Затем показал ей создания, отвращающие видом своим, — ослов, грифонов, турок, гарпий, химер, кентавров, палачей, червей, которые бились между собой и пожирали один другого. Наполнил уши ее и воем диких животных, и раскатами грома, и стонами грешников. И разразилась она воплями, и умоляла изгнать видения сии. Надрывайся сколько душе угодно (сказал я), никто тебя не услышит, слуг я отпустил, а сии твари — не видения, посмотри, как вьются они вокруг, и, стоит приказать, разорвут (тебя) в клочья (утаил я, что это — лишь призраки, пугающие, но бессильные). Когда, по наблюдениям моим, ужас переполнил ее, я надругался над нею, бросив на пол, а потом вытолкал вон, швырнув следом скомканную одежду и предупредив, дабы не размыкала (она) рта, иначе дьяволы мои станут преследовать непокорную до могилы и за гробовой чертой, а сама снова являлась ко мне по первому зову, и была она во власти моей.

Я осушил стакан эля, дабы утолить жажду, и удалился в комнату, и открыл Иоганна Понтийского на строках, где повествует (тот) о яде жаб и змей, но доварим моего сии описания не вызвали, ибо фантастичны сверх меры, и отложил их в сторону с неудовольствием, и, от усталости обессилев (хотя и в ясном уме), отошел ко сну».

Как выяснилось, и в кабинете Хобсона бросало в жар. Мне сразу захотелось как можно скорее выпить — это просто безумие, что я не захватил с собой фляжку, — но вначале надо было привести в порядок мысли или, по крайней мере, самому в них разобраться. Однако какой уж тут порядок! Я не знал, умел ли в действительности Андерхилл вызывать духов, поднимать шум и так далее, но в одном не сомневался: и он сам, и девочка верили в его могущество, и ужас перед случившимся заставлял малышку постоянно держать язык за зубами, так как мне ни разу не довелось услышать даже намека на подобные любовные авантюры. Мне не удалось вспомнить дату смерти миссис Андерхилл, но я предполагал, что умерла она после 1685 года и, вероятно, все это время жила в доме, но пока, в тех записях, которые я прочел, о ней не было ни единого упоминания. Наверное, она понимала, слушая крики девочки, что ей лучше не вмешиваться. Мне стало ясно, что Джозеф Торнтон, будучи ученым, не мог не рассказать о существовании дневника и о месте его хранения, но, как моралист или просто как человек, он решил оградить своих читателей от тяжелого чувства, которое охватило его самого, когда он познакомился с этим дневником. Аналогичные мотивы, желание уберечь других от чтения, убрать записи из поля зрения, должно быть, охватило и того человека, который заносил эту рукопись в каталог за семьдесят лет до Торнтона. Мне тоже захотелось как-то помочь дочке вдовы Тайлер, но она была мертва уже два с половиной столетия, если не больше.

Через десять минут, съев сэндвич с ветчиной, который намазал суррогатом горчицы из тюбика, и сполоснув шотландским виски и бутылкой содовой, я возвратился и сразу же снова принялся за чтение дневника Андерхилла. Когда я подошел к записям конца 1685 года, то понял, что их характер начал меняться. Конспектирование стало более лаконичным, об определенных работах имелись только замечания, полезны те или нет для «целей», о которых он умалчивал. Вначале мне подумалось, что эти цели связаны с девочкой Тайлер (которая, как мимоходом заметил Андерхилл, «возвращалась в объятия его» почти каждую неделю), а может быть, кроме нее, и с другим существом под кличкой Канавка (его пренебрежение их христианскими именами само по себе было отвратительно); двенадцатилетняя Канавка попалась в его когти в начале декабря, и конечно, для отлова он воспользовался той же техникой, хотя сам об этом не распространялся. В тот период, очевидно, Андерхилла больше всего занимала его далеко идущая цель или, как он сам написал в январских заметках 1686 года, цели. Меня привело в бешенство одно обстоятельство — не успел я с удовлетворением отметить полноту информации о прочитанных им книгах, как он стал упоминать только авторов и названия, иногда в сокращенной форме. Разобраться в этих сокращениях я не мог, например: «Гео. Верул. — о духах и тому подобном»; однако напрашивалось заключение, что в любом случае интересы Андерхилла оставались постоянными.

Затем в записи от 29 апреля 1686 года я наткнулся на следующий пассаж:

«Нужно отказаться от плотских радостей и волнений (на данный момент). Теперь, когда мой метод до совершенства доведен, мне можно отбросить осторожность с теми, кто волнует меня. Место сие подходящее (id est [7]через густой ужасный лес лежит к нему путь, а там в достатке кустов и деревьев). То, чем отныне владею, осененное заклятием, несомненно дарует мне мощь невиданную в Королевстве ни во времена готические, ни при саксах, а доступную лишь диким первобытным племенам, жившим до пришествия Господа нашего Иисуса Христа, когда люди деревьям и кустам поклонялись (по жалкому невежеству своему или из мудрости? Для пам(яти): поразмышлять на сей счет и затем высказать суждение). Благословляю случай, открывший мне сей механизм, и талант, сподвигнувший понять пользу его.

Что касается второй цели моей, не сравнимой с первой по величию своему, то сейчас не о ней речь, но замечу: кто знает устремления ума моего, несомненно разыщет последнее хранилище, где я скрыл от глаз людских орудие, дающее силы для достижения этой цели и познания тайны, которая сделает сего избранника Хозяином собственного естества, а значит, владыкой всего и всея на земле (vide достопочт(енного) Вольдемара Пров. Verum Ingenium)».

Эти строки почти целиком заполнили правую страницу, и когда я ее перевернул, то других записей не обнаружил: последние двадцать или тридцать листов рукописи были чистыми. Я налил себе еще немного виски и стал размышлять.

Торнтон, как я и думал раньше, не прошел через испытание, выпавшее мне на долю в лесу на вершине холма, напротив моего дома, и поэтому не мог сделать никаких замечаний по поводу лесных зарослей, описанных на последней странице дневника. Он, должно быть, выпустил из поля зрения первую цель Андерхилла, сочтя ее слишком неясной и поэтому не заслуживающей упоминания, а возможно, воспринял ее как пустое бахвальство или обман. Если говорить о второй цели, то и здесь Торнтону, в отличие от меня, не привелось беседовать с призраком Андерхилла, и понять, что эта цель связана с какой-то формой жизни после смерти, он был просто не в состоянии. Если же Торнтон все-таки составил правильное представление о природе тайного места, описанного в заключительной части дневника, то, как я могу предположить после прочтения его книги, он, несомненно, являлся глубоко верующим человеком, и сама мысль о том, что будут потревожены останки усопшей души пусть даже «отвратительного создания», подобного Андерхиллу, показалась бы ему кощунственной. Меня не останавливали религиозные запреты, и я решил вскрыть могилу и гроб, чтобы посмотреть, какие «книги и бумаги» (о которых упоминал Торнтон), а также другие вещи там находятся.

Сидя на жестком ученическом стуле перед раскрытым дневником, я испытывал тот же восторг и тревогу, что и перед отъездом из дома, — пожалуй, они даже усилились. Мне было ясно, что надо действовать как можно осторожнее, но в то же время одно упоминание об осторожности вызывало отвращение. До встречи с Даяной жизнь долгие годы не предоставляла мне случая выйти за рамки тривиального легкомыслия и никогда прежде степень риска не была так высока. В предполагаемой тайне скрывался некий ключ — безусловно, вызывающий острый интерес, — который позволит мне стать хозяином собственной судьбы. Я, единственный из всех людей, мог узнать этот секрет. Не стану утверждать, что выпустил из виду, чем обернулись обещания, которые Андерхилл давал девочке Тайлер и, вероятно, той же Канавке. Фактически обе они каким-то образом повлияли на мое решение начать это расследование, хотя тогда я еще не мог сказать — как и насколько.

Но перейдем к Даяне… Было без двадцати пяти три, времени как раз достаточно, чтобы сделать копию последней страницы дневника Андерхилла, спрятать ее, закрыть комнату на ключ, возвратить его Уэру в библиотеку, оставить у привратника колледжа Святого Матфея записку с благодарностью Дьюеринксу-Вильямсу, доехать до Ройстона, вступить в яростный спор с тощим сморщенным молодым человеком, поставлявшим мне спиртные напитки, и принять меры предосторожности, дабы впредь он никогда не пытался всучить по завышенной цене товар, пока рост налога на него только намечается, доехать до Фархема и на условленном углу в три тридцать посадить в машину Даяну.