У Флоры с собой было полотенце и Жюстинина пижама. Она вытерла Жюстину тут же, в подвале, натянула на нее пижаму. Потом отнесла наверх и уложила с собой в постель. Укрыла одеялом. Ее руку Флора забросила себе на грудь, Жюстина чувствовала, как костлявый зад Флоры прижимался к ее животу.

Когда она сидела в подвале неподвижно, ей слышались голоса. Она думала, что отец вернулся и теперь он очень разозлится. А потом голоса стихли.

Она могла вылезти из бака, но не могла спуститься на пол. Сначала ей нужно немного подрасти. Она увидела, что по стене ползет паук. Пауков она боялась и таращилась на него, пока он не повернулся и не исчез в своей дыре. Щиколотка, которой она ударилась о спинку кровати, когда Флора ее вертела, болела. Флора говорила, что людям, склонным к истерикам, становится лучше, если их как следует повертеть. Один раз она схватила Жюстину за ноги и крутила ее до тех пор, пока мир не сжался в тугой клубок.

– Врачи так делали с больными на голову. Кровь приливает к мозгу, возникает подача кислорода. Хорошо, если тебя стошнит. Я бы тебя еще дольше покрутила, если бы сил хватало. Ты становишься тяжелой.

Отец вернулся из поездки. Он привез ей музыкальный инструмент, золотой, блестящий, с кисточками.

– Когда вырастешь, можешь целый оркестр организовать.

Ей разрешили погулять с инструментом, выйти с ним в сад. Она подула в него, и оттуда вышел звук. Отец спустился послушать. Он позвал Флору, они стояли под яблонями и слушали, как она дудит в золотой рог.

– Это, черт возьми, нелегко, у нее наверняка способности. Слышишь? Пусть она уроки берет.

– Девочки не играют на трубе.

– Это рожок, Флора, старинный почтовый рожок из Люцерна.

Ни отцу, ни Флоре не удавалось извлечь из рожка звук. Жюстина снова вдохнула, губы потеряли чувствительность.

Отец исхитрился вкрутить в стену крюк – над ее кроватью. У него такие вещи плохо получались, обычно он раздражался, когда надо было что-то привинтить или гвоздь забить. А теперь рожок висел на стене на красной ленточке.

Про уроки музыки он забыл. Жюстина напоминала, ой, отвечал он каждый раз, из головы вылетело. Иногда она ходила на берег и трубила в рожок. Ей виделось, как она марширует в курточке и плиссированной юбке. Улицы в городе перекрыты. Жюстина шагает впереди, а за ней бредут остальные музыканты – точно крысы.

Отработав ночную смену в гостинице, Ханс-Петер обычно спал почти до полудня. Если ночь выдавалась спокойной, ему иногда удавалось вздремнуть на диванчике за занавеской в каморке портье. Ему часто приходило в голову, что он богатый человек – богатый временем.

Время он посвящал прогулкам или чтению. На последней странице обложки американского литературного журнала он как-то раз нашел список важнейших классических произведений в истории литературы и решил, что должен прочесть все эти книги. Там было все, от «Илиады» и «Одиссеи» до «Капитала» Карла Маркса. Большинство книг из списка было невозможно купить даже у букинистов, поэтому он вынужден был ходить в Стокгольмскую городскую библиотеку на проспекте Свеавеген и искать книги там. Именно вынужден. Атмосфера в просторном круглом зале была до странности мрачной, и он никак не мог понять почему. Люди, которые ежедневно имеют дело с книгами, ежедневно сталкиваются с обуреваемыми страстью к печатному слову читателями, могли бы проявлять побольше радушия. Каждый раз, протягивая библиотекарше книгу и читательский билет, он чувствовал себя не в своей тарелке. Как будто одно его присутствие составляло для женщины за стойкой огромную проблему. Лица у библиотекарш были даже кислее, чем у продавщиц в универмаге Бухареста, где он побывал в 80-е, еще до краха Чаушеску.

Проблемы с библиотеками у него тянулись из детства. В свой первый визит он набрал целую кучу книг, но библиотекарша объяснила, что взять можно не больше трех за раз. И стала протягивать ему книги, одну за другой: какую ты не возьмешь, эту или ту, эту или ту? Он до того растерялся, что много лет после этого избегал библиотек. Он попросил маму вернуть взятые им три книги.

Сейчал он читал «Дон Жуана» Байрона в переводе С. В. А. Страндберга. Это была толстая и на удивление полная юмора книга в стихах, которую он нашел у букинистов. Она вышла в издательстве «Фритсе» в 1919-м, на первой странице имелся экслибрис, где было указано, что книга когда-то принадлежала Акселю Хедману.

Подобные сведения пробудили у Ханса-Петера любопытство. Он немедленно стал допытываться, делать запросы, и после долгих поисков ему удалось установить, что Аксель Хедман преподавал латынь и был осужден за убийство своей экономки. Это случилось после выхода книги, несколько лет спустя.

Она, конечно, была не только экономкой, подумал Ханс-Петер. Молодая женщина, как он прочел в давнишней газете, где был напечатан портрет убитой. Пухлые, хорошо очерченные губы, и вообще выглядела она на снимке довольно чувственной. Лектор Хедман в свою защиту утверждал, что женщина использовала его, пыталась украсть его сбережения. Однако суд, по-видимому, не принял это во внимание.

Возможно, лектор Хедман, сидя в тюремной камере на острове Лонгхольмен, читал именно эту книгу? Сам же Ханс-Петер сейчас сидел за стойкой портье, а книга лежала под газетой, которой он накрывал ее, как только кто-то обращался к нему.

Это случалось не часто. Вообще-то постояльцам гостиницы выдавался ключ от входной двери, так что они и сами могли войти. Казалось бы, зачем тогда портье. Только Ульф, владелец гостиницы, считал, что этого мало. Он хотел, чтобы у его заведения был лоск. А в классном заведении полагается ночной портье, утверждал он.

Гостиница называлась «Три розы» и была расположена посередке улицы Дроттнингатан. Десять двухместных номеров и столько же одноместных. Без особых претензий: раковина в комнате, душ и туалет в коридоре. Многие постояльцы жили здесь подолгу, а в одной комнате, кажется, навсегда поселился пятидесятилетний мужчина.

Ульф не возражал.

– Ладно, пусть. Платит аккуратно, ведет себя прилично. Хочет жить в центре, но не обременять себя недвижимостью.

Иногда появлялись пары среднего возраста, явно неженатые. Ханс-Петер научился распознавать их по некоторым признакам. Они платили вперед, а около полуночи, чаще всего вместе, покидали гостиницу и тогда держались уже иначе, глаза у них блестели, голоса звучали мягко.

– Мы только немного погуляем, – говорил в таких случаях мужчина, кладя ключ на стойку.

Но они не возвращались. Во всяком случае, не в эту ночь.

Ульфу принадлежало несколько гостиниц. Время от времени он приглашал Ханса-Петера выпить, очевидно считая, что на том лежит доля ответственности за бизнес, так как они когда-то были родственниками.

– Вы, книжные черви, – говорил он, имея в виду также и свою сестру, библиотекаршу.

Сам он не очень любил читать.

– Придуманные истории, что в них такого? Люди, которых какой-то хрен взял и выдумал... разве не важнее думать о тех, кто уже реально существует?

– Одно не исключает другого.

– А я вот сомневаюсь. Тебе разве не хочется найти себе другую бабу и попытаться зажить по новой?

Он иногда заходил домой к Хансу-Петеру и дивился на количество книжных полок, поглаживал корешки книг и спрашивал, сколько же их.

– И ты их все прочел?

– Ты каждый раз спрашиваешь.

– Сколько их? Сколько сотен?

– Сотен? Да их больше тысячи.

Они были разными, но хорошо ладили. Ульф тоже был разведен, а как-то раз после развода Ханса-Петера они вместе даже скатались в Лондон, ходили там по пабам, говорили за жизнь.

У него была хорошая работа, а Ульф – хороший начальник. Работа ночного портье вряд ли можно назвать престижной. Но ведь главное – это то, что он сам чувствует и думает.

В конце января пришли холода. Навалило много снега. Ханс-Петер просыпался около полудня и отправлялся на долгую прогулку. Иногда он подумывал, не завести ли собаку. Боксера, а может, другую симпатичную породу. Проблема заключалась в том, что он не мог брать собаку на работу. Люди имеют привычку страдать аллергией, в гостинице наверняка поубавилось бы постояльцев.