Как всегда, Камилла, слушая рассуждения мужа и сына, выразилась в присущей ей манере весьма определённо и просто:

— По мне вся эта ваша экстравагантность сродни нашему городскому юродивому, сыну гондольера с набережной Монетного двора. Нынче над беднягой-дурачком потешаются все, кому не лень, находя в его чудачествах и странных выходках причину для насмешек.

Столь же экстравагантным было для неё решение сына посвятить новое произведение не королю или принцу, а своему ученику из знатной семьи по имени Витторио Дольфин.

— Какой же он аристократ, — удивилась она, — если чуть ли не каждый день приходит к нам попиликать на скрипке!

Но Антонио твёрдо решил посвятить «La Stravagenza» молодому патрицию Дольфину в знак признательности за его финансовую помощь в издании партитуры. Работа над этим циклом принесла ему большое удовлетворение, и он был безмерно счастлив.

После удачного завершения сезона в Сант’Анджело Вивальди целиком погрузился в написание второй оперы. Успех «Оттона в деревне» в Виченце ещё больше убедил его в правильности выбранного пути, в том, что в оперном жанре он может полнее выразить себя, нежели работая с одним только оркестром; кроме того, вокал позволит ему передать самые различные чувства как в пасторальной, так и в героической музыкальной драме.

С заказом на либретто Вивальди обратился к тому же Браччоли, попросив его развить сюжетную линию двух предыдущих постановок в Сант’Анджело. Молодой феррарец довольно быстро написал либретто под названием «Роландо, мнимый безумец». Этой оперой должен был осенью открываться новый сезон. Времени было немного, и Вивальди приходилось разрываться между театром и консерваторией Пьет а . Но однажды утром он вынужден был прервать занятия с ученицами, так как его срочно вызвали в дирекцию. Попечительский совет решил, чтобы Вивальди написал ораторию для нескольких голосов ко дню праздника Сретения.

— Для Пьет а это очень важный праздник, — заявил ему Нанни, один из попечителей, — и мы вправе ждать от вас подлинного шедевра.

Этому желанию руководства возразить было трудно, и Антонио ничего не оставалось, как, отложив всё остальное, браться за новый заказ. В своё время ему попалась в руки трагедия на библейский сюжет «Моисей, бог фараонов» (Moyses Deus Pharaoni).Под сильным впечатлением от прочитанного он сочинил тогда без какой-либо определённой цели несколько арий и оркестровых фрагментов. Эти наброски ради собственного удовольствия давно пылились в ящике стола. Но какую ценность они обрели для него сегодня! Времени на выполнение заказа уже нет, а сама тема, в чём он был глубоко уверен, должна непременно понравиться заказчику и публике.

К счастью, девушки-хористки, с которыми он взялся разучивать партитуру, оказались на высоте. Его творческое вдохновение тут же передавалось им, и за несколько дней удалось подготовить все основные партии. Особенно выделялась Барбара с её редкой тесситурой голоса. Она схватывала на лету замечания автора, и он решил ей доверить главную партию Моисея. Кандиде досталась партия Аарона, а Сильвии была поручена роль Елизаветы, жены Аарона. Среди солистов были также Аполлония и Анастасия, которые отлично справлялись с порученными партиями. После месяца непрерывных репетиций всё было готово. И в конце мая в день праздника Сретения ораториябыла исполнена при небывалом стечении народа. Успех был столь велик, что впервые попечители Пьет а соизволили лично поздравить и поблагодарить Вивальди.

«Моисей» был для Вивальди радостью и мукой, поскольку ему приходилось после репетиций в Пьет а спешить в театр, где его ждал «Роландо, мнимый безумец». Либретто у Браччоли, как и в предыдущих операх, изобиловало сложными любовными интригами с постоянными переодеваниями действующих лиц. Действие развёртывалось в магической атмосфере королевства властной Эрсилии. По просьбе Вивальди либреттист ввёл несколько сцен с нимфами и фавнами для придания экзотики происходящему на сцене. Написание декораций было поручено знаменитому театральному художнику Бернардо Каналю, отцу молодого Каналетто.

— Тем, у кого нет лож и мест в партере, стоит возвращаться домой! — надрывно кричал более часа кассир из окошка театральной будки.

И в этот вечер все билеты в Сант’Анджело были распроданы. В одной из лож первого яруса восседали все Вивальди, прижавшись друг к другу, как сардины в бочке. На переднем месте красовалась Камилла, которая до последнего дня была в нерешительности — идти ли в театр? У неё даже нашлась отговорка, что нет, мол, чёрного платья. В те годы ещё действовало предписание, обязывающее дам, занимающих места в ложах, быть в тёмном одеянии или в карнавальном костюме bauta.

— Я не хочу повторять печальный опыт доны Лабия, — объясняла домашним Камилла свой отказ.

И она была права. Всем был памятен громкий скандал, когда вопреки запрету капельдинера знатная дама явилась в ярком платье, украшенном цветами, и тайком пробралась в свою ложу. За дерзкое нарушение порядка её вызвали в суд и приговорили к штрафу и четырём дням домашнего ареста. Но хозяйственная Чечилия вспомнила, что в сундуке хранится чёрное муаровое платье матери, пошитое по случаю крестин Маргариты. Его ушили и подправили. Волей-неволей Камилле пришлось покориться и в сопровождении детей отправиться в театр. В ложе за ней разместились Маргарита и Чечилия, обе в чёрном, и Дзанетта в карнавальном костюме bauta,одолженном у кого-то из подруг. За ними стояли принаряженные и напомаженные Франческо и младший из братьев Изеппо. Не было только мужа Чечилии Мауро, занятого в тот вечер оформлением спектакля в другом театре. Помимо переписки нот, его всё чаще привлекали родственники-сценографы к делам театральным.

При виде появившегося в оркестре своего первенца со скрипкой Камилла не сдержалась и громко сказала:

— Мог бы и причесаться по такому случаю.

Действительно, дон Антонио, встав за дирижёрский пульт, выделялся, как обычно, своей взлохмаченной рыжей шевелюрой, возвышаясь над сидящими в ожидании музыкантами. Вот он взмахнул смычком, и раздались первые аккорды. Когда занавес взмыл вверх, зрители ахнули от удивления и дружно захлопали представшему перед ними зрелищу. Ночная сцена в храме со священным алтарём в окружении зажжённых светильников, а в глубине — темнеющий девственный лес. Сбоку в скале прорублена дверь, ведущая в замок королевы Эрсилии. Во второй раз раздались громкие аплодисменты и возгласы удивления, когда рыцарем была срублена золотая ветка дерева и загадочный лес исчез, рухнув вниз, а на его месте засиял радужными красками цветущий сад, раскинувшийся на холмах.

В первом акте зрители с интересом следили за действиями Роланда, посланного Анджеликой с целью разрушить волшебный замок королевы Эрсилии. Все хлопали и, как было принято, после каждой спетой арии топали ногами. Но во втором акте после первых же сцен в зале послышались лёгкий шум, говор и поскрипывание стульев. Стало ясно, что зрители начали понемногу терять интерес к происходящему на сцене вопреки стараниям щедрого на выдумку либреттиста Браччоли. А третий акт и вовсе прошёл под аккомпанемент чихающей, кашляющей и громко зевающей публики. Казалось, даже оркестр не в состоянии заглушить внезапно вспыхнувшую в зале эпидемию простудных заболеваний. После закрытия занавеса свиста не было и раздались жидкие аплодисменты, поддержанные заранее нанятыми Джован Баттистой гондольерами, которые стояли в партере.

Семейству Вивальди опера с её изящными ариями понравилась, и было непонятно, почему публика встретила её с холодком. Вероятно, виновато либретто с излишне запутанными сюжетными хитросплетениями, которые не могли распутать даже длинные речитативы. Зрители обычно пропускают их мимо ушей. По дороге из театра, когда публика расходилась по домам в сопровождении одетых в униформу codegaс зажжёнными фонарями, можно было услышать суждения о том, что герой Ариосто порядком надоел после положенных на музыку «Неистового Роланда» и «Разгневанного Родомонта», а в третьей опере невмоготу было выдержать его надоевшие выходки. Камилла была искренне огорчена нарочитым позевыванием и холодностью зала, но в тайне лелеяла надежду, что после такого приёма муж и сын в конце концов охладеют к театру.