Когда Михаил вошел в комнату, граф стоял, выпрямившись, и был полон обычной стальной решимости.

— Закрой дверь и подойди сюда! — приказал он.

На этот раз Михаил повиновался, не дожидаясь повторения приказания. Он подошел к графу, а тот впился в него сверкающим взглядом и, показывая на пустой футляр, спросил:

— Знаешь ты это?

Михаил медленно покачал головой: он не мог понять странный вопрос.

— Этот футляр лежал здесь, на письменном столе, — продолжал Штейнрюк, — но он не был пуст, в нем находилась звезда со сверкающими камнями. Ты и ее тоже не видел?

Михаил подумал, что это, вероятно, и блестело так на столе в потоке солнечных лучей. Но он не присматривался внимательно к сверкающему предмету.

— Ну? Я жду ответа! — сказал граф, не отрывая взора от лица Михаила. — Куда девалась звезда?

— Да я-то как могу знать это? — спросил Михаил, все более удивляясь странным вопросам.

Губы графа скривились горькой усмешкой.

— Ты и в самом деле не знаешь? Видно, ты вовсе не так прост, как притворяешься... Где звезда? Я хочу знать!

Грозный тон последних слов наконец уяснил парню истину: он стоял, словно пораженный молнией, и казался таким растерянным, таким смущенным, что Штейнрюк окончательно уверовал в его виновность.

— Признайся, парень! — сказал он тихим голосом, который однако был страшен. — Отдай украденное и благодари Создателя, если я отпущу тебя с миром! Слышишь? Отдай назад украденное!

Михаил вздрогнул, словно ему нанесли смертельный удар, но в тот же момент гневно крикнул:

— Я — вор? Я должен...

— Тише! — резко оборвал его Штейнрюк. — Я не желаю шума, не хочу привлекать внимание, но ты не сойдешь с места, пока не сознаешься. Признавайся!

Он схватил юношу за руку, и его пальцы, как стальные тиски, впились в тело Михаила. Однако последний мгновенно освободился от них одним сильным движением и хрипло сказал:

— Оставьте меня! Не смейте еще раз повторить мне это, или...

— Уж не собираешься ли ты угрожать мне? — граф принял его вспышку за проявление крайней наглости. — Берегись! Еще одно слово, и я забуду, что должен щадить тебя!

— Но я — не вор! — пронзительно крикнул Михаил, — и если кто осмелится назвать меня так, того я положу на месте! — и с этими словами он, схватив с ближайшего стола тяжелый серебряный канделябр, замахнулся им над головой графа.

Штейнрюк отступил на шаг, но не из страха перед этой угрозой, а от картины, представившейся ему. Куда девалось бессмысленное, мечтательное выражение лица, куда исчез неуклюжий дурачок-простофиля? Словно раненый лев, стоял перед ним Михаил, готовый броситься на более сильного врага, и глаза Штейнрюка, которые сверкали таким уничтожающим огнем, встретились со взглядом других глаз, таких же темно-синих, как и его собственные, и сверкающих не менее уничтожающим огнем... Нет, трус не мог смотреть так, да и вор тоже...

Вдруг дверь распахнулась — в прихожей послышался шум резких голосов — и на пороге показался лесник, за которым виднелось испуганное лицо камердинера.

— Да ты взбесился, что ли? — крикнул своему питомцу Вольфрам, кидаясь на помощь своему господину и хватая Михаила за плечо.

Но юноша стряхнул его с себя, как стряхивает матерый волк насевшую на него свору, бешено шваркнул канделябром об пол и бросился к двери.

Однако камердинер загородил ему дорогу, крикнув леснику:

— Держите его! Он обокрал его сиятельство!

Вольфрам, собиравшийся схватить своего питомца, в страшном изумлении остановился:

— Михель — вор?!

Из груди Михаила вырвался стон, такой дикий и страдальческий, что Штейнрюк бросился к юноше. Он хотел удержать, остановить его, но было уже слишком поздно: пораженный ударом кулака камердинер рухнул на пол, а Михаил бросился мимо него в открытую дверь.

* Аллод, или аллодиальная собственность, — свободная, находящаяся в неограниченном распоряжении владельца собственность, в противоположность майорату, собственности, переходящей в порядке наследования к старшему из сыновей или старшему в роду.

Лесник Вольфрам вошел в церковный дом Санкт-Михаэля, где его, должно быть, ждали, так как священник встретил его уже в сенях.

— Ну, Вольфрам, все еще никаких известий?

— Нет, ваше высокопреподобие, парня и след простыл, а вот из замка я вам принес весточку, я как раз оттуда.

Отец Валентин открыл дверь в рабочую комнату и знаком пригласил лесника следовать за ним. Должно быть, весть из замка не казалась ему такой важной, как вопрос, который он повторил с явным беспокойством:

— Значит, Михаил и сегодня не являлся домой?

— Да нет же, ваше высокопреподобие.

— Третий день о нем нет ни слуху, ни духу! Где же его искать? Только бы с ним ничего не случилось!

— Ну, такому все — как с гуся вода, — ответил лесник с грубым смехом. — Бродит где-нибудь вокруг да около и не решается вернуться домой, потому что знает, что его ждет, там. Но когда-нибудь ему все равно придется вернуться, и тогда сохрани его Бог!

— Что вы хотите делать, Вольфрам? Вспомните свое обещание!

— Свое обещание я держал, пока с этим негодяем можно было хоть как-нибудь справляться, но теперь конец! Если он думает, что смеет все швырять и драться, так пусть узнает, что есть человек, который найдет на него управу, и это он будет чувствовать до тех пор, пока у меня будет в силах подниматься рука!

— Вы не тронете Михаила ни единым пальцем, пока я сам не поговорю с ним! — строго сказал священник. — Значит, вы из замка? Ну, нашлась наконец пропажа?

— Как же, еще в тот же день! Маленькая графинюшка захватила блестящую звезду, как игрушку, побежала с ней в свою комнату и в конце концов принесла ее матери. Тогда все объяснилось.

— Значит, все произошло из-за детского баловства! — с горечью сказал отец Валентин. — Такое позорное обвинение без всяких доказательств...

— Но почему же Михель не раскрыл рта и не ответил? Я-то уж сумел бы оправдаться; но Михель, наверное, стоял, как дубина, а когда за него взялись, как следует, он взъерепенился, словно подстреленный медведь. Броситься на его сиятельство! Просто не поверишь этому!.. Но ведь я-то своими глазами видел, как он стоял с подсвечником в руке! А в конце концов мне придется отдуваться из-за этого проклятого парня. Сегодня граф был ужасно немилостив, не сказал мне и пары слов и только велел передать вашему высокопреподобию вот это письмецо. — и с этими словами лесник подал священнику письмо.

— Хорошо, Вольфрам, теперь идите, и если Михель покажется в лесничестве, то сейчас же пошлите его ко мне. Но я еще раз запрещаю вам бить его, сначала я должен поговорить с ним.

Лесник ушел, ворча на то, что ему приходится откладывать в долгий ящик наказание, заслуженное «проклятым парнем». Между тем отец Валентин, оставшись один, вскрыл письмо, полученное им от графа, и прочел следующее:

Ваше высокопреподобие! Пропажа нашлась, и высказанное мною подозрение оказалось необоснованным. Что же касается поведения Вашего протеже, то вместо того, чтобы защищаться и разъяснить всю эту историю, он повел себя, словно бешеный, и осмелился даже открыто напасть на меня. Обо всем этом Вы осведомлены через Вольфрама и, конечно, поймете, что теперь я уже никак не могу пойти навстречу Вашим желаниям. Этот грубый, придурковатый парень, полный необузданной дикости, всецело принадлежит той сфере, для которой он был предназначен с самого начала и в которой он только и мыслим. Вольфрам— как раз тот человек, который может сдержать его, и парень останется под его надзором. Воспитывать такие натуры— напрасный труд, и я уверен, что после всего происшедшего Вы согласитесь со мною.

Михаил,

граф Штейнрюк.

Священник скорбно опустил листок.

— И ни слова сожаления о несправедливом обвинении, только осуждение и презрение. И это — кровь от его крови!..