– Ой, что-то не верится.

И поворачивается ко мне.

– Поехали, Джейми. Нанесем ей визит. Попробуем ее обаять.

Он направляется к большому джипу, тому самому, к которому прижимал Этьена. Я и не думал, что это его машина. За нашей спиной Этьен поднимается с бордюра. Я слышу, как он, прихрамывая, удаляется по улице, слышу, как постукивают высокие каблуки его сапог.

– Он опередит нас, позвонит по телефону, – говорю я. – Она будет знать, что мы едем.

– Не важно. Не думаю, что у него есть какая-то власть над Амандой или даже подходы к ней.

Да я и сам так не думаю. Этьен же и признался, что уговорить Аманду выступить или не выступить на показе – задача Луизы. Хотя этих троих связывают такие запутанные отношения, никак я в них не разберусь. С какой стати Аманда должна верить Луизе, если никто, пребывающий в здравом уме, ей не верит? И почему Луиза питает такую страсть к этому жалкому прохвосту, Этьену?

Фрэд осматривает капот своей машины, отпирает биппером двери, мы забираемся внутрь.

– А здорово ты взъелся на этого французика, – говорит он. – В чем дело?

– Он сказал кое-что о моей сестре.

Фрэда, похоже, такое объяснение устраивает.

Дорогой я соображаю, что мы совершили ошибку. Надо было выяснить телефон квартиры, в которой остановилась Аманда. Фрэд с шумом втягивает в себя воздух, пожимает плечами. Теперь уж ничего не поделаешь. Похоже, он прикидывает, как нам быть, но, открыв рот, сообщает только:

– Вон там застрелили Маурицио Гуччи.

Я быстро оборачиваюсь, хоть и не думаю, что там есть на что посмотреть. И вот мы уже добрались до места и, сидя в машине Фрэда, глядим на пару безликих стальных дверей. Это жилище Аманды, однако двери его похожи на тюремные: в большую врезана справа дверца поменьше, ребенок лет десяти сквозь нее еще пройдет, но для взрослого человека она маловата. Переговорное устройство отсутствует.

– Что будем делать, Фрэд? – спрашиваю я.

– Не знаю. Если бы я пристрелил Этьена, толку было бы ровно столько же.

Меня уже мучает стыд за мое поведение.

– Да, – говорю. – Это была плохая идея.

Фрэд кивает.

– Пожалуй. Но я мог подержать Этьена, пока ты не забил бы его до смерти.

Вытаскиваю пачку «Мальборо лайт». Фрэд останавливает меня:

– Не в машине.

– Я вылезаю и, закурив, подхожу к дверям, чтобы получше их разглядеть. Двери крепкие, старые, глухие. Затем осматриваю фронтон дома. На первом этаже окна отсутствуют, а те, что выше, зарешечены, в них пробивается тусклый свет. Выглядят они так, словно выходят на лестницу, а не в квартиру.

Фрэд, перегнувшись через сиденье, кричит:

– Постучи!

Времени уже около двух. Не стану я среди ночи колотить в стальные двери, тем более в одном из самых богатых кварталов чужого города.

Отхожу подальше на проезжую часть и говорю:

– Я посмотрю сбоку.

Здесь окон побольше, некоторые освещены. Но все они, а этажей в доме четыре, выше моей головы. Я и представления не имею, где может находиться Аманда, да и рявканья Луизы тоже не слышно.

Фрэд трогает машину с места, поворачивает за угол. Я чувствую на себе его взгляд. Немного потоптавшись на месте, возвращаюсь к нему.

– Фрэд?

– Да?

– Откуда ты родом?

Он смеется. Не знаю, почему я об этом спросил, и оттого пожимаю плечами. Уличные фонари дают достаточно света, чтобы Фрэд заметил мой жест.

– Могу сказать, – говорит он. – Оба деда и бабки были итальянцами.

– А ты нет?

На сей раз плечами пожимает он.

– Родители у меня австрийцы.

– Вы много разъезжали?

– Нет. Все они родом из одной деревушки рядом с Пулой, на Далматинском побережье. Когда я родился, мы были югославами. А дети у меня – хорваты. – Фрэд улыбается. – Там хорошие места. Лучшая граппа и лучшие трюфели в мире.

– Не знал, что у тебя есть дети.

– Ну а как же иначе. – Как будто я сам должен был догадаться. Он оглядывается на дом. – Давай плюнем на это дело. Тебя подвезти?

Я говорю, что лучше пройдусь. До квартиры Осано рукой подать.

Фрэд уезжает, а я возвращаюсь к фасаду и присаживаюсь перед стальными дверьми на каменные блоки, служащие основанием крыльца. Этьен сказал, что Аманда остановилась в четвертой квартире, и я размышляю, нельзя ли определить отсюда, на каком этаже эта квартира находится. Если, скажем, первые две квартиры – на первом. Нет, сдаюсь: так ничего не установишь.

Время от времени кто-нибудь проходит мимо по улице. Я каждый раз встаю и с поддельным интересом разглядываю дверь. Минут через двадцать чьи-то шаги замедляются и замирают за моей спиной. Обернувшись, вижу мужчину лет шестидесяти с собачонкой на поводке.

Он спрашивает, в чем дело, вытаскивает, покопавшись в кармане, ключи и открывает дверь поменьше. Я объясняю, что не говорю по-итальянски. И сообщаю по-английски, что в этом доме остановилась моя сестра. Он сощуривается, потом лицо его расплывается в улыбке узнавания.

– А, модель?

– Да.

Меня все еще удивляет, что наше с Луизой сходство так бросается в глаза, даже когда мы не вместе.

– Bene. [20]Брат Луизы. Прошу.

Луиза провела здесь всего одну ночь, а соседи уже знают ее. Мужчина, согнувшись, пролезает в дверцу и удерживает ее открытой, чтобы и я мог войти. Собачонка скачет вокруг моих ног, словно я долгое время отсутствовал, а она жаждала поскорее со мной свидеться. Мы проходим через вторые, решетчатые двери и попадаем во двор. Мужчина указывает на ряд больших, ярко освещенных окон второго этажа.

– Квартира четыре. Передайте привет сестре.

Он направляется к своей квартире на первом этаже; собачонка, поразмыслив немного, решает последовать за ним, а не за мной. Я иду к лестнице.

Из квартиры доносится музыка; приходится несколько раз ударить по двери ладонью. Я уже начинаю думать, что меня никто не услышал, но тут дверь отворяется, прямо передо мной возникает в панковской футболке Луиза.

– А ты не спешил, – произносит она.

– Дверь была заперта, – я невесть почему оправдываюсь. – Что за игры затеяли вы с Этьеном?

– Ради бога, Джейми. Не сейчас.

Голос у нее очень усталый. Даже по коридору она идет так, будто стала невесомой и ее несет ветром. Я следую за плывущей впереди футболкой, вглядываясь в дату давнего турне группы «Рамонес»: Европа, 1980-й. Футболка старше меня, она вылиняла до серости и вся покрыта мелкими дырочками, словно в нее стреляли из дробовика. Не знаю, где сестра разжилась такой и сколько заплатила. Луиза выглядит в ней семнадцатилетней.

Попадая в чужую квартиру, чувствуешь себя так, словно проник в принадлежащее другому человеку пространство. И правильно, оно же не наше. Но в этой я ощущаю себя незваным гостем еще в большей мере, чем в отеле «Кост» или здесь, в баре «Четырех времен». Вступив в гостиную, я попадаю словно бы в водоворот деревянных извивов, изображающих лесные деревья и цветы. Двери – настоящий модерн, я такие только на фотографиях видел. Камин тоже отделан настоящим деревом и тоже весь в завитушках, подрагивающих в отблесках пламени.

– А где Аманда?

– У нее приступ дурного настроения.

Луиза стоит в центре гостиной. Руки ее скрещены поверх эмблемы «Рамонес» – орла с девизом «Хей-хо, вперед!». Голые ноги подрагивают, дрожь сотрясает даже колени. Похоже, ей холодно. Хотя натоплено в квартире так, что дышать нечем.

До меня наконец доходит, что Луиза здесь одна. Я спрашиваю:

– Чья это квартира?

– Аманды, – говорит она и уточняет: – Принадлежит компании ее отца. Текстильной.

– Богатая и прекрасная. Выходит, твоим затруднениям конец.

Произношу это не без язвительности. В каких, собственно, отношениях состоит Луиза с Амандой, мне все еще неизвестно.

– Если бы.

Она, похоже, расстроена. В любом другом месте, в любое другое время она ринулась бы в контрнаступление и довела бы меня до слез. А сейчас плачет она.