Антонио отказался от своей маленькой скрипки. Она его никак не устраивала, и отцу пришлось раскошелиться. Дела шли неплохо, и он смог себе позволить роскошь — купить для сына по случаю у того же знакомого продавца музыкальных инструментов хорошую скрипку. Это была работа неизвестного мастера, датированная 1620 годом. Если бы было указано имя мастера, то стоил бы инструмент значительно дороже. Теперь, когда в доме собирались отцовы друзья, Антонио любил подключаться к их игре и часто в дуэте с кем-нибудь из них исполнял наиболее трудные пассажи. Однажды он упросил отца сводить его в соседнюю богадельню Пьет а на воскресное выступление приютских воспитанниц. О них он слышал много лестного от своего учителя Легренци. Девочки в хоре действительно прекрасно спелись, а вот оркестр был не на высоте.

Однажды в начале января 1690 года, с трудом неся в церковь похоронный венок, ризничий Феличе столкнулся с вечно спешащей повитухой Маргаритой. С ней был, как всегда, её Филиппето, заметно постаревший и согнувшийся под тяжестью неизменного стульчика для рожениц.

— У Камиллы Вивальди уже прошли воды, — сокрушалась повитуха. — Вчера бедняжка, видать, переусердствовала, взявшись за мытьё лестницы щёлочью с золой…

На сей раз роды прошли благополучно и на свет появился ещё один мальчик, как того желал Джован Баттиста. Это был здоровый крепкий младенец, которому дали имя Франческо Гаэтано. Отметить радостное событие в дом к Вивальди пришли родственники и знакомые. Пришёл и дон Франческо договориться о крещении новорождённого. Дней пять спустя в церкви Сан-Джованни ин Брагора перед купелью по случаю крещения третьего мальчика супругов Вивальди собрались брат Агостино с женой и детьми, Антонио Казара, соседи и знакомые. Были тут владелец аптеки «У дожа», соседский сапожник, цирюльник у Сан-Мартино и гондольер Дзуан-вдовец, прозванный «Грозой морей». Принесённого в церковь вина не хватило, и гости отправились в дом к Вивальди, где праздничное веселье продолжилось допоздна.

Однако приподнятое весёлое настроение в доме цирюльника поселилось ненадолго. Однажды, а вернее 21 мая того же года, Джован Баттиста раньше обычного вернулся домой с репетиции в Сан-Марко. Услышав, как хлопнула входная дверь, и зная привычки мужа, обеспокоенная Камилла быстро спустилась вниз.

— Репетиции не было, — тихо молвил Джован Баттиста. — Умер Легренци…

Эта была большая потеря для мира музыки, для города, для капеллы Сан-Марко и для маленького Антонио. Маэстро был не так уж стар. Ему недавно исполнилось шестьдесят четыре. Правда, последнее время он часто хворал и не покидал свой дом у моста Каноника. Но никто не мог предположить, что скоро его не станет.

— Мы исполним на похоронах реквием, сочинённый им на смерть коллеги Палавичини, — сказал жене Джован Баттиста и задумался, сев на скамейку в передней и обхватив футляр со скрипкой обеими руками. Ему вспомнилось первое знакомство с покойным другом, с которым они основали общество Санта-Чечилия. Легренци продолжил дело Монтеверди и Кавалли. Он оставил после себя много духовной и светской музыки — оркестровой и вокальной. Каким успехом пользовалась его оратория «Джустино»! Кто теперь заменит его в Сан-Марко? Особенно прискорбно, что сын потерял доброго наставника. Теперь ему самому придётся заниматься с Антонио. Но настоящий учитель — это совсем другое дело. А где сыскать такого?

Под вечер вернулся Антонио из церкви, где засиделся, пока там играл на органе монах Джованни. Услышав о смерти Легренци, он остолбенел, не в силах вымолвить слово. Как же хорошо ему было с любимым учителем, который столько ему рассказывал о музыке, знакомил с сонатами Корелли, сочинениями Кальдары, ораториями Страделлы. От учителя он услышал много любопытного о молодом талантливом венецианце Томмазо Альбинони, который называл себя всего лишь «любителем», хотя публика была в восторге от его произведений. Легренци был для Антонио неисчерпаемым кладезем знаний и стимулом к учёбе и совершенствованию мастерства. Для него это невосполнимая потеря, с которой трудно примириться. Расстроилась и Камилла. Присев рядом с мужем, она тихо спросила:

— Что же теперь будет?

Даже маленькая Маргарита прижалась к матери, видя её растроенное лицо. Все были опечалены и совсем забыли про лежащего в люльке маленького Франческо, который плачем дал о себе знать.

— Иди же, Камилла, — тихо сказал Джован Баттиста, словно очнувшись. — Пора кормить малыша.

Когда приходский священник дон Франческо понял, что, несмотря на возраст, мальчик Антонио по всем признакам окончательно созрел для ответственного шага, он решил представить его патриарху [7]для пострижения — первой ступени на пути возведения в священнический сан. Но согласно каноническим правилам необходимо было прежде доказать законность появления на свет мальчика, а для этого, как заявил дон Франческо, нужно устное подтверждение хотя бы двух свидетелей, которые давно знакомы с родителями Антонио и даже присутствовали на их венчании.

На семейном совете с участием братьев Агостино Вивальди и Антонио Казара было решено представить в качестве свидетелей цирюльника Антонио Гандольфи из прихода Сан-Мартино, у которого Джован Баттиста начинал когда-то как подмастерье, и соседа, сапожника Паоло Афабриса, водившего дружбу с покойными родителями Камиллы. Можно также позвать в свидетели ювелира Изеппо Энцо, у которого была своя лавка на Сан-Поло, но только не выпивоху-гондольера «Грозу морей», от которого можно ждать неожиданных сюрпризов.

Ранним погожим утром приглашённые в свидетели цирюльник, сапожник и ювелир вместе с Джован Баттистой отправились на гондоле в церковь Сан-Пьетро ин Кастелло, где размещалась патриаршья курия, чтобы под присягой подтвердить законность брака супругов Вивальди, людей вполне добропорядочных, постоянно проживающих вместе и воспитавших в христианском духе сына Антонио. После этой поездки всё было готово для свершения важного обряда. Недоставало только соответствующего одеяния — чёрной рясы и треугольной шляпы. Был бы жив тесть, портной Каликкьо, всё решилось бы просто и без затрат. Теперь вот пришлось обращаться к портному греку, а уж он-то содрал за пошив втридорога, иначе не был бы греком.

Настал знаменательный день пострижения — 18 сентября. Раньше обычного Камилла разбудила Антонио. Как он ни упирался, она усадила его в лохань с горячей водой. Намыливая ему кудлатую голову, она с грустью думала, что скоро эти прекрасные рыжие пряди будут острижены. Затем она облачила его в новенькую монашескую рясу. Мальчик был в крайнем возбуждении, видимо, чувствуя, что предстоящий обряд пострижения открывает перед ним важный путь к чему-то не вполне ещё им осознанному. Камилла тоже решила ехать на церемонию, дав чёткие указания старшей из дочерей Маргарите и не по годам сообразительным Чечилии и Дзанетте следить за братьями, особенно за сосунком Изеппо Санто, четвёртым сыном, появившимся вслед за Франческо Гаэтано.

До острова Сан-Пьетро было далековато, и Джован Баттисте пришлось просить знакомого гондольера подвезти их туда. В церкви собралось немало других мальчиков, готовых к пострижению, и уже прошедших через этот обряд маленьких аббатов. Кроме того, было много взрослых прелатов с зажжёнными свечами. Все притихли в ожидании патриарха. И вот после тщательного каждения алтаря сквозь сизый дым ладана появилась осанистая фигура его преосвященства Джованни Бадоэра, который громко произнёс на латыни начальные слова молитвы, тут же подхваченной церковным хором. Затем он занял место в золочёном кресле и, прочитав несколько строк из книги в малиновом переплёте, которую держал перед ним молодой прелат, не теряя времени, стал вызывать по списку ожидающих пострижения мальчиков. Один из служителей держал перед патриархом серебряный поднос с ножницами. У каждого подходившего по вызову отрезались пять прядей волос, которые падали в плетёную корзину, перевязанную парчовой лентой. Камилла вздрогнула и прижалась к мужу, услышав возглас: