— Понял все? — напутствовал Алексей Иванович Маркова, подробно проинструктировав, что и как нужно делать.

— Усек…

С началом войны работы Маркову поприбавилось: он ездил за кормом для собак, обслуживал питомник; но такого задания выполнять еще не доводилось. Шутка ли: целый завод стоит, ждет, когда он, Марков, привезет… Как-никак, честь и ответственность!

Завод, правда, не стоял, однако ж, остановиться действительно мог. Детали небольшие, по весу невелики, да, но…

На запасных путях нашли вагон. У дверей его с примкнутым штыком часовой в тулупе. С рук на руки, небольшие, аккуратные, но увесистые ящики — прямо сказать, тяжесть! — из вагона перегрузили на упряжку. Сверху сел солдат с ружьем.

— Слушай, ты сколько тянешь? — запротестовал Марков. — Вместо тебя можно пару лишних ящиков прихватить… Расселся! Там, понимаешь, цельный завод ждет, а он покататься захотел!.. Что я, тебя подрядился возить! Слазь, говорю!

— Не могу я, — взмолился солдат. — Понимаю, и к тебе у меня никакого подозрения нет, правильно говоришь, но не могу. Должен охранять. Приказано. Я, как из городу выедем, пешком побегу, рядышком, чтоб не отягощать…

— Видали! Прыткий какой! Рядышком побегу! А собаки, что, ждать должны? За ними, брат, не угонишься! Сиди уж, где сидишь… Ну, поехали! Хоп-хоп! — прикрикнул он на собак.

Упряжка взяла с места.

Через город тащились медленно, часто останавливались, мешали встречные потоки транспорта, пешеходы, и, когда наконец выбрались на шоссе, а с него вскоре свернули на проселок, зимний короткий день погас. Начало смеркаться. Выехали поздновато… Но иначе — нельзя! Не откладывать же до завтра!

Все шло хорошо до первого заноса. Тут началось мучение. Сани сразу забуксовали, как рассказывал потом Марков, хотя это выражение вряд ли подходило тут: скорее «буксовали» собаки — сколько ни старались протянуть сани дальше, те лишь погружались глубже в снег. Снегу намело — с головой! Стрелок соскочил и стал помогать Маркову вытаскивать сани. Преодолели один занос, через полчаса уперлись в другой. Теперь путь измерялся от заноса до заноса. Собаки заиндевели, от Маркова и его помощника валил пар, как от загнанных лошадей. Хорошо, парень оказался крепкий, не сдавался и не считал, что его дело только держаться за ружье. Под конец они и разговаривали уже как приятели.

Спустилась ночь. Дорогу стиснул лес. Молчаливые сосны темной стеной возвышались по бокам. Ни звука, ни огонька, ни признака живой души. Лишь поскрипывание саней да учащенное дыхание собак. Марков чувствовал себя бойцом, выполняющим фронтовое задание.

Наконец вроде бы осилили. Оставалось, наверное, не больше трех километров, когда сани вновь «сели» в снегу, и на этот раз основательно. Все попытки сдвинуть их ни к чему не привели.

— Придется разгружаться, чуешь? — признав себя побежденным, промолвил Марков, утирая взмокшее лицо.

— То есть как?

— Обыкновенно. Сложим часть здесь…

— Ты что, в своем уме? Бросить?!

— Да не бросить, умник! Я дальше повезу, а ты здесь останешься. Караулить. Свезу — за тобой вернусь… Усек?

Пришлось признать ход рассуждений Маркова правильным. Солдат наконец «усек».

Что еще оставалось? Сидеть тут обоим вместе с грузом? Совсем нелепо. Делу явный вред.

Теперь Марков признал, что неплохо, что их двое. Случись в таком положении остаться одному — как? разорваться?

Только после того, как добрая половина ящиков оказалась сложенной на обочине, собаки наконец вытащили сани из сугроба. Старался Тюбик. У него даже появилась не свойственная ему злость, и он покусывал то одну, то другую из своих соседок-пристяжных. А Марков подгонял их ударами хлыста, как заправский кучер.

Впереди засветилось окно здания. Наверное, тут и ждут их? Точно, тут. Несколько человек в ватных телогрейках выбежало навстречу и остаток дороги проделало бегом, причем собаки почти не тянули постромки, за них старались люди. На заводе были предупреждены по телефону, что вышла упряжка с деталями. Встречайте.

— Живы что ли? — осведомился кто-то из темноты.

— Живы. Что нам сделается…

Марков с удивлением озирался по сторонам.

«Где они тут работают?» А местные («тутошние», по его выражению) удивлялись, как все-таки собаки сумели с грузом пробиться сюда.

Заводу еще только предстояло стать заводом, но — вот чудеса военного времени! — продукцию он уже выпускал. Где-то тарахтел движок, вокруг навалены горы строительного материала: досок, кровельного железа, кирпичей; словно из-под земли доносились тяжелые удары механического молота. И вправду, работают…

Надо было срочно возвращаться за остальными ящиками — разговаривать некогда, и Марков тем же часом повернул упряжку назад.

Ночь темным-темна, но то ли Марков уже привык к темноте, то ли глаза у него стали как у кошки, он издали увидел жалкую, скорченную фигуру караульщика, прикорнувшую на ящиках.

— Зазяб, поди? На-ко, укройся… — Сняв свой мятый, изжеванный собаками, с многочисленными отверстиями от собачьих клыков тулупчик, протянул часовому. Сам остался совсем в легкой одежонке, шубейке на рыбьем меху, лет которой, наверное, было побольше, чем им обоим, вместе взятым.

— А ты?

— А я замерзну, пробегусь, мне можно…

Ему все можно! Он и на морозе ухитрялся работать без рукавиц; при своем тщедушном виде и низкорослости Марков отличался удивительной работоспособностью и выносливостью, терпением.

— Хоп-хоп! Но-о! Что вы, язви вас! Заленились!

Собаки не шли, упряжка не двигалась. Сани качнулись в одну сторону, в другую… Нейдут! Примерзли, что ли?

— Хох-хоп!

Забастовали. Выбились!

— Придется, брат ты мой, разделить еще пополам, — примирительно сказал Марков, — ничего не получается. Умаялись. Через гору не прыгнешь. Шибко торопились, чуешь? Нас-то дождешься али, может, поедешь? Не унесут твои ящики… — Солдат молча мотнул головой. Это могло означать что угодно, но Марков понял.

Последнюю ездку сделали вдвое медленнее, хотя груза было лишь четверть того, что взяли вначале. Наверное, чересчур резво взяли сперва, вот и надорвались; хотя, если подсчитать, прикидывал Марков, туда да назад, да снова туда, да еще раз туда, пожалуй, километров сорок наберется, да по рыхлому снегу, в который собаки проваливались с головой… как не умаяться! Еще хорошо, что хоть это сумели. Приказ выполнили, привезли.

Собаки сдали и шли мелкой трусцой, понурив головы. Даже задира Тюбик перестал ворчать. Обычно неутомимый, Марков чувствовал себя так, будто на себе тащил всю дорогу весь груз. Напарник не издавал ни звука и не шевелился, завернувшись с головой в марковский тулупчик, спиной к ветру.

— Хох-хоп, давай, давай! Скоро уж…

Когда подъезжали к заводу, сзади на дороге поднялась снежная вьюга. Начало светать, и в голубом зарождающемся свете увидели: пришел снегоочиститель. Он поднимал снежный вихрь. За ним двигались грузовики. Шла подмога! Миссия упряжки Маркова была закончена.

У Маркова оказалось отморожено ухо, солдату пришлось растирать руки, щеки. Прошло полсуток, как они начали свой рейс. Может, не стоило ради нескольких часов принимать такую маету?

— А на фронте сколько час стоит? Минута? То-то… — убеждал Марков себя и товарища. Наверное, он был прав. Иначе их не послали бы, не заставили провести бессонную ночь на морозе.

Марков чувствовал, что был несправедлив к собакам, потребовав от них слишком много, навалив груза сверх нормы, — они были совершенно измучены; даже еще пустил в дело хлыст, который обычно никогда не брал с собой; и теперь хотел загладить свою вину. Показал хлыст: «Видишь, Тюбик? Видите, ребята? — и зашвырнул его в сугроб. Больше не буду, честью клянусь. Не серчайте! Уж простите старика…» А собаки? Разве они помнят зло, если оно исходит от близкого человека! Они уже виляли хвостами…

Маркова и его напарника (теперь он мог отлучиться, сдали все честь честью) повели в столовую. Вскоре они выходили оттуда распаренные, разомлевшие. Собаки были тоже покормлены — им принесли остатков из столовой, отдышались, перестали работать боками, как кузнечными мехами. Косматый Тюбик снова обрел уверенность и власть над остальными и поблескивающими желтыми бусинами вопросительно поглядывал на каюра. «Все ли еще?» — спрашивал этот взгляд. Марков посидел около упряжки на колоде, потом, оглянувшись и обнаружив, что их окружают люди, поднялся, встряхнулся, как курица, слетевшая с насеста, и бодро сказал вожаку: