Да, поистине велика бывает цена предвзятости, ибо неправда, даже многажды повторенная, все равно никогда не сделается правдой. Зато она способна породить и порождает искажения; в тенеты неправды попадаются ее инспираторы и их доверчивые современники. Одно искажение закономерно порождает другое — и вот уже возникает дурная цепная реакция, от которой трудно избавиться. Утвердившись, искаженные представления проникают в историческое сознание, порождая устойчивые стереотипы-химеры. И уже современный искусствовед, даже квалифицированный, описывая портрет Петра III кисти замечательного русского художника XVIII века А. П. Антропова, усмотрит у изображенной на холсте вполне обычной модели «толстый живот на тонких ножках, маленькую голову на узких плечах и длинные руки, тонкие, как паучьи лапки» [97, с. 90]. Зрелище и в самом деле не из приятных, хотя, казалось бы, странно требовать, чтобы на российском престоле непременно восседал Аполлон. Но правильно ли «прочитан» портрет, писавшийся с натуры? Так ли это? Обратимся за ответом к свидетельству современника Петра III, причем отнюдь к нему не расположенного.

Перед нами два словесных описания.

1. Он «производил впечатление человека, который стесняется в обществе, считает долгом сказать что-либо умнее других и боится, что это ему не удастся. Он смотрит угрюмо, блуждающим взглядом; в нем нет уверенности в себе; он одет грязно, и в его осанке нет благородства» [151, с. 368].

2. «Вид у него вполне военного человека. Он постоянно застегнут в мундир такого узкого и короткого покроя, который следует прусской моде еще в преувеличенном виде» [178, с. 194].

И все это об одном человеке — о Петре III? — спросит читатель. Нет, Петру III здесь посвящена только одна из записей. Какая же из них? С точки зрения распространенного стереотипа, скорее всего, первая. Здесь, казалось бы, все отвечает расхожим представлениям о безвольном и неспособном монархе. И стесненность в поведении, и блуждающий взгляд, и неуверенность в себе, и неряшливость в одежде. Но нет! Вовсе не о Петре III, муже своей возлюбленной, писал польский король Станислав Август Понятовский (в конце 1750-х годов он еще не занимал престол, жил в Петербурге, был вхож ко двору и состоял в интимных отношениях с Екатериной, тогда еще великой княгиней; их дочь Анна, родившаяся в 1757 году, но вскоре, в 1759 году, умершая, получила ранг принцессы и считалась официально дочерью наследника трона Петра Федоровича), а о «короле-солдате» Фридрихе II Прусском! Зато автор второй записи — Ж.-Л. Фавье, секретарь французского посланника в Петербурге, действительно говорит о Петре Федоровиче, тогда еще великом князе (дело происходило незадолго до его вступления на престол, в 1761 году).

Наблюдения Фавье косвенно подтверждаются результатами организованной нами с участием специалистов петербургского Дома моделей экспертизы одежды из фондов Государственного Эрмитажа (Санкт-Петербург) и Государственного исторического музея (Москва), предположительно принадлежавшей Петру III в последний период его жизни. Ведущий конструктор В. Н. Кудряшов выполнил в апреле 1986 года контрольные обмеры эрмитажного мундира в сопоставлении со сведениями, ранее полученными из ГИМ, и с учетом поправок на внешние факторы (усадка материала, особенности моды и манеры ношения одежды в 50—60-е годы XVIII века, личные привычки императора и т. п.) пришел к следующим выводам. Внук Петра Великого, подобно своему деду, был узок в плечах, ростом около 170 см. По современным стандартам его костюм соответствовал бы приблизительно 44—46-му размеру, третья полнота. Треуголка Петра III из Военно-исторического музея А. В. Суворова в г. Кобрине (Брестская область Белоруссии) имеет по внутреннему ободку 57 сантиметров. Судя по обмеру треуголки из ГИМ, окружность головы Петра III составляла около 60 сантиметров.

Важно подчеркнуть, что заключение ленинградской экспертизы Дома моделей не противоречит описанию внешнего вида Петра Федоровича в записках Фавье, с которыми модельер предварительно ознакомлен не был. Тем не менее полученные выводы нельзя рассматривать как безусловные. Они, скорее, носят поисковый характер, поскольку строгая методика восстановления облика фигуры по историческим костюмам отсутствует. В этом убеждают сведения, которые любезно сообщила мне в 1989 году хранитель Оружейной палаты Московского Кремля Э. П. Чернуха. Проведенные там независимо от наших обмеры одежды Петра III, находящейся в фондах музея, дали несколько иные результаты. В частности, предположительный рост императора оказывается около 180 сантиметров [3].

…Вопросы, вопросы. Сколько их! Почему, если принять на веру традиционную и якобы пересмотру не подлежащую характеристику Петра III, его имя стало столь популярным в народной среде? Причем не только российской, но и зарубежной. Почему на протяжении длительного времени оно буквально магнитизировало сознание широких демократических кругов? Что это — следствие только лишь наивности и иллюзорности политических представлений народных масс? Полнейшая утрата ими здравого смысла? Ошибка? Но почему не только в России, а и в сопредельных странах? Есть над чем задуматься.

Не объясненный в литературе, на первый взгляд непонятный алогизм привлек мое внимание давно, еще в 1960-х годах. И по мере знакомства с историографией вопроса я все более сталкивался с заключенным в ней парадоксом. К оценке Петра Федоровича и к изучению осененной его именем народно-утопической легенды, как правило или преимущественно, обращались ученые разных исследовательских установок: с одной стороны, специалисты по социально-экономической и политической истории России, зарубежных сюжетов не касающиеся, с другой — специалисты по истории народной культуры (фольклористы, этнографы, философы и некоторые другие). Единство объекта познания раскалывалось, фактически исчезало. Между тем в реальной жизни все взаимосвязано, упирается в конечном счете в человека соответствующей эпохи.

И в поисках ответа на занимавшие вопросы я решил пойти иным, нетрадиционным путем, чтобы взглянуть на личность и дела Петра Федоровича объективно, в системном единстве, привлекая по мере возможности неизвестные и заново перечитывая уже вошедшие в поле зрения исследователей печатные и рукописные источники.

Ни о какой «посмертной реабилитации» речи быть не может. Речь о совершенно ином — о попытке постижения правды прошлого. Петр III интересен не только как политик, но прежде всего как человек. Человек, самим фактом рождения включенный в определенные правила игры, нарушить которые могла только его смерть. И еще речь пойдет об отзвуке и восприятии его имени и дел в народном сознании, в котором надежды сплелись с иллюзиями, а правда с вымыслом.

«„Мы, кажется, вступили в область догадок“, — заметил доктор Мортимер. „Скажите лучше — в область, где взвешиваются все возможности, с тем чтобы выбрать из них наиболее правдоподобную. Таково научное использование силы воображения, которое всегда работает у специалистов на твердой материальной основе“» (А Конан Дойл. «Собака Баскервилей»).

Наш путь по извилистым тропам и перепутьям истории начинается…

Канун и события Дня святых первоверховных апостолов Петра и Павла в июне 1762 года стали триумфом для Екатерины II и поражением для Петра III. Об этом по горячим следам свидетельствовали современники и участники случившегося. Об этом многократно, с добавлением подлинных и вымышленных деталей вот уже более двух столетий повествуют историки и писатели. Неудивительно: даже видя одновременно одно и то же, люди зачастую приходят к различным, порой противоположным умозаключениям. Что уж говорить о тех, кто кровно заинтересован в отстаивании своих взглядов! И тогда зерна правды дают всходы лжи либо прекраснодушных, или, наоборот, леденящих душу мифов. Поистине правду от мифа порой отделяет всего один шаг. Но и от мифа при определенных условиях до правды иной раз не более того. Постараемся взглянуть на то, что происходило в окрестностях Петербурга и в самой столице 28–29 июня 1762 года, глазами вольных или невольных свидетелей этих быстротечных и бурных дней и часов.