На следующее утро я был в конторе и к десяти часам заканчивал отдавать распоряжения на день Дэвиду Полмеру.

— Как Рамон? — спросил я.

— Рамон, он приготовил овощные блюда — у него неплохо получилось, правда частично, и я отправил его варить кофе. Пока что никаких жалоб. С его стороны, конечно.

— Не спускай с него глаз, пока он возится с посудой, понимаешь? Особенно с бокалами для мороженого. Объясни, что они должны блестеть, как новенькие, даже если гости их не видят.

— Я объяснял, мистер Эллингтон.

— Ладно, тогда объясни еще раз, пригрози, если понадобится. Скажи, что он должен собственноручно отдать их лично мне перед ленчем. Ах да, к ленчу — два дополнительных прибора наверх. Приедет мой сын с женой. Все на месте?

— Почти. Вместе с парой из Бирмингема исчезло банное полотенце и пепельница. Фред говорит, она из тех, что из толстого стекла.

— Знаешь, Дэвид, меня так и подмывает поехать в Бирмингем, разыскать дом этих подонков и выкрасть оттуда полотенце. Иначе нам его не видать, как собственных ушей. На будущее — надо вешать к ванную кухонные полотенца и грязные тряпки, а для окурков ставить пустые банки из-под консервов. Сам не пойму, чего ради мы так о них заботимся. Думаю, другого выхода все равно не останется. Если у тебя все я уезжаю в Больдок.

— Хорошо, мистер Эллингтон. — Длинное, забавное лицо Дэвида приняло решительное выражение. — Разрешите сказать, если вам понадобится что-то еще, ну, что-нибудь особенное, я буду просто счастлив оказать вам любую услугу. Только намекните. И весь персонал тоже — от всего сердца.

— Благодарю, Дэвид, сейчас ничего в голову не идет, но если будет необходимость, я обязательно тебе скажу.

Дэвид вышел. Я собрал деньги, чтобы сдать их в банк, нашел и положил в карман список, заготовленный для поставщика вин, надел клетчатую кепку и вышел в холл. Уборщица, моложавая и, пожалуй, симпатичная женщина, с пылесосом в руке шла по залу к ресторану.

— Сегодня прохладнее, — сказала она, приподняв брови и, вероятно, намекая на мой вид или одежду.

— К вечеру будет прежняя жара, вот посмотрите.

Женщина согласилась, кивнув, и исчезла из виду. Я решил, что она принадлежит к числу тех, кому чужая жизнь или смерть совершенно безразличны. Затем с решительным видом появилась Эми, нарядившаяся в чистую ситцевую полосатую рубашку и юбку.

— Когда мы едем, папочка?

— Ох, дорогая… — Впервые за утро я о ней вспомнил. — Мне очень жаль, но, боюсь, тебе придется подождать до другого раза.

— Ой, нет.Ой, почему ты опять тянешь резину?

— Ну… Мы с тобой уговаривались до…

— До дедушкиной смерти, я знаю. Но она-то здесь при чем? Он бы не возражал, чтоб я поехала. Ему нравилось, когда мы вместе занимаемся делом.

Знаю, но мне надо заняться совсем особенным делом — зарегистрировать смерть и сходить в бюро. Ты таких вещей терпеть не можешь.

— Я не против. А что это за бюро?

— Там организуют похороны. Похоронное.

— А разве я против? Могу посидеть в машине. Ведь кофе-то ты все равно пить будешь, спорим? Могу походить по магазинам и встретиться с тобой у машины.

— Прости, Эми.

Мне действительно было ее жаль, но я и мысли не мог допустить, что проведу ближайшую пару часов в чьем-то обществе, даже если оно окажет самое благотворное воздействие, а с Эми, как я давно понял, мне всегда было не по себе.

— Такие вещи не для тебя. С тобой мы можем поехать завтра утром.

Это привело ее в ярость.

— О, опять тягомотина.Не хочу завтра, хочу сегодня. Тебе просто нужно от меня отделаться.

— Эми, перестань орать.

— Ты на меня чихать хотел. Тебе безразлично, чем я занимаюсь. С утра до вечера мотаюсь без дела.

— Можешь помочь Джойс прибрать в номерах, это было бы просто замечательно…

— О, фантастика! Огромное спасибо. Пап-уля-улю-лю!

— Не смей говорить со мной таким тоном.

— А вот и смею. И наркотики начну глотать, тогда попрыгаешь. Хотя чего там. Тебе до меня, как до лампочки.

— Эми, марш в свою комнату.

Она испустила трубный звук — этакий стонущий вопль — и умчалась. Я подождал, пока через стены до меня явственно не донесся стук двери. В ту же минуту с отменно ехидной синхронностью в ресторане загудел пылесос. Я вышел из дома.

Сегодня, конечно же, было прохладнее. Лучи солнца, стоявшего над лесной тропой, за которой, по слухам, наблюдало привидение Томаса Андерхилла, еще не пробились сквозь тонкую пелену тумана или низко плывущие облака. По пути к «фольксвагену», стоявшему во дворе, я подумал, что стоит только почувствовать удовольствие от одиночества (не потому, что я отделался от Эми, а благодаря возможности некоторое время побыть одному), как сразу же осознаешь — оно предполагает погружение в самого себя, в глубины собственного тела, в свои воспоминания, предчувствия и сиюминутные настроения, в эту неопределенную сферу существования, которая складывается из вышеперечисленного и чего-то еще, лежащего за его рамками; одиночество — не что иное, как уход в конфликтную целостность всей гаммы человеческих переживаний. Двое — это коллектив, который, конечно же, имеет много пороков, но когда ты один, в тебе оживает целая толпа.

Не успел я включить зажигание, как почувствовал внизу, в левой части спины, немного ниже поясницы, спазматическую, тупую, но четко выраженную боль. Каждый приступ продолжался где-то около двадцати секунд, без снижения интенсивности, потом сразу же проходил. Эти ощущения я испытывал уже около недели. Была ли сегодняшняя боль острее, приступы чаще, их продолжительность дольше, чем в первый раз? Я подумал, что, вероятно, она, действительно, стала более резкой и возвращалась раньше. Это — рак почки. Нет, не рак, а болезнь, из-за которой почка перестает функционировать и нуждается в удалении хирургическим путем, причем другая почка будет безупречно работать до тех пор, пока тоже не станет бесполезной и не потребует операции, после чего ты попадешь в полную зависимость от машины. А может, это даже не почечнокаменная болезнь, а вызванное избытком спиртного легкое воспаление, которое без труда снимается с помощью нескольких доз голландского джина и снижением дозы ликеров. Да и вообще, это не воспаление, вернее, воспаление, проявляющееся только в болях и коликах, не имеющих патологической природы и проходящих самостоятельно, — их просто не замечаешь, если о них не думаешь. Но как найти прием, помогающий не думать о боли, этой или любой другой?

Бель возобновилась, когда я поворачивал на юго-запад, к ветке А595, и задержался секунд на двадцать с небольшим, хотя, возможно, остановка — только игра моего воображения. Мне подумалось, насколько больше пользы приносил бы нам этот божий дар — воображение, если бы научиться определять, включилось оно в работу в данный момент или нет. К тому же это могло бы повысить его коэффициент полезного действия. Мое собственное воображение, безусловно, не справлялось с ролью наставника, подсказывающего, как поступить, если над почкой действительно нависла смертельная угроза. В свое время я становился жертвой самых серьезных расстройств, но пока все они поддавались лечению. Прошлым летом мне удалось приостановить и даже купировать атаку хореи Хантингтона (прогрессирующей болезни нервной системы, которая обычно приводит к полной беспомощности и, как правило, считается неизлечимой), просто-напросто сократив употребление шотландского виски. За год до этого или несколько раньше перестал развиваться и законсервировался рак толстой кишки, стоило мне перестать есть местные сливы — ренклод и прочее, выпивать по две бутылки кларета в день и отказаться от пристрастия к сырому луку, маринованным огурчикам и пряным приправам. Новая, более сильная настольная лампа в течение недели излечила меня от серьезнейшей опухоли мозга. Все прочие поражения тканей, новообразования, атрофии и редкостные вирусные инфекции исчезали тем же путем. По сегодняшний день включительно.