— Нисколько, — холодно ответил Эрнст.

— Он уверял меня, что буквально завоевал себе это поприще и своими собственными силами вынужден был бороться за существование. В Берлине он, по-видимому, вел довольно приятный образ жизни, а до сих пор поместил на выставках всего несколько этюдов. Откуда он добывает средства к жизни? Неужели он пользуется вашим кошельком?

— Прошу вас, оставим этот разговор, — ответил Эрнст, окидывая девушку мрачным взглядом.

— Вы не хотите ронять его в моих глазах? Ведь он нисколько не стесняется делать это в отношении вас.

— Чтобы заинтересовать вас своей особой за мой счет. Конечно, это не по-братски, но это — еще далеко не смертный грех.

— Нет… но низость! — с презрением сказала Эдита. Раймар был вполне согласен с высказанным мнением, но все же попытался защитить брата:

— Вы не должны быть столь строги по отношению к нему. Макс еще молод, к тому же у него легкомысленный артистичный характер, непривычный долго обдумывать слова и поступки. Он не хотел причинить мне зло.

— Как? Вы не считаете злом клевету на брата, которому он всем обязан? Ради него и своей семьи вы жертвуете всем своим будущим, а он…

— Откуда вам известно все это? — прервал ее Эрнст. Эдита спохватилась, но неосторожные слова были уже произнесены, и их нельзя было вернуть. Она смущенно молчала.

— Понимаю, — с горечью продолжал Эрнст. — Ваш отец уже все вам рассказал. Я мог предвидеть это.

— Мой отец отозвался о вас с большим уважением, — возразила Эдита, — он говорил мне…

— Что я заслуживаю сожаления и пощады… не правда ли? В самом деле господин Марлов выказал по отношению ко мне и то, и другое, и только у меня уж такая неуравновешенная натура, что я не питаю ни капли благодарности за такое великодушие. Пожалуй, вам не понять того, что порой гораздо легче перенести от посторонних оскорбление, чем сострадание. Я и тогда сбежал от этого сострадания, да и теперь оно для меня невыносимо.

Последние слова ясно показывали, как страдал Эрнст, несмотря на свое внешнее спокойствие, при встрече с ее отцом. Эдита отлично понимала его, чувствуя, что и сама, вероятно, переживала бы это точно так же. Невзгоды и горе были чужды молодой девушке, тоже переживавшей весну жизни, но она знала, что тяготило душу ее собеседника.

Сын обманщика! Так вот что заставило его покинуть общество и бежать в эту глушь! Да, Раймар прав: есть обстоятельства, с которыми люди не в силах бороться, и вот такие обстоятельства его угнетали.

Эдита медленно подняла глаза и мягким, дрожащим голосом заговорила:

— Я причинила вам боль и поняла это теперь. Но я ведь и не подозревала тогда, к кому относились мои слова, и какой раны они коснулись. Мы так неприязненно и сухо расстались в тот день. Забудем об этом! Я… я прошу вас! — и она примиряюще протянула ему руку.

В глазах Эрнста снова сверкнуло пламя, но уже не гнева и не возмущения. В них ярко блеснуло счастье, солнечным светом озарившее его лицо. Он крепко сжал протянутую ему руку и взволнованно произнес:

— Благодарю вас, Эдита!

Эдита! Ее назвал по имени человек, всего во второй раз встретившийся с ней, но это, казалось, нисколько не удивило ее. Она вся была во власти незнакомого ей до сих пор чувства, наполнявшего все ее существо каким-то сладостным трепетом.

В эту минуту раздались шаги, и, едва Раймар успел отступить назад, из-за кустов появился Марлов.

— Я ищу тебя, Эдита, — торопливо начал он. — Приехал господин Рональд. Я встречу его, а ты придешь вместе с Вильмой. Простите, господин Раймар, приехал друг, которого мы сегодня ожидали. Пожалуйста, не беспокойтесь.

С этими словами Марлов торопливо удалился, и молодые люди снова остались вдвоем, но уже очнувшиеся от своего забытья. Охватившее их очарование рассеялось как туман под ярким лучом действительности, неожиданно ворвавшимся в него. Эрнст ничем не выдал своего волнения, но побледнел и словно оледенел — так холодно и неподвижно было его лицо, когда он спросил:

— Вы ожидаете господина Рональда… здесь, в Гернсбахе?

— Да, он хотел навестить нас здесь. Он познакомился у нас в доме с моей кузиной и уже тогда, во время своего пребывания в Штейнфельде, обещал приехать сюда с визитом.

Эдита и сама не знала, чего ради она вздумала объяснять, или — вернее — затемнять этот визит Рональда, но она видела, что это нисколько не обманывает Эрнста.

— В таком случае не стану мешать своим присутствием, — с вежливым поклоном произнес он. — Мы ведь и без того собирались уехать. Вы позволите мне удалиться?

— Вы нисколько не мешаете, — ответила Эдита, рассерженная внезапной переменой в его обращении.

— Но этот визит господина Рональда… относится к вам! — с заметным ударением произнес Эрнст. — Госпожа Мейендорф уже говорила мне, что она очень мало знакома с господином Рональдом, а ваш отец сам только что вернулся из Штейнфельда… по-моему, все очень ясно и не нуждается в объяснениях.

— Да я и не знаю, кому обязана давать их, — возразила Эдита, гордо выпрямляясь, — вам же менее, чем кому бы то ни было; мы ведь совершенно чужие друг другу.

Резкий тон этих слов словно указал Эрнсту на всю неуместность его намека. Однако он не был расположен сегодня выслушивать наставления и так же резко ответил:

— Конечно, и в качестве постороннего человека я не отважился бы на объяснение, если бы знал, что вы находитесь более чем в дружеских отношениях с господином Рональдом. Я откровенно назвался его врагом и не могу, да и не хочу брать обратно свои слова; однако я отлично понимаю, что тем самым теряю право когда-либо вновь приблизиться к вам. Самой судьбой нам предназначено быть врагами… так останемся же ими!..

Эрнст низко и холодно поклонился и ушел. Эдита неподвижно стояла, глядя ему вслед. Не было сомнения, он угадал значение этого визита, о котором в течение последнего получаса она уже забыла. Она совершенно забыла о том, что человек, которому она обещала через своего отца отдать свою руку, был уже на пути в Гернсбах. Ну, вот он и приехал, чтобы лично выслушать ее согласие. Да она ведь и не думала отказывать ему!.. Но почему он приехал как раз в эту минуту?

Между тем Феликс Рональд был встречен будущим тестем и проведен в зал, где они стали ожидать дам. Марлов уже предупредил его, что у них гости из Гейльсберга, которых нельзя было не принять.

— Почему нельзя? — спросил Рональд, которому присутствие посторонних показалось неприятным. — Кто станет церемониться с этими гейльсбергскими провинциалами? Им попросту отказывают.

— Но моя племянница поддерживает знакомство с городскими обывателями. С этим приходится считаться. Впрочем, эти господа через час уедут, и останутся только свои.

Но новый гость, по-видимому, не привык оказывать уважение другим и встретил это возражение недоуменным пожатием плеч.

Феликс Рональд был немолод — ему уже было за сорок лет; фигуру его нельзя было назвать статной. Тем не менее, его внешность казалась очень интересной и обращала на себя внимание той необыкновенной энергией, которой этот человек создал свою блестящую карьеру. Его резко очерченное лицо с высоким лбом, стальные глаза с пронизывающим взглядом и осанка, полная горделивого самолюбия, обнаруживали в нем человека неутомимого, не знающего, что такое отдых, непрестанно работающего над созиданием все новых и новых планов, все новых проектов.

— Эдита и моя племянница сейчас будут здесь, — снова заговорил Марлов. — Что касается гейльсбергских гостей, то они вам немного знакомы. Вы ведь встречали у меня молодого художника Макса Раймара.

Рональд стал рассеянно смотреть на террасу.

— Кажется, встречал, — небрежно произнес он. — Насколько мне помнится, это — красивый, но пустой юноша, протеже фрейлейн Эдиты.

— Совершенно верно; Эрнст Раймар тоже здесь.

— Кто?

— Его старший брат, гейльсбергский нотариус. Вы ведь и его тоже знали.

Услышав это имя, Рональд круто обернулся и с неприятным выражением на лице сказал: