взялся за дело. Он намеревался на первых порах заняться постановкой двух опер. Поскольку своего готового репертуара не было, решено поставить две оперы: «Неистовый Роланд» Ристори и «Разгневанный Родомонт» ^[23] Гаспарини. Выбор Вивальди был вызван не столько качеством музыки, сколько либретто, которые привлекли его внимание живостью сюжета и хорошим слогом. Их автором был Браччоли, даровитый поэт с богатейшей фантазией, для которого Ариосто был кумиром. По этому поводу ходил по рукам стишок, едко высмеивающий страсть либреттиста к Ариосто и желание во всём походить на великого поэта:

Вивальди сумел угадать в обоих либретто то, что отвечало вкусам непритязательных зрителей партера и лож. К сожалению, как и предвидел Джован Баттиста, после первых успешных представлений начались беды, которые посыпались на головы импресарио. Однажды утром Антонио объявился в театре чернее тучи. Оказывается, на Сан-Марко, где он мирно беседовал с одним из попечителей Пьет а , к нему подошёл наглец посыльный и при всех громогласно заявил о вручении судебного иска веронского импресарио Галло. Этот сквалыга выражает протест по поводу приглашения в театр Сант’Анджело болонского певца Минелли, который, оказывается, был им ранее ангажирован. Вивальди возмутил не столько иск, как то, что бумага была вручена ему в присутствии попечителя Пьет а ! Правда, сам-то документ — это всего лишь писулька, хотя и заверенная нотариусом и скреплённая печатью. Ответ на неё последовал незамедлительно, и выдвинутое обвинение было отвергнуто.

Однако вскоре последовали настоящие иски от портных, пошивших костюмы для двух спектаклей и ничего не получивших за свой труд. Но и у Вивальди были должники. Так братья Контарини не расплатились за абонированную ложу, задолжав театру 20 дукатов. Пришлось затевать с ними нудную тяжбу. Но эти заботы и головная боль свойственны работе любого импресарио и касались скорее Джован Баттисты, нежели сына. А дон Антонио целиком был занят сочинением своего нового op. IV,в который должны войти несколько скрипичных концертов. Поэтому на административные дела в театре он смотрел как на побочное занятие и полностью доверял отцу, видя, с каким воодушевлением тот работает и сколь умело разрешает возникающие конфликты.

Тем временем стали поступать вести, что Европа, особенно Германия, упивается концертами из op. Ill«L’Estro Armonico». А недавно Вивальди отослал издателю в Амстердам op. IVпод названием «La Stravagenza», которое удивило отца. Откуда берутся у сына такие странные названия для своих сочинений? Листая партии для скрипки и basso continue,виолончели, альта и органа, он всё больше поражался способности Антонио находить в каждой пьесе неординарные решения, особенно по части гармонии и инструментовки. В его концертах так много новизны, которая могла бы вызвать недоумение критики и ошеломить слушателей. Поясняя отцу значение термина «La Stravagenza», Антонио признал, что тем самым он хочет заранее предостеречь коллег-музыкантов не спешить с нападками и суровой критикой. Словом, в новом цикле «La Stravagenza» автор решил играть с открытыми картами, а само это странное название уже оправдывало многое.