– Тор, я ложусь, – крикнула она. – Ты, я думаю, еще немного посидишь?

– Да, вечер ведь только начался!

Он стоял в дверях, она стыдливо завернулась в полотенце.

– Ты что, заболеваешь?

– Вовсе нет, – раздраженно фыркнула она. – Я просто устала. День был сволочной.

К ее удивлению, он вошел в ванную и осторожно стянул с нее полотенце. Посмотрел на нее и снял очки.

– В чем дело? – спросила она с раздражением.

– Вот, решил, что, пожалуй, тоже лягу.

Неужели он любовью намерен заняться, у нее на это сил нет. Она вдруг подумала, что не помнит, когда они последний раз были близки.

Берит лежала на спине и ждала, пока он погасит свет по всему дому. Заурчала посудомоечная машина, да, конечно, она ведь под завязку забита посудой. Она натянула на себя трикотажную пижаму и толстые носки. Тут в дверях возник Тор, и Берит закрыла глаза, притворяясь спящей.

Сначала он лег в свою кровать, а потом отогнул ее одеяло и лег рядом.

– Тор... я не хочу.

– Я ничего такого и не думал, – ответил он.

Голос его звучал обиженно, значит, теперь ей нужно вывернуться и попытаться все исправить.

– Прости, – прошептала она и повернулась к нему.

Спустя минуту она спросила:

– Тор?

– Да.

– Смог бы ты в Лулео переехать?

Он сухо хохотнул.

– Нет, я серьезно. Смог бы?

– Именно в Лулео? Нет, знаешь ли.

– Тогда я одна перееду. Чтобы продолжать работать, я хочу сказать. Курт переводит издательство туда.

Рука его выбралась из-под простыни, царапнула стену, отыскивая выключатель. Он сел в кровати и невидяще уставился на нее – его очки лежали на комоде.

– В Лулео? – переспросил он, и в это мгновение она почувствовала, что так устала от него, что ей пришлось приложить усилие, чтобы не заорать.

– Да! В Лулео! Он за это кучу льгот получит, у него там его гребаные, сраные корни. В говеной Лапландии.

– Берит...

– Такие дела! Мать твою!

– Ты когда об этом узнала?

– Он сказал об этом в понедельник. Но тебя же дома не было. Поэтому я и не могла тебе рассказать.

– Вас уволили?

– Вовсе нет. Здесь же такой тщательный расчет, ведь, разумеется, только у одного из нас, максимум у двоих есть возможность последовать за ним. Никто туда добровольно ехать не хочет.

– Разве вы ему не нужны?

– Нужны? Он наверняка частично сократит объемы выпуска. К тому же полно народу из Норрланда, которых он может нанять. В случае, если надумает расширяться.

– Вам необходимо с профсоюзом связаться, Берит. Он не может так с вами поступить без совместного решения и выплаты компенсации по увольнению, на это есть законы.

Она фыркнула и спустила ноги на пол.

– Профсоюз! Ты что думаешь, кто-то из нас член профсоюза! В этой области такое не принято, понимаешь ли.

– Пойдем вниз, поговорим. Выпьем коньяку.

Он разжег камин и обернул ее пледом. Протянул бокал с коньяком.

– Охренеть можно, – сказал он через мгновение. – Лулео!

– Я стану безработной, Тор. В возрасте сорока пяти лет, а скоро мне сорок шесть стукнет.

– Ну тогда придется тебе снова стать домохозяйкой.

– Ни за что в жизни!

– По крайней мере, не придется готовую пиццу жевать...

– А что плохого в готовой пицце?

– И это ты спрашиваешь?

– Просто я была не очень голодная, – пробормотала она и глотнула из бокала. – Если ты немного подумаешь, то поймешь почему.

– Берит, – мягко сказал он, – не ставь на себе крест. Ты все еще молодая. Тебе надо уже сейчас присматривать себе что-то другое. Наверняка все образуется.

– А ты знаешь, какая у нас в стране высокая безработица? Ты совсем не в курсе? Не далее как сегодня я читала про какого-то парня, которому всего-то двадцать пять, а безработным он стал сразу же после окончания Высшей технической школы. Парень с высшим образованием, квалифицированный специалист, он в тысячу мест подавал, у него целая папка отказов. Больше сорока отказов с предприятий по всей стране. Даже из Лулео.

– Послушай, не делай из мухи слона раньше, чем убедишься, что все действительно так плохо, как ты предсказываешь.

Они допили коньяк и вернулись в спальню. Говорить было больше не о чем.

Тор лег в свою кровать, быстро погладив Берит по щеке.

– Есть еще кое-что, – зашептала она. – И я от этого в полном ужасе. Помнишь, в субботу я ездила в Хэссельбю. Я еще тогда поздно вернулась. Моя одноклассница, про которую я тебе рассказывала... У нее еще имя французское...

Что с ней такое, как это получилось? Почему ребенок становится жертвой?

А со мной что такое? Откуда взялась жестокость?

Детей нужно направлять, а тут еще это с ее мамой, это ее от нас и отличало. У нее не было настоящей мамы. Ее мать умерла каким-то таинственным образом на их вилле. Жюстина тогда была маленькая. А потом ее отец женился на своей секретарше, люди-то болтали, мы, наверное, от взрослых это слышали, когда они за кофе судачили. Это произошло в первом классе, тогда школа еще была в каменном доме... Жюстинина парта стояла рядом с моей, а я хотела сидеть рядом с Жиль, разгорелся конфликт. Учительница сказала, что все, мол, хорошо, девочки, сидите где сидите. Жюстина была некрасивая, костлявая, вылитый рыбий скелет. Но мы ведь все такие были?.. Она вешалась на меня, решила, что раз уж мы сидим рядом, то будем закадычными подружками. Мне кажется, я ей сразу ясно дала понять, что это не так, но она была туповатая, до нее не доходило, все нормальные дети сразу бы поняли, только не Жюстина. На переменах она таскалась за нами с Йилл, канючила вечно, а во что мы теперь будем играть, а можно я с вами. Даже пришлось поколотить ее, чтобы отстала. И деньги у нее всегда водились, папаша у нее был дико богатый, в переменку на завтрак она бегала через дорогу в магазин, целые горы конфет приносила. Прятала их от нас в разные места, а мы ползали и искали, это меня тоже страшно злило, как сейчас помню. Фрекен Мессир, учительница, потом ее накрыла, нам же запрещено было уходить со школьного двора, да и сладости тоже запрещено было приносить, ее после уроков в наказание в классе оставили, эта ведьма-училка не посмела ее тронуть, велела просто сидеть и думать о своем поведении.

А потом она совсем нас достала, она сама виновата, мы же были дети, ни черта не понимали...

Она пыталась меня купить. А тот, кто покупает, всегда находится в слабой позиции.

– Пойдем со мной после школы, Берит, у меня есть целый ящик с пастилками «Санди».

– А Йилл?

– Да, да, Йилл тоже пусть идет.

Это и был тот самый дом, он стоял возле озера, у них свой причал имелся и красивая большая лодка. Ее папа был владельцем всего концерна «Санди».

– Флоры нет дома, – сказала она.

– Флора... это твоя мама?

Она пожала плечами.

– Твоя мама ведь умерла?

– Да.

– Она на кладбище лежит?

– Да.

– Она иностранка была?

– Она приехала из Франции. Когда я вырасту большая, тоже туда перееду.

– А по-шведски она говорила, твоя мама?

– Говорила.

– А ты по-французски говоришь?

– Папа меня научит. Когда у него будет время. Сейчас он очень занят с разными фабриками.

Когда мы подходили к дому, она велела нам притихнуть.

– Вдруг Флора еще не уехала.

Она не уехала. Мы прятались за большим камнем и наблюдали, как она спускается с лестницы. Она не походила на наших мам. Моя мама была старой, я поняла это, когда увидела Флору. Она была почти такой же тонкой, как мы. И накрашена как кинозвезда. Ей было трудно идти по гравию на высоких каблуках, они все время увязали. У дороги ее ждал автомобиль. Мы увидели, как она садится на заднее сиденье, а шофер придерживает дверцу, а потом закрывает.

Нас она не заметила.

– По магазинам поехала, – сказала Жюстина. – Она любит по магазинам ходить.

Ключ от дома висел на шнурке у Жюстины на шее. Она встала на цыпочки, чтобы отпереть дверь. Было немного жутковато крадучись ходить по их дому, будто мы делали что-то запретное. Будто и она сама совершала нечто ужасное.