Жюстинина комната находилась на втором этаже. И была похожа на мою. Кровать, письменный стол, книги. Несколько кукол и плюшевых зверей. Она опустилась на колени и выдвинула из-под кровати ящик.

– Па-да-да-дам! – пропела она и сорвала крышку. Словно фокусник.

Ящик был полон коробочками с пастилками.

– Берите, – сказала Жюстина.

Мы взяли каждая по четыре коробочки, Йилл и я, больше было не унести.

– Ну мы пошли, – сказала Йилл.

Жюстина вскочила на ноги и остановилась в дверях:

– Хотите посмотреть, где моя мама умерла?

Мы переглянулись.

– Да, – сказала я.

– Тогда пошли со мной!

Она привела нас к большому окну на втором этаже.

– Здесь мама лежала на полу и умирала.

– А почему она умерла?

– У нее в мозгу что-то оторвалось.

– Она что, сумасшедшая была, твоя мама? – спросила Йилл, хихикнув.

– Нет...

– Ты же сумасшедшая, может, тебе от нее передалось, – сказала Йилл.

– Вовсе я не сумасшедшая!

Я покосилась на гладкий коричневый пол и попыталась представить себе, как женщина, которая была Жюстининой настоящей матерью, лежала там и хрипела, перед тем как испустить последний вздох.

– А ты плакала? – спросила я.

– Почему плакала?

– Когда твоя мама лежала здесь и умирала.

– Наверное, плакала.

Она побежала вниз по лестнице, мы за ней.

– Хотите еще кое-что посмотреть?

– Нет.

– Хотите, хотите! Кое-что интересное!

– А что?

– В подвале.

– А что там, в подвале?

Она уже открыла дверь, ведущую вниз, и начала спускаться по ступенькам.

Йилл поглядела на меня:

– Ладно, давай.

Ничего особенного в подвале не было. Там стоял большой отопительный котел, на веревке сушились простыни. У окна стоял каток для белья, лежала гора квадратных камней, на которых стояли пустые цветочные горшки.

– А что тут в подвале? – спросила я.

Вид у Жюстины был таинственный. Заколка в ее волосах расстегнулась и болталась, запутавшись в волосах. Она распахнула дверь в комнату поменьше.

– Там! – указала она пальцем.

В комнатке стоял обычный бак, в котором кипятят белье. И больше ничего.

– И что тут такого? Такой есть у бабушки с дедушкой.

– Флора меня иногда туда сажает.

– Что?

– Когда на меня сердится.

– Она тебя в бак сажает?

– Да.

– А зачем?

– Она напускает туда воды и говорит, что выварит из меня упрямство.

У меня по спине побежали мурашки, но не от страха, не от сочувствия, а от чего-то другого, словно бы приятного.

Я много думала об этом в последнее время. У детей, кажется, нет способности к сопереживанию. Только вот у всех ли детей? Или это я была такая... А как же в нашей семье? У меня же были хорошие, добрые родители, которые со мной хорошо обращались. Может, они меня баловали, они ведь были совсем немолодые, когда я наконец появилась. Я была единственным ребенком, никаких братьев-сестер, которые меня держали бы в узде. Конечно, тогда вырастаешь избалованным.

Но ведь человек имеет право выбирать, с кем хочет общаться? Она же могла к кому-нибудь другому липнуть, а не все время к нам с Йилл. У нее в школьной сумке было полно коробочек с пастилками «Санди», мы выбирали, хотим мы с ментолом или с медом, а если не могли выбрать, то получали и те и другие. Ох, до чего же нам хотелось от нее отделаться!

Мне кажется, что это я предложила пойти на кладбище. Идти туда было довольно далеко, вдоль всей дороги в Сандвик, если, конечно, не бежать закоулками.

Она тащилась за нами как приклеенная. Мы с Йилл болтали друг с дружкой и не обращали на нее внимания, но я знала, что она за нами увяжется, именно на это я и рассчитывала.

Дело было в сентябре или октябре, потому что деревья стояли еще зеленые, но воздух уже холодил кожу. Мы были одеты в курточки и брюки, за спинами школьные ранцы, которые мы вечно за собой таскали. Мы все еще немного гордились тем, что ходим в школу.

Коробочек с пастилками хватило на всю дорогу до кладбища.

– А что мы будем делать там? – поинтересовалась Жюстина.

– Маму твою навестим.

С некоторым усилием мы открыли тяжелую чугунную калитку, но закрыть за собой не смогли, Жюстина точно знала, где находится могила, она повела нас сначала прямо, а потом направо. Каменное надгробие было высоким, на нем было написано имя, но ничего больше я не помню.

– Интересно, как она сейчас выглядит? – сказала я. – Там небось одни кости остались. И куча волос. Говорят, что у мертвецов в гробу волосы растут. Волосы и ногти.

Мы приложили ладони козырьком, заслоняясь от солнца, и нам вдруг почудилось, что к нам тянутся руки скелетов. Йилл даже завопила, отчего мы подпрыгнули. Она порой бывала слегка нервная.

– Я не хочу быть скелетом! – кричала Йилл. – Я не хочу, чтобы у меня ногти росли!

– Никто не хочет, – заметила я.

Жюстина сказала:

– Внутри человека должен быть скелет, иначе мы все обвалимся.

Мы пошли к белому зданию, которое стояло в глубине кладбища. За нами шаркал какой-то дядька с граблями, чистил дорожку.

– Это дом мертвых, – сказала я. – Там лежат трупы, которые будут хоронить, лежат и ждут своей очереди.

Дядька перестал убирать дорожки и что-то прокричал нам. Мы сделали вид, что не слышим. Спрятались за зеленой изгородью. Сидели и наблюдали, как он нас высматривает. Прошло порядочно времени, а потом он убрал свои грабли и ушел. Он вышел через калитку и аккуратно закрыл ее за собой. Мы остались на кладбище одни.

Около дома мертвых стояла бочка. Обычная бочка для сбора дождевой воды. Я заглянула в нее и увидела, что она полна воды, а края заросли скользкой плесенью.

– Давайте поиграем в рыбку, – предложила я, догадываясь, что Йилл вот-вот запросится домой.

– Как это – в рыбку? – удивилась Жюстина.

– В аквариуме, – пояснила я. – Бочка будет нашим аквариумом.

Йилл сказала:

– Нам же здесь играть нельзя.

– Но ведь дядька тот ушел.

Было очень тихо, лишь ветер шуршал листьями берез, но птиц было не слышно. Должно быть, уже улетели в теплые страны. Я все это так ясно помню. Даже странно. Мне ведь всего семь лет было.

– Жюстина будет рыбкой, – сказала я и увидела, что та собралась было запротестовать, а потом сжалась, словно ей нужно было взять разбег, чтобы согласиться.

– Мне раздеваться? – только и спросила она.

– Как думаешь, Йилл? Ей раздеваться?

Йилл закусила губу и кивнула. Затем она хихикнула, была у нее такая привычка – внезапно на нее накатывал приступ сдавленного смеха. Я тоже хихикнула. Мы велели Жюстине раздеться, и она разделась. Вообще-то она могла не раздеваться, никто ведь ее не неволил. А может, ей это нравилось? Может, ей нравилось и когда Флора сажала ее в бельевой бак? Иначе бы она не рассказывала нам об этом с такой гордостью.

Когда она сняла трусы, я заметила на них влажный след. Кожа у нее вся покрылась пупырышками. Она не смогла влезть в бочку сама. Нам пришлось ей помочь. Вода заплескалась, как только Жюстина скользнула в бочку. Она вскрикнула, когда холодная вода коснулась ее голого живота.

– Теперь ты – наша рыбка, – заявила я.

Она немного поплескалась, будто плавала понарошку.

– Мы тебя будем кормить... Что рыбки едят?

– Вроде... червяков.

Тут с Жюстиной что-то произошло, она распрямилась и встала в воде, точно палочка, глаза ее широко распахнулись.

– Не надо червей! Обещай! Я не такая рыбка, я только листья ем.

Мы нарвали немного листьев с кустов и высыпали на нее в бочку. Она успокоилась. Волосы у нее были мокрые, зубы уже постукивали от холода.

Я не знаю, откуда во мне тогда это взялось, не знаю, я ведь была просто ребенком, мне всего семь лет было. Только я вдруг заметила шланг, висевший на стене здания, я размотала его на пару витков и повернула кран.

– Надо тебе воды в аквариум подлить, – сказала я Жюстине, а она запрыгала вверх-вниз в знак протеста.