– А я ее уже отхарил, – сообщает фотограф. – И Аманду, и Луизу, обеих сразу. И, кстати, я был великолепен.

Теперь, увидев француза, я, похоже, знаю, с какого члена стянут презерватив, найденный мной под кроватью Луизы. Если француз не соврал, я, наверное, мог бы обнаружить их там целую кучу. Мне противно даже думать, что я прикасался к нему. Я бы себе руку отгрыз, да только не хочу подносить пальцы хоть сколько-нибудь близко к губам.

Осано с французом никак не разойдутся: два средиземноморца, пожирающих друг друга глазами. Прически у них почти одинаковые, темные волосы обметают воротники, впрочем, у француза воротника нет. На нем белая шнурчатая распашонка. Знает, что делает: в этом сезоне шнурчатые жилеты снова войдут в моду, правда, это одежда летняя, а сейчас конец января. Грудь у него не то выбрита, не то он удаляет волосы воском, однако ею пора бы уже заняться: сквозь веревочную сеточку видны V-образные очертания темной щетины. Осано вдруг отворачивается и бросает короткое:

– На хер!

Между Осано и дверью института влезает какая-то пиарщица, в руках у нее пюпитр с зажимом для бумаг, но Осано проталкивается мимо. Перед тем как он скрывается из виду, свет отыскивает лысинку под слабым лоском его волос. Француз некоторое время стоит, охорашиваясь, потом поворачивается и идет к лифтам. Я вдруг ощущаю вес полотенца и воображаю, как прямо здесь достаю из него пистолет Фрэда и, прицелясь в спину француза, проделываю новую дырку в его распашонке.

Оглядываюсь на пиарщицу. Она, похоже, не поняла, что тут произошло и требуется ли ее вмешательство. Но у меня есть к ней просьба:

– Excusez-moi. Avez-vous une enveloppe? [4]

Она тут же переключается, узнав во мне человека, которого видела наверху, и спрашивает, какой мне нужен размер. Я жестами изображаю формат A4 и говорю:

– Comme-ça.

– Suivez-moi. [5]

Пиарщица ведет меня в офис рядом со справочной и указывает на пачку конвертов, лежащую на углу стола. Пытаюсь отыскать настолько большой и крепкий, чтобы он вместил пистолет Фрэда и не порвался. Чем дольше я таскаю пистолет в полотенце, тем больше мне становится не по себе.

Было время, я целые пантомимы разыгрывал с воображаемыми пушками. Я делал это наедине с собой, в самых повседневных ситуациях – топая поутру из спальни к кухне или сидя на унитазе. Из фильмов я имел представление, какие звуки издает, когда его заряжают, то или иное оружие; хотя теперь-то знаю – что их записывают наложением, чтобы выходило поэффектнее. Я встряхивал кистью руки и слышал щелчок, с которым встает на место барабан револьвера. Или слышал, двигая вверх и вниз сложенной чашечкой ладонью, звук, с которым подкачивается помповое ружье. Разыгрывая эти сценки, я даже изображал углом рта что-то вроде: «крр-крр» – затвор, стало быть, передергивал. Казалось бы, такого рода детские привычки с возрастом изживаются, однако мне, чтобы избавиться от них, пришлось здорово попотеть.

Я разворачиваю пистолет Фрэда, оглянувшись через плечо, дабы удостовериться, что пиарщица ушла. Точно, ушла. Держу пистолет в руке: он из тех, у которых собачка на дуле. Издаю такой звук, словно быстро передвигаю затвор назад и вперед, и на этот раз пистолет отвечает мне собственным звуком. Я слышу, как первый патрон входит в патронник.

Господи Иисусе!

Ладони мои вдруг обливаются потом. Пистолет словно бы ожил, а я понятия не имею, как сделать его безопасным. Держу его в вытянутой руке, другой нашаривая конверт. Конверт мне подвернулся большой, пухлый, и я опускаю в него пистолет. Потом отдираю от пачки жевательной резинки клейкую ленточку и запечатываю конверт. И все равно не чувствую себя в безопасности.

Час спустя я сижу в ресторане, у выхода на террасу, конверт лежит у меня на коленях. Фрэд как в воду канул, да в придачу и Осано куда-то запропастился. На глаза мне попадаются часы на запястье одного из рабочих, и я понимаю: время на исходе. Люди вокруг суетятся, но я чувствую, что они начинают паниковать. И их паника смешивается с моей. В животе у меня все еще болезненно посасывает – из-за злобы, которую я испытал к французу, и страха перед пистолетом на моих коленях. Даже если я сумею расслабиться, общая тревога все равно будет просачиваться в меня. Ей присущ самый настоящий привкус, она походит на жиденькое, желтоватое дуновение, заражающее все вокруг. И дело тут не в рабочих, нанятых для подготовки шоу. Они-то, наверное, еще и не поняли, что возникли осложнения. Но людям Осано, как и пиарщикам, которых он нанял, нужно, чтобы Осано был здесь. А его вообще нигде нет.

Когда Биби подходит и присаживается рядом со мной, она проводит рукой по моему плечу, чтобы меня успокоить. Я поднимаю глаза к ее улыбке, прекрасным белым зубам, маленьким, ровным – не большим и американским. Она спрашивает, не хочу ли я покурить. Я киваю и спрашиваю, не объявился ли Осано.

Биби пожимает плечами:

– Нет.

На Биби тенниска и штанишки… скорее даже трусики, белые, как у школьницы. Мужики, которые таскают мимо софиты и динамики, не могут глаз от нее оторвать, но Биби этого, похоже, не замечает. Порывшись в рюкзачке, она извлекает бутылку «Эвиан» и маленький кальян для марихуаны. Наливает воду в резервуар, поджигает уже умятую в чашечке масляную смолку. Когда она протягивает мне кальян, я качаю головой. Услышав ее вопрос, я решил, что Биби предлагает мне сигарету. Не знаю, может, она закуривает потому, что все вокруг уже дошли до ручки. Хотя ей, сдается, все нипочем, вероятно, она работает моделью не так долго, чтобы понять, насколько серьезна ситуация. Просто любит покурить.

Спрашиваю у нее:

– Вроде у фрейдистов есть теория насчет орального удовлетворения?

– Наверняка. С меня и списана.

Облачко дыма зависает между ее губ, точно мячик. С мгновение она удерживает его, как звезды регги на старых фотографиях. Проглотив мячик, Биби сипит:

– Жалко мне эту публику.

И указывает на пиарщицу.

– Какие заголовки им приходится продавать: «Осано – великий старец моды». Тут Ив Сен-Лоран приехал, чтобы еще раз сцепиться с Томом Фордом. Ходит целая туча слухов о показе Маккуина, устроенного для «Живанши», и о том, почему он подписал контракт с «Гуччи». Так кому какое дело до Осано? Конечно, он сто лет уже всем мозолит глаза, так ведь то же можно сказать и о Люксембургском дворце, однако никто из-за него на стену не лезет.

– Если Осано так и не появится, – говорю я, – они вообще никому ничего продать не смогут.

– Фрэд рыщет где-то в поисках Осано, а Осано, предположительно, рыщет, отыскивая Аманду и желая увериться, что она выступит у него сегодня… – Биби снова прикладывается к чубуку. Еще одна пауза перед тем, как втянуть дым. – …Нет, ну ты подумай!

Надо мне было уделить Аманде ван Хемстра побольше внимания, когда мы встретились нынче утром. Наверное, это Луиза меня отвлекла. Я сообщаю Биби, что совсем недавно видел Осано сцепившимся с французом-фотографом, и рассказываю, как они ругались из-за Аманды.

– Господи, Этьен, – говорит Биби. – Ничего нет дурного в том, что ему позарез необходимо трахнуть каждую встречную манекенщицу, но зачем сопровождать это таким шумом?..

Я пересказываю Биби и все остальное, тем более что оно никак не выходит у меня из головы.

– Этьен говорит, что они занимались этим втроем – он, она и моя сестра.

– По-моему, он называет это «бутербродом».

– Ты с ним тоже спала?

– Не-ет, – как-то не очень уверенно она это произносит. Однако добавляет: – Если честно, у него хорошая репутация. Трахаться он умеет.

Биби встает.

– Ладно. Перерыв кончился.

Я остаюсь сидеть. Просто киваю на прощание.

– Ты не хочешь пройти за сцену?

– А я не помешаю?

– Как будто там есть хоть какой-то порядок. Пойдем.

И тут я вижу Фрэда. Он выходит из лифта и направляется к террасе. Он крупнее, чем мне запомнилось, и немного моложе – возможно, ему всего тридцать, тридцать два. На террасе он останавливается, похоже, его трясет от злости. В одной руке у него одежный чехол, другая сжата в кулак. Над широким плато его носа возносятся две озабоченные складки. Пиарщики, рабочие, все поглядывают в его сторону, однако глаза Фрэда на них не задерживаются. Скользнув по мне, взгляд его притормаживает. Кровь застывает в моих щеках, пульс почти не бьется. Я начинаю подниматься, выставляя перед собой конверт. Но взгляд Фрэда скользит дальше. И наконец цепляется за французского фотографа, Этьена, с ошалелым видом выползающего из гардеробной манекенщиц.