Ланкастеры промчались мимо. Мэдди наблюдала за ними, прижавшись носом к стеклу, и потому не заметила, как открылась пассажирская дверь. Наземный экипаж, низко надвинув на лоб кепки и скрываясь в тени крыльев, помог пассажиру забраться в самолет и пристегнуться. Багажа у того не было, за исключением незаменимого противогаза в сумке; имени пассажира, как всегда, Мэдди не сообщили. Она видела очертания островерхой кепки ЖВВС и чувствовала, что пассажир был на взводе, натянутый, подобно струне, от волнения, но Мэдди и в голову не могло прийти, что она может знать этого человека. Как и водителю УСО, ей был дан приказ не задавать вопросов. Сквозь мурлыканье двигателей она прокричала инструкции на случай экстренной посадки и расположение аптечки.

Оказавшись в воздухе, Мэдди не инициировала разговор — только не с особыми пассажирами. Отметить, насколько великолепен в лунном свете черный и местами серебристый ландшафт впереди них, она тоже не могла, поскольку знала, что эту персону перевозили ночью для того, чтоб она не догадалась, куда направляется. Пассажирка ахнула, когда Мэдди отстегнула пистолет Верея от ее сидения.

— Не беспокойтесь, — крикнула Мэдди, — это всего лишь ракетница! У меня нет радио. Вспышка даст им знать, что мы уже здесь, если они еще не услышали звук двигателя, и немного осветит нам путь.

Однако Мэдди не пришлось давать залп, поскольку, минуту-другую покружив над полем, они заметили вспыхнувшие фонари посадочной полосы, и Мэдди пошла на снижение.

Это была простая посадка. Но не успел самолет полностью остановиться, а двигатели умолкнуть, как пассажирка наклонилась и чмокнула Мэдди в щеку, чем очень ее напугала.

— Спасибо. Ты замечательная! — Наземный экипаж уже открыл пассажирскую дверь.

— Ты должна была сказать мне, что это ты! — закричала Мэдди, когда ее подруга собралась было исчезнуть в ночи.

— Не хотела напугать тебя прямо в воздухе! — Квини по привычке коснулась волос, чтобы убедиться, что прическа в порядке, и, словно газель, выпрыгнула из самолета на асфальт. — Я все еще не привыкла к полетам, и мне не приходилось делать это ночью. Прости!

На мгновение она снова склонилась к кабине — Мэдди видела, как к ним приближается несколько фигур. Было почти два часа ночи.

— Пожелай мне удачи, — взмолилась Квини. — Это мое первое задание.

— Удачи!

— Увидимся, когда я закончу. Ты заберешь меня домой. — Квини исчезла среди сопровождающих ее людей.

Мэдди выделили собственную комнатушку во все более привычном с каждым днем Коттедже. Было странно не знать, что происходит. Едва она успела задремать, как ее тут же разбудил гул вернувшихся из Франции Лизандеров с трофеями в виде подбитого американского летчика, французских министров, ящика шампанского и шестнадцати флаконов Шанель №5.

Мэдди и не узнала бы о духах, если бы все не были такими необычайно энергичными, вероятнее всего, в ожидании завтрака с шампанским. (Мэдди, планируя вылететь на рассвете, благоразумно не стала пить шампанское). Квини была довольной, словно кошка, и сияла от успеха. Она выглядела так, словно только что выиграла золотую медаль на Олимпийских Играх. Командир эскадрильи подарил по флакону духов каждой женщине, которой посчастливилось быть на аэродроме, включая девчушку из Земледельческой Армии, которая приехала на велосипеде с тремя дюжинами яиц неизвестного происхождения и шестью пинтами молока для «свободоносного» завтрака.

Свобода, ох, свобода. Даже при таком дефиците и мраке, бомбардировках и правилах и столь серой обыденности достаточно пересечь Ла-Манш, и ты свободен. Как просто и в то же время удивительно, что никто во Франции не живет без страха и подозрений. И я говорю не о страхе перед смертью в огне. Я о том коварном, деморализующем страхе предательства, вероломства, жестокости и молчания. Не иметь возможности доверять собственному соседу или девушке, которая приносит тебе яйца. И это всего в двадцати одной миле от Дувра. Что бы вы предпочли — неиссякаемый запас Шанель №5 или свободу?

На самом деле, это глупый вопрос. Я дошла до той точки, когда мне неизбежно придется рассказать о себе накануне Ормэ. А я не хочу.

Я просто хочу летать, летать в лунном свете. Около пяти минут, пока за соседней дверью наступило затишье, я думала о том, как летала с Мэдди, и уснула. Мне снилась полная луна, но зеленая, ярко-зеленая, и мне казалось, будто мы на сцене, в центре внимания. Но, конечно же, свет на сцене белый, а не зеленый — холодный и яркий. А этот цветом походил на ликер Шартрез, на Зеленый Луч, а я все продолжала думать — как мне удалось сбежать? Не могла вспомнить, как мне удалось выбраться из Ормэ. Но это было неважно, ведь я направлялась домой, сидя в Большой Гарпии Мэдди, в безопасности, а сама Мэдди уверенно управляла самолетом в молчаливом небе, освещенном зеленой луной.

Боже, я устала. Снова выстрелила себе в ногу и вынуждена жалеть об этом. Меня все равно заставили работать за неимением людей, которые бы присматривали за мной. Еще не решила, хорошо это или плохо, поскольку не возражаю против бесчисленного количества бумаги, но сегодня я пропустила свою порцию капустного супа, да и поспать мне не удавалось уже несколько ночей к ряду. (Как же я хочу, чтоб они закончили с этой несчастной француженкой. Она все равно ничего им не скажет.)

Так случилось, что, когда этим утром привели меня, бедная Фрёйлин Энгель сидела за столом спиной к двери, деловито перебирая мои бесчисленные бланки рецептов, и я решила напугать ее, взревев командным голосом «Ахтунг, Анна Энгель! Хайль Гитлер!». Она подорвалась с места и вытянулась в приветствии, едва не вывихнув плечо. Никогда не видела ее такой бледной. Она тут же пришла в себя и отвесила мне звонкую оплеуху, сбив с ног. Когда Тибо поднял меня, она ударила еще раз. Воу, воу, воу, воу, моя челюсть. Думаю, больше подставных интервью не предвидится.

Я так и не решила, стоило ли оно того. Забавная ситуация, но единственное, чего я добилась на этот раз, — совершенно неожиданного сговора между Энгель и Тибо.

Я что, называла их Лорел и Харди⁵¹? Да они чертовы Ромео и Джульетта. Пример флирта мелких гестаповских сошек:

Она: О, вы такой сильный и мужественный, Мсье Тибо. И вяжете такие надежные узлы.

Он: Это еще ничего. Глядите, я свяжу их так крепко, что вы не сможете развязать. Попробуйте.

Она: И правда, не получается. Ох, затяните их потуже.

Он: Дорогая, ваше желание для меня закон.

Но именно мои лодыжки, мои, а не ее, он связывает столь туго и с таким мужским шармом.

Она: Придется завтра утром вызвать вас, чтоб вы снова помогли мне.

Он: Нужно перекрестить шнуры и связать их сзади...

Я: Писк! Писк!

Она: Заткнись и пиши, визжащий кусок шотландского дерьма.

На самом деле, она сказала не совсем это. Но общий посыл вы уловили.

Что-то произошло. Они немного ускорились — и не только со мной. Стали безжалостнее с заключенными Сопротивления. Может быть, проверка? Визит таинственного босса фон Линдена, ужасающего штурмбанфюрера СС Фербера (одной мне он представляется с рогами и хвостом?). Возможно, он делает доклад о работе фон Линдена; это объяснило бы тот факт, что фон Линден ринулся приводить в порядок бумаги. Пытается казаться лучше, чем он есть.

Отчаянно пытаюсь выстроить мысли в последовательном порядке. Я жутко устала и (может, я излишне драматична?) «истощена от голода» — на самом деле я не уверена, что от голода, но очень хочется есть и голова кружится (после ситуации с коньяком мне больше не давали аспирина). Возможно, у меня сотрясение мозга после Энгель. Нужно постараться составить список того, о чем необходимо упомянуть.

В тот день в Глазго стояла до того мерзкая погода, что никто не рискнул взлететь. Я вернулась на поезде, а Мэдди пришлось ждать, пока разойдутся облака. Глазго еще было что мне предъявить, поэтому мне пришлось вернуться