Именно так все и произошло. Вопросы Даяны были того же характера, что и накануне, и, без всякого сомнения, вливались в русло одной генеральной темы: почему мужчины так непохожи на женщин и что я об этом думаю; говоря по чести, задача не из легких. Затем, не успели мы добраться до ложбины, как она с похвальной скоростью стала раздеваться. Пожалуй, все происходило иначе, чем в прошлый раз. Когда она полностью сбросила с себя одежду, мне все еще не удавалось стянуть с себя брюки; Даяна лежала на спине и, глядя на меня, нетерпеливо ерзала по земле. Едва я к ней прикоснулся, как она сразу же дала понять, что уже перевернула последнюю страницу брошюры под названием «Прелюдия к любовным играм»; фактически не успел я ее поцеловать, как мгновенно был запущен в действие главный механизм любви. Казалось, он работал и работал часами, а необычайная энергия Даяны не ослабевала. Был ли этот пыл для нее естественен или она его симулировала, меня в тот момент не заботило, и не без основания. В любом случае различие между природными свойствами и их имитацией чрезвычайно сомнительно: оргазм сам по себе — рефлекс, но очень многое из того, что его сопровождает, далеко не рефлекторно (даже если оставить в стороне другие стадии любовной игры). Я не задавался вопросом, действительно ли Даяна испытывала оргазм так часто, как демонстрировала. В такие моменты я об этом не думаю и уверен в своей правоте. Тайна, эмоциональная скрытность, остраненность женщин, весь багаж переживаний, который они хранят в ожидании мужчин, способных ими управлять, — все указанное и несчетное число более конкретных проявлений чувственности — проистекают не из того ничтожного обстоятельства, что женщины носят, рожают и воспитывают детей, а из-за отсутствия у них эрекции и эякуляции (и пока это так, пока именно мужчины наделены подобными способностями, пассивным гомосексуалистам недоступна глубина и подлинность страсти).

Эякуляция, как знают все настоящие любовницы, — причина перемены настроения и расположения духа. И теперь, когда я лежал рядом с Даяной, в голову впервые пришла мысль о непредсказуемости, которую она проявила: вчера — полная пассивность; сегодня — неустанная активность. Некоторое время спустя, то ли из сострадания к ней, то ли по другим мотивам, и решил, что вчера она была слишком возбуждена и не могла вести себя так, как ей в действительности хотелось, а причина сегодняшних кульбитов в желании добиться восхищения ее сексуальными достоинствами: от непроизвольного нарциссизма, если можно так сказать, она перешла к намеренному. Ну и что из этого? И первое и второе меня устраивало.

Более или менее внятно я выразил свои впечатления по поводу ее непредсказуемости, и мои слова были благосклонно приняты. Я уже подготовил новые материалы в том же духе, когда она произнесла:

— Хочу вернуться к твоему предложению лечь в постель втроем, вместе с Джойс.

— Да?

— Я думала об этом.

— Прекрасно.

— Морис…

— Да.

— Морис, что ты собираешься извлечь из этой ситуации, объясни точнее? Кажется, я знаю, что получу для себя, по крайней мере, думаю получить, но Какова твоя роль? Нет,Морис, ты не должен так поступать, это ужасно и отвратительно. Понимаешь, что я имею в виду?

— Думаю, да. Однако, если учесть, как приятно находиться в постели с одной красивой женщиной, оказаться там сразу с двумя — приятно вдвойне, а возможно, даже более. Чем больше, тем занятнее. В любом случае попробовать стоит.

— М-м. Тебе хочется подглядывать за нами, как за куклами, не правда ли?

— Да, пожалуй. Не стану спорить. Никогда не находил ничего дурного в наблюдении за другими в постели, при условии, что сам не только наблюдаешь. А без дела, разумеется, я не останусь. И еще одно условие, которое я ставлю, — никаких посторонних мужчин. Но это нам тоже не угрожает.

— Я… понимаю. Ты хотел бы, чтобы я относилась к Джойс так же нежно, как она ко мне?

— Делай все, что тебе самой приятно.

— Но ты бы хотел?

— Да, конечно.

— О, Морис… Морис, а не поведем ли мы себя на деле так, как заранее и представить не можем?

— Почему бы и нет? Боже мой, все это в порядке вещей.

— Я считаю, что это просто мальчишество, и не возражай, пожалуйста.

— А, тогда понятно, почему к подобным вещам так тянет.

— Ладно, но должна сказать, что Джек бы не одобрил наш тройной союз, — выпалила она стремительно, хотя обычно первое слово тянула дольше, чем сейчас всю фразу целиком.

Я широко открыл глаза, инстинктивно чувствуя, что таким образом легче подготовиться к любому продолжению, хотя в поле зрения Даяны не могло попасть ничего, кроме плотно прижатой к ней щеки, кончика носа и подбородка.

— Конечно, — сказал я.

— Я знаю, что все врачи трахают своих пациенток, но Джек хотя бы мог притвориться, что он не такой, — продолжала она, некоторое время следуя новой тактике — говорить с нормальной человеческой скоростью. Затем вернулась к прежней манере. — Но это ерунда в сравнении с тем, что у меня действительно накопилось на душе против него.

Воцарилась тишина. Наступит день, когда я по самую шею зарою ее в муравьиную кучу или притворюсь спящим, когда она попытается закопать туда меня, но произойдет это не сегодня.

— В чем дело?

— Я его терпеть не могу. Просто ненавижу.

— Неужели?

В действительности я был удивлен куда сильнее, чем можно было понять по моему тону. Даяна так редко вызывала у меня всплески чувств (за исключением сильной похоти и крайнего раздражения), что я, вероятно, приобрел привычку в случае необходимости широко открывать глаза и еще шире улыбаться.

— Разумеется… не переношу его. Безусловно, ты должен знать об этом. Он против меня ничего не имеет, потому что я ему безразлична, как любая другая жалкая козявка, но я его ненавижу со страшной силой.

— Что тебя в нем не устраивает?

— О, все. Я убеждаю себя много лет подряд, что должна его оставить. Но, Морис, тебе не кажется это странным?

— Что именно?

— Послушай, ты знаешь меня и Джека более трех лет и никогда не замечал, хотя все абсолютно ясно и очевидно, что я его не переношу. Ты действительно не замечал? То есть ты не шутишь?

— Нет.

— Ты в этом уверен?

— Да. Да, я абсолютно уверен.

—  Морис. — Она повернула голову, и я увидел огромные глаза, смотревшие на меня в упор. — Просто потрясающе, это неслыханное дело. Я всегда считала тебя одним из самых наблюдательных и чутких людей, о встрече с таким человеком можно только мечтать, так неужели тебе никогда не приходило в голову, что я не выношу собственного мужа, а ведь, полагаю, ты проявлял ко мне повышенный интерес.

Я был уверен, что никогда слыхом не слыхивал ничего такого о ее отношениях с Джеком, даже в худшем случае они укладывались в рамки взаимной терпимости, но сейчас не мог понять, сделано ли признание с целью оправдать наши отношения или оно — еще один тактический ход в кампании против меня, указывающий, насколько я менее чуток, чем другие, — сама она, например. Однако не успел я изобрести каких-либо избитых аргументов в защиту своей эмоциональной неполноценности, как — она, видимо желая создать удобный плацдарм для наблюдения, стала понемногу от меня отодвигаться, при каждом движении ерзая всем телом. Откат продолжался, на мой взгляд, до тех пор, пока челюсть у нее не отвисла, а глаза не поглупели, как вчера. Выгнув спину, она сказала, без всяких дефисов между слогами:

— Хорошо, давай устроим это. Когда захочешь. Я сделаю все, что доставит удовольствие тебе.

Я пришел в такое возбуждение, что наслаждения растянуть не удалось, однако мне не попадалась женщина, которая бы не оценила по достоинству накал страсти мужчины, и даже в самое короткое время я сумел разыграть виртуозное попурри на тему интимных ласк, испробованных нами прежде. На самом-то деле это в известной степени ложь. Мое воображение не в силах воспроизвести их во всей полноте, ибо я забыл, что именно тогда происходило, но вспомнить могу любую из них. И если они и несут в себе некоторую порочность, хотя бы в каком-то смысле, то пусть и будут порочны. В противном случае катитесь вы ко всем чертям. Кто считает, что обычный сексуальный акт, а возможно, и не совсем обычный, не должен приносить наслаждения, тот просто монстр, в большей или меньшей степени.