В этом-то все и дело. Ипохондрия у других всегда служит поводом для издевок, более того, стоит человеку только мысль допустить о чем-то подобном, как он сразу становится мишенью для насмешек. Каждый приступ ипохондрии, как только он остался позади, у вас самих вызывает смех. Беда ипохондрика состоит в том, что он, став объектом для зубоскальства, будет ошибаться относительно состояния своего здоровья девятьсот девяносто девять раз, но окажется абсолютно правым в тысячный, тысяча первый или какой-нибудь следующий за ними раз. Как только я уяснил для себя эту истину, боль в моей спине, возвратившись через полминуты, элегантно ее подчеркнула.

Я выехал на ветку А507 и добрался до Больдока, ничего вокруг не замечая и механически выполняя действия, позволяющие не сбиваться с пути. Теперь, когда пришло время отдать последний долг отцу, мысли о нем меня не покидали, что бы я ни делал. Ставя «фольксваген» у обочины широкого шоссе, главной магистрали города, я вспомнил, как играл с отцом в крикет на песчаном берегу бухты Пивенси в, дай бог памяти, 1925 или 1926 году. Когда я промахнулся по шару в первый раз, он тут же похвалил меня за спокойствие, с которым и подобает держаться настоящему спортсмену. Пока я ждал и улаживал дела в бюро записи актов гражданского состояния, то думал о его ежедневных прогулках в деревню и жалел, что не сопровождал его туда чаще. Придя в похоронное бюро, я мучился мыслью о первом ударе, который он перенес, и о его выздоровлении, а в банке старался представить, какое влияние инсульт оказал на его умственную и психическую деятельность, и воображение нарисовало это настолько ярко, что я, стремглав перебежав дорогу, ровно в одиннадцать тридцать оказался в пивной «Джордж и Грегори». Чем бы я ни занимался, я не терял способности примечать, как тривиальны и скучны все процедуры, в них не было никакой значительности, даже проблесков драматизма, и чиновника из бюро по регистрации актов гражданского состояния, и гробовщика, и банковского клерка можно было спокойно поменять местами.

После трех двойных виски, выпитых залпом, я почувствовал себя лучше: фактически полностью захмелев, я ощутил ту первобытную свежесть, тот полумистический подъем духа, которые, как чудится каждый раз, будут длиться вечно. Сейчас я владел всем, что достойно познания, вернее, сумел бы узнать все, что желал, стоило только сконцентрировать на этом внимание. Ни жизнь, ни смерть не таят загадок, это просто точки отсчета, к которым стягиваются различные, большей частью ошибочные теории. Согласно определению или чему-то в этом роде, любая загадка в действительности лишена всякой загадочности. Впечатленный безыскусной силой этого суждения, я украдкой кивнул самому себе и, выйдя из пивной, отправился туда, где, по моему глубокому убеждению, имел все основания найти оставленный «фольксваген».

Поиски машины заняли некоторое время. Разумеется, они не прервались, когда стало ясно, что я веду розыск не в Больдоке, а во дворе «Зеленого человека», куда, по-видимому, недавно сам машину и пригнал. На обшивке корпуса, сзади, бросалась в глаза зияющая вмятина, которую почти наверняка я раньше не замечал. Это несколько обеспокоило, пока я не понял, что любое происшествие, которое не воспрепятствовало моему прорыву к дому, в расчет не принимается. В следующую минуту я оказался в холле и говорил с Дэвидом Полмером вполне связно, в ясном уме и твердой памяти, но постоянно затруднялся вспомнить, что же сообщил ему десятью секундами раньше. Кажется, он решил, что мои огорчения, расспросы, заверения, какими бы интересными и ценными сами по себе они ни были, не заслуживали его сиюминутного отклика. Сопровождаемый по непонятной причине Фредом, я оказался у лестницы, где и находился некоторое время, наглядно демонстрируя, что не только не нуждаюсь даже в самой незначительной помощи, но и просто ее не потерплю.

На лестничной площадке я также показал себя с самой лучшей стороны, но только после того, как были приложены огромные усилия, чтобы привести меня в чувство. Прежде я никогда не страдал временными провалами в памяти с утра пораньше, а также после такой маленькой дозы спиртного. Да, сегодня — день особенный. Я направлялся к дверям в жилые комнаты, когда женщина, попавшаяся мне на глаза вчера вечером почти на этом же месте, неожиданно прошла мимо — откуда, представления не имею, — и заторопилась к лестнице. Недолго думая, я окликнул ее, с усилием ворочая языком:

— Что вы здесь делаете?

Не обращая внимания, она начала спускаться и, когда после далеко не профессиональной погони я тоже выскочил на площадку, уже исчезла.

Я устремился вниз по лестнице с той скоростью, которая исключала падение вниз головой, то есть практически заплетаясь ногой за ногу. Дэвид как раз подходил к паре ступенек, ведущих вниз, в ресторан. Я окликнул его по имени, но громче, чем хотелось, и он резко обернулся.

— Да, мистер Эллингтон? Что случилось?

— Посмотри, Дэвид…

— Хэлло, папа, — послышался голос моего сына Ника. — Мы добрались раньше, чем…

— Подожди, Ник. Дэвид, ты видел женщину, которая только что спустилась по лестнице?

— Нет, думаю, я…

— В длинном платье, с рыжими волосами? Господи, всего за десять-пятнадцать секунд до того, как я тебя окликнул?

Дэвид размышлял на предложенную тему так долго, что мне хотелось на него заорать. Времени, чтобы оглянуться по сторонам и посмотреть, не привлекаем ли мы внимания, у меня было хоть отбавляй, но я им не воспользовался. В конце концов Дэвид сказал:

— Мне по пути никто не попадался, но я шел прямо из бара и мог не заметить. Мне очень жаль.

— Ладно, Дэвид, это все ерунда. Я подумал, а вдруг это та самая баба, что как-то раз всучила мне фальшивый чек, вот и все. Не имеет значения. Если в ресторане возникнут проблемы, сообщи. Хэлло, Ник.

Мы поцеловались, Дэвид пошел дальше.

— Прости, что так получилось, просто я подумал… А где Люси? Путешествие было приятным?

— Все хорошо. Люси во флигеле, моется. Случилось что-нибудь, папа?

— Ничего. Просто день сумасшедший, сам понимаешь, все эти…

— Нет, сейчас. У тебя такой вид, будто ты сильно перепугался или…

— Да нет.

В действительности я был напуган. Признаться, я и сейчас испытывал страх. Я не знал, чего бояться больше — мыслей, которые лезли в голову, или того, что они сюда вошли и неизвестно, убрались ли восвояси. Я старался не анализировать ситуацию.

— Говоря по правде, Ник, в Больдоке я второпях опрокинул пару лишних порций, ты должен меня понять — немного поспешил, наверное, а только что чуть не полетел вниз головой, когда гнался по лестнице за этой чертовой бабой. Все могло плохо кончиться. Тебе ясно, надеюсь.

Ник, высокий, широкоплечий, с темными волосами и глазами, унаследованными от матери, смотрел на меня бесстрастно. Он знал, что я не сказал ему правды, но уличать меня во лжи не хотел.

— Тебе бы не помешало выпить еще в таком случае, — торопливо и мягко произнес он; таким тоном Ник впервые заговорил со мной, когда был десятилетним ребенком.

— Может, поднимемся? Люси дорогу знает.

Несколько минут спустя Люси присоединилась к нам в столовой, где мы уже сидели с Ником и Джойс. Она подошла и поцеловала меня в щеку, всем видом давая понять, что, хотя и не собирается подавлять свою антипатию и менять негативное ко мне отношение, но в связи с обстоятельствами сегодня не намерена меня задевать, если, конечно, ее не спровоцируют. Меня всегда удивляло, что Ник нашел в этой унылой курносой коротышке со стрижеными волосами неопределенного цвета, с этими ее вечными дурацкими шалями и сумочками с бахромой. Сам же он ни разу не попытался просветить меня на сей счет. Однако, должен признать, между собой они прекрасно ладили.

Вошла Эми и в упор уставилась на меня, пока я не заметил, что она переоделась в грязный свитер и джинсы вместо утреннего наряда. Затем, все еще буравя меня время от времени глазами, она подошла к Люси и с театральным наигрышем стала проявлять к ней симпатию и сердечность, хотя всегда считала ее зазнайкой, чего от меня не скрывала. Я что-то говорил Нику, но в голове крутились совсем другие мысли, это сближало мой мозг с разумным животным, делающим работу без постороннего присмотра — пробираясь сквозь частокол вопросов и загадок, он группировал факты. И усердно занимался этим до самого ленча.