Это было странное слово, созвучное с «докучать» и «окучивать», словами, указывающими на связь и движение, в то время как «скучать» звучало так покойно и так одиноко. Может, скука в действительности была маскировкой для непередаваемых, волнующих событий и мыслей. Эта музыка, например, тоже звучала так, будто таила в себе некую тайну. По мере исполнения твои подозрения усиливались, казалось, что вот-вот — и разгадка в твоих руках, пока наискучнейший пассаж секст и заскорузлый финальный такт не разрушали все твои надежды.

Она нажала левую педаль и повторила вторую часть шепотом, едва слышно, с отрывистым басом. Совсем непросто сохранять столь неброский звук, но это было необходимо. Всем своим существом он противилась нагромождению звука в этой вариации.

Дочери исполнилось двадцать семь. Молодая женщина, год назад окончившая учебу, но еще не решавшаяся шагнуть навстречу взрослой жизни. Ни друга, с которым хотела бы завести детей, ни дома с садиком и гаражом для велосипедов, ни работы для создания карьеры.

Рано утром она садится на велосипед и мчится к светофору на Сентюребаан, где договорилась встретиться со старым приятелем. Они знакомы еще с детского сада. Оба работают в больших офисах в западной части города, куда попали через бюро по трудоустройству. Они не помнят карту города наизусть и ориентируются по знакомым местам: Консертгебау, Хаарлеммерпоорт, Вестерпарк. Потом пробираются сквозь чащу из стекла, металла и камня. Они не желают пользоваться картой, не желают знать, куда ездят изо дня в день это слишком страшно и, к счастью, лишь временно.

По дороге они болтают. Юноша в очках искоса наблюдает за своей спутницей; движения ее глаз и губ он видит нечетко, как сквозь плохо пригнанную линзу. Он едет рядом с ее правой рукой, которая иногда отпускает руль, жестикулируя в воздухе.

— На мой день рожденья в прошлом месяце я угощала коллег леденцами на палочке, — говорит она. — Они обожают леденцы. Одна из наших сотрудниц даже купила очки с держателем для леденцов. Все мы сидим в одном гигантском помещении, каждый за своим бюро. У меня, честно говоря, вообще нет работы. У других, насколько я знаю, тоже. Тем не менее создается видимость бурной деятельности. Мне, например, доверили важный проект: Новый Логотип. Уже несколько месяцев этим занимаемся. На заседания меня не пускают, но регулярно присылают отчеты. По электронной почте. И креативщики тоже. Этот логотип нужно будет изобразить потом еще и на чашках в столовой. И такая канитель изо дня в день. Стоит, пожалуй, попробовать отнестись к работе серьезно, иначе все это так убого, согласен? Но по-моему, смысла никакого. Я даже не знаю, как выглядел прежний логотип. Не говоря уже о названии фирмы, где я работаю.

Они молчат. Минуя автобусную остановку, сворачивают в промышленную зону.

— Меня однажды вызвали на медосмотр для прохождения службы в армии, — вдруг вступает в разговор ее приятель. — Это было где-то здесь, судя по бумажке с адресом у меня в кармане. Я еще специально выехал из дома заранее. Но это меня не спасло. Так и не смог найти. Все утро искал. И уехал обратно. На автобусе.

— Те, кто делает здесь карьеру, наверняка нашли бы. Они уже срослись с этим местом и с легкостью найдут любое здание. Мои коллеги здесь уже много лет. Каждый день одно и то же, даже в офис они входят на один манер. Если подчиненные приходят позже начальников, те цокают языком и указывают им на часы. Это настолько не мои люди, что я даже не успела разобраться, хорошие они или нет. Правда, начальник моего отдела — уж точно полный кретин. «Тебя что, не научили этому в у-ни-вер-си-те-те?» — кривится он, если я не могу открыть приложение. Еще требует вернуть фирме деньги за то, что я по незнанию не отметила время ухода на обед. И тому подобное. Они только этим и живут. Мировыми проблемами. То, что мне предстоит сегодня сделать, я закончу через полчаса. Потом схожу посмотрю, что у других на столах. Кто в какой обуви сегодня. Кто с кем общается. Затем буду переписываться по электронке с друзьями, чтобы рассказать им об этом. Несмотря на запрет, у нас все без исключения только этим и занимаются. Каждый день они фанатично решают всякие разные проблемы. Когда мы введем новые правила для парковки велосипедов? Куда в этом году намечается корпоративный выезд? Не передвинуть ли нам кофе-паузу на четверть часа? Возле той оранжевой урны нам налево, а тебе потом надо свернуть на поперечную улицу.

Ее «конский хвост» прыгает вниз-вверх, в такт кивков головы, сопровождающих ее речь.

— Есть на работе один-единственный нормальный человек. Занимается информационным бюллетенем, а я пишу для него статейки. На выходные он с женой и детьми снимает домик в семейном парке отдыха «Сентер-Паркс». Когда на прошлой неделе у нас был День сплочения, мы вместе сбежали на тандеме. Покатались по лесу, покурили. Он из тех, с кем можно говорить, то есть вести беседу, в которой оба говорят об одном и том же. При этом ты понимаешь, что имеет в виду твой собеседник. А их юмор для меня просто загадка. Я понятия не имею, что им нравится, кроме леденцов на палочке. Как только они там выдерживают, в этом офисе, полном мировых проблем?

На перекрестке они останавливаются.

— Этот придурок, кому я якобы должна вернуть деньги, каждый день причитает: «О, мне так скучно, расскажите анекдот, что ли, отмочите смешную шутку». Тогда весь офис глубокомысленно склоняется над экранами компьютеров, набравши в рот воды. Если сегодня он опять начнет канючить, я запрыгну на стол и спою что-нибудь. Надо только подумать что. В детстве мне казалось, что школа самое скучное место на свете. Помнишь, как трудно было иногда разлепить глаза, чтобы попросту не заснуть за партой? Но сейчас еще страшнее — скука смертная. Хуже не бывает.

— А как прошел День сплочения?

— Обычные цирковые номера: сначала сидишь в кругу, потом выполняешь упражнение на доверие — падаешь с закрытыми глазами в надежде, что тебя кто-нибудь подхватит. Потом в гробовом молчании все вместе составляют пазл.

— Ну и как, помогает?

Она на секунду задумывается. Мышцы икр напряжены — носком новой серой кроссовки она касается тротуара.

— В принципе, да. Раз ты спрашиваешь. По дороге домой у нас спустило колесо. Мы ехали впятером в одной машине. Сняли колесо, нашли запаску, поставили — все происходило само собой, гладко. Мы почти не разговаривали. Я стояла рядом и наблюдала. События развивались неспешно, как на замедленной видеопленке. Был уже вечер, солнце заходило, но гул на дороге не затихал. Я подумала: что я здесь делаю? Они меняют колесо, а я пялюсь на их голые спины над мешковатыми брюками. Мне все до лампочки, но я таки продолжаю стоять. И что любопытно, без тени раздражения.

— Давай потрудимся сегодня ударно! Увидимся в пять?

Приятель уезжает и, заворачивая за угол, не глядя поднимает руку.

На сей раз меня ждет очередная тягомотина, думает девушка, тексты для брошюры о новых правилах в области здравоохранения и безопасности. Длинные, нудные предложения с надоевшим рефреном должны содержать определенное количество слов. Стерильные фразы, которые всех оставят равнодушными и которые с тем же успехом можно вообще не писать. Но мне придется. Потом я сообщу друзьям, что на выходных собираюсь от души покутить, и спрошу, не хочет ли кто присоединиться.

Она оборачивается, чтобы убедиться, что на дороге нет машин, и мчится в офис. До кофе-паузы еще больше двух часов.

Симбиоз. Это слово лучше всего отражало ощущение матери, когда она носила дочь в своем теле. Общая циркуляция крови, регуляция температуры, влаги. Чувствовать движения и смену положений друг друга, почти неосознанно считаться с этим. Сейчас я забочусь о своем ребенке куда лучше и естественнее, чем буду делать это в будущем, думала тогда женщина. И легче, все идет само собой. Мы поем в унисон одну мелодию. Вот бы так всегда!

Неужели рождение тоже случается дважды? Ты рожаешь ребенка — это трагедия. А через двадцать лет со смешанными чувствами ты выставляешь из родительского дома взрослую молодую женщину — это фарс. К тому времени мелодические линии расходятся, а чистого пения в унисон уже давно не слышно. Как же это происходит? Как получается, что, желая близости, мы отдаляемся друг от друга все сильнее?