— Вы преднамеренно оставили меня тогда в заблуждении относительно своей личности, — довольно резко сказала она. — Ведь вы отлично знали, что ваше инкогнито очень скоро обнаружится. Право, я не знаю, как назвать подобную игру…

— Позвольте! Я и не думал играть с вами; ведь не я начал тот разговор, и притом не знал, какой оборот он примет. Вполне простительно и то, что я не представился вам, как только вы упомянули обо мне. Этим я хотел избавить нас обоих от неловкости.

— Нас обоих? — Эдита закусила губы, поняв, конечно, кому из них двоих было «неловко», но тотчас же справилась со своим смущением и отпарировала удар: — Я говорила о постороннем человеке…

— Которого вам так мило описал мой брат! Согласен с вами, но я не настолько смел, чтобы думать, что при личном знакомстве ваше мнение изменится к лучшему. Я преклоняюсь перед вашим тогдашним приговором и… перед тем, как мой брат знает людей.

Беспощадная насмешка совершенно уничтожила горделивую сдержанность Эдиты. Этот гейльсбергский нотариус держался с ней как равный и с таким достоинством выдержал словесный турнир, как будто всю свою жизнь провел в лучших столичных салонах. Этот провинциал обходится с ней, светской девушкой, с таким ироническим превосходством, какое она не могла вынести, и она решила отплатить ему тем же.

— Ваш брат, по-видимому, вообще мало знает вас, — заметила она. — Быть может, я сужу о вас вернее, чем он, и очень удивляюсь вашей любви к родине. Что вас приковывает к столь идиллическому захолустью как Гейльсберг?

— Гейльсберг — не моя родина; я уже говорил вам, что родом из Берлина.

— Тем более! Нужно обладать весьма… созерцательным характером, чтобы избрать для себя на всю жизнь подобное местожительство.

Улыбка исчезла с лица Раймара, и он с горечью спросил:

— По-вашему, в ссылку можно идти добровольно? Но, как мне кажется, мы снова возвращаемся к спорному вопросу, который уже раз поссорил нас. Оставим его лучше в покое!

И он замолчал, к крайнему недовольству молодой девушки, находившей в этом разговоре какую-то странную прелесть. Этот человек, несмотря на то, что она знала теперь его имя и условия жизни, стал для нее еще загадочнее.

В эту минуту на террасе появился Марлов. Увидев молодого человека, разговаривавшего с его дочерью, он невольно остановился и потом медленно направился к ним.

Эрнст обернулся. Он нисколько не сомневался в том, что встретится в Гернсбахе с дядей Вильмы Мейендорф, но все же эта встреча была для него мучительно тяжелой. Марлов окинул его долгим, удивленным взглядом и произнес:

— Если не ошибаюсь… нотариус Раймар?

Последний молча поклонился. Банкир с минуту как бы колебался, затем протянул ему руку.

— Мне уже известно через вашего брата о том, что вы обосновались в Гейльсберге. Мы уже давно не виделись с вами; вы, кажется, почти не бываете в Берлине?

Яркий румянец, мгновенно заливший лицо Раймара, быстро исчез, и он, потупившись, ответил:

— Мои обязанности отнимают слишком много времени, и мне приходится отказываться от долгих путешествий.

— Ты знаком с господином Раймаром, папа? — с величайшим изумлением спросила Эдита.

— Конечно, дитя мое, но наше знакомство относится к далекому прошлому, — ответил Марлов и тотчас же поспешил замять этот вопрос. — У вас очень талантливый брат, господин Раймар; он — частый гость в нашем доме, — и банкир с необычайным рвением занялся личностью и дарованиями Макса.

Эдита недоумевала. Она отлично понимала, что ее отец, всегда мало обращавший внимания на Макса, нарочно хвалит художника, чтобы не касаться какой-то другой темы. Раймар тоже вдруг изменился. Его самоуверенной осанки как не бывало, и он откровенно с облегчением вздохнул, когда прибежала Лизбета, чтобы позвать их пить чай.

Между тем за чайным столом царил оживленный разговор. Центром внимания был майор Гартмут, красочно и впечатляюще рассказывавший о своих переживаниях. Даже Марлов стал слушать его с заметным вниманием, и был явно доволен новым знакомством.

Когда общество вышло из-за стола, Вильма предложила гостям пройти в оранжерею, где обещала показать им редкой красоты орхидею. Однако Марлов с дочерью отделились от остальных и направились по одной из аллей парка.

— Гости не помешают нам, — сказал банкир, находившийся в хорошем расположении духа. — Они собираются уехать в шесть часов, а до тех пор Рональд едва ли приедет. А какой интересный человек этот майор Гартмут!

— Папа… что с этим Раймаром? — спросила Эдита.

— О ком ты спрашиваешь? О старшем брате, нотариусе?

— Да! Между тобой и им что-то произошло… я сразу это заметила. Раньше он жил в Берлине?

— Да, лет десять тому назад; с тех пор как я его не видел, он очень изменился, и я едва узнал его. Куда девалась его жизнерадостность? Над ним ведь разразилась катастрофа. Но ты была тогда еще ребенком и не могла знать его, и он едва ли может интересовать тебя.

— Даже очень интересует, — быстро возразила молодая девушка. — Ты говоришь о какой-то катастрофе? А между тем, когда наш дом стал посещать младший Раймар, ты ни словом не намекнул на нее.

— Я просто не хотел воскрешать забытую всеми историю и уронить этим положение молодого человека в обществе. Я считаю несправедливым винить детей в грехах их отцов. И без того эта история стоила карьеры его старшему брату. Ведь не мог же он защищать перед судом права других, когда его отец был уличен в обмане!

— В обмане? — повторила изумленная Эдита.

— К сожалению, да. В свое время это наделало очень много шума, так как банкирский дом Раймаров пользовался солидной репутацией. Ему не удалась какая-то большая спекуляция; это бывает весьма нередко, но солидные фирмы преодолевают подобные кризисы. Раймар разорился и покончил с собой, а его многочисленные клиенты не получили ни гроша. — Банкир произнес все это очень равнодушным тоном. Эдита же с напряжением следила за каждым его словом. А он между тем продолжал:

— Я и то постоянно удивлялся непринужденности Макса, хотя это можно было объяснить его молодостью; ведь ему тогда было всего семнадцать лет. Старший брат, по-видимому, является полной противоположностью ему. С тех пор он ни разу не был в Берлине, да и вообще старательно избегает встречаться с кем бы то ни было из своих прежних знакомых. Жаль его! Он очень талантлив; его первая речь в суде имела колоссальный успех, а вот теперь ему приходится прозябать в жалкой роли нотариуса.

Эдита собиралась что-то возразить отцу, но в эту минуту к ним подошла Вильма с гостями.

Прогулка по парку продолжалась. Марлов в обществе племянницы и майора отделился от остальных и пошел вперед. Эдита и братья Раймар следовали за ними. Макс, умышленно устроивший так, чтобы они с молодой девушкой отстали от ее отца и кузины, своим красноречием старался затмить предшествовавший успех майора. Он уже считал себя победителем, видя, что Эрнст снова ушел в свое созерцательное состояние и говорил лишь постольку, поскольку этого требовало приличие, и тем усерднее рассыпал перлы своего красноречия, не обращая внимания на то, что «дама его сердца» вовсе его не слушала.

У Эдиты было совершенно другое в голове, и, в то время как ее ухо механически ловило два-три слова из речи художника, и она так же механически отвечала на них, ее вопросительный взгляд останавливался на ее спутнике с правой стороны. Теперь ей стало ясным противоречие между Эрнстом и его окружением; ведь она видела, как густо он покраснел при встрече с ее отцом, знавшим о его позоре. Макс, по-видимому, гораздо легче мирился с этим и, как ни в чем не бывало, продолжал наслаждаться жизнью.

Как ни старался Макс быть интересным, молодая девушка, наконец, нашла его скучным и решила отделаться от него. Вдруг сказав, что в парке слишком свежо, она выразила сожаление, что позабыла на террасе платок. Макс, разумеется, поспешил за ним, и Эдита осталась с глазу на глаз с Эрнстом.

— Позвольте задать вам один вопрос, — обратилась она к нему. — Неужели вы и в самом деле противились художественной карьере Макса?