– Хватит, – сказал Шпала. – Замолчите, идиоты. Не хватало еще вам между собой передраться.

– Было бы с кем, – сказал Кастет.

– Ты прав, Анатолий, – не глядя на Кастета, сказал Косолапый. – До тех пор, пока все это не кончится, мы должны держаться вместе. Права у нас такого нет – отношения выяснять, потому что за нами семьи, близкие... До седьмого колена, как этот сумасшедший написал. Эй, Кастет!

Кастет повернул к нему голову и увидел протянутую для рукопожатия ладонь. Он скорчил рожу, а потом, набычившись, удивительно похожий на обиженного подростка, пожал Косолапому руку и буркнул:

– Ладно, проехали и забыли. Теперь так, – продолжал он другим тоном, напустив на себя деловитый вид, – слушайте сюда. Мы поступим следующим образом...

Еще полчаса они обсуждали предложенный Кастетом план действий, пока наконец не пришли к полному согласию. К этому времени дневная голубизна неба уже заметно потускнела, а висевшие над западным горизонтом облака окрасились в нежно-золотистый цвет. Выезжая из карьера, Анатолий Евгеньевич Шполянский продолжал думать о том, правильно ли он понял логику Тучкова, а если нет, то чем это может грозить ему лично: Потом до него вдруг окончательно дошло то, что рассказал в начале разговора Константин Кудиев, по кличке Кастет; он представил себе залитый кровью салон знакомого «Кадиллака» и окровавленный труп с нелепо и неприлично, как у выброшенной надувной куклы, раскинутыми ногами – тоже окровавленными, голыми и жалкими. Шполянский крепко стиснул обеими руками руль, намертво сцепил зубы и даже на мгновение зажмурил глаза, борясь с первым за все это время приступом настоящего страха, больше похожего на панику.

По дороге из спортзала Юрий остановил машину возле коммерческой палатки, чтобы купить пива и воблы. Все тело приятно ныло после хорошей физической нагрузки, и хотелось расслабиться, посидеть перед телевизором, ни о чем не думая. Расплачиваясь с молоденькой симпатичной продавщицей, которую, увы, было трудно разглядеть за сплошным заслоном выставленных в витрине пестрых этикеток, Филатов озабоченно подумал о том, что за последние годы заметно сдал. Техника призабылась, реакция стала уже не та, да и с дыханием появились проблемы, которых раньше не было. Все это обнаружилось на ринге, где спарринг-партнер – молодой, поджарый, не слишком опытный, но зато резвый и прыткий – заставил-таки Юрия попотеть. Пару раз ему удалось довольно чувствительно достать Филатова, когда тот, увлекшись, забывал о защите, так что примерно к середине поединка Юрий озверел и начал молотить его по-настоящему, в полную силу. Парнишка, впрочем, держался вполне достойно, хотя был всего-навсего спортсменом, а не уличным бойцом, и, когда все закончилось, Юрий пожал ему руку с довольно теплым чувством.

«Курить, что ли, бросить? – подумал Юрий, забирая сдачу и напоследок улыбаясь продавщице, которая, судя по некоторым признакам, была не прочь еще немного поболтать с таким видным, плечистым кавалером, подъехавшим на хорошей иностранной машине. – Ас другой стороны, ну, брошу я курить, пить перестану, и что дальше? До ста лет мне с моей способностью все время влипать в неприятности все равно не прожить, да и зачем это надо – жить до ста лет? Не хочу я жить до ста лет, греть на лавочке у подъезда старые кости, заигрывать с соседскими бабусями и брюзжать на молодежь – дескать, мы в ваши годы – о-го-го!»

Он сел в машину, бросил на соседнее сиденье запотевшую, только что из холодильника, бутыль с пивом и пакет с вяленой воблой, опустил стекло слева от себя и включил зажигание. В салоне немедленно ожило радио. Передавали выпуск новостей, и говорили опять о недавнем громком убийстве, когда какой-то отморозок забил насмерть стальным прутом знаменитого музыкального продюсера и его беременную жену, известную телеведущую. «Озверел народ, – подумал Юрий, запуская двигатель и отъезжая от бровки тротуара. – Одни зверствуют, другие неделями смакуют эти зверства, во всеуслышание обсасывая подробности, от которых нормального человека должно бы по идее наизнанку выворачивать, а третьи все это с интересом слушают и смотрят – дескать, ну, что там у нас новенького, кого у нас сегодня замочили, куда бомбу подложили, сколько жертв? Честное слово, так и тянет удариться в веру, на службы ходить, зарасти бородищей по грудь, с паломниками по Руси путешествовать, научиться подставлять вторую щеку и круглосуточно благодарить Господа за то, что развел в своем хозяйстве весь этот бардак – дескать, прости, Господи, это не ты, это мы такие бестолочи, в грехах погрязли, испортили твое творение... А с другой стороны, поклоны бить – дело нехитрое. Если мы испортили, так кому же чинить – опять Господу? Нет, товарищи попы, тут у вас что-то не срастается. И рад бы вам поверить, да не выходит чего-то...»

– Популярный еженедельник «Московский полдень», – говорило радио бодрым женским голосом, – ссылаясь на конфиденциальный источник, близкий к проводящим расследование органам, утверждает, что в деле об убийстве музыкального продюсера Виктора Артюхова и его жены популярной телевизионной ведущей Лены Зверевой появились новые обстоятельства. Вчера в Москве был задержан подозреваемый в совершении этого преступления, у которого обнаружили пакет с личными вещами убитых. Подозреваемый упорно отрицает свою вину в тройном убийстве – напомним, что вместе с Виктором Артюховым и Леной Зверевой был убит тракторист сельскохозяйственного кооператива «Красная Слобода» Василий Головин, – однако обнаруженные при нем улики, по мнению лиц, проводящих следствие, неопровержимо свидетельствуют о его причастности к совершению данного преступления, которое следствие склонно квалифицировать как заказное убийство.

– Пропадите вы пропадом, – сказал Юрий, выключая радио. – Димочка в своем репертуаре, – добавил он, имея в виду главного редактора еженедельника «Московский полдень» Дмитрия Светлова. – Вот уж действительно, свинья грязи найдет... И как это ему удается? Ведь закрытая же информация, тайна следствия! Сколько же он ментам платит, а? То-то вечно жалуется, что денег нет... Или его писаки сами все это выдумывают? Но тогда это еще дороже получается – штрафы, судебные издержки...

Ему никто не ответил, поскольку в машине он был один, если не считать полуторалитровой бутылки пива и пакета с тремя вялеными воблами. Бутылка молча потела конденсатом, а вобла также молча таращила на Юрия покрытые соляной коркой глаза, округлив, словно от повышенного внимания, широко разинутые зубастые рты. Взгляд мертвых рыбьих глаз был неприятен, в нем чудился немой упрек, и Юрий, протянув руку, перевернул пакет так, чтобы вобла смотрела не на него, а в дверцу.

Квартира встретила его тишиной, прохладой и знакомым с детства запахом – неопределенным, но сильным и легко узнаваемым, который не могли вытравить ни ремонты, ни холостяцкая привычка Юрия курить где попало. Захлопнув за собой дверь, Юрий сразу прошел на кухню, бросил на стол вынутую из почтового ящика газету и сунул в морозилку пиво – конденсат на бутылке уже высох, а это означало, что пиво нагрелось до комнатной температуры и его снова надо охлаждать. Пока холодильник занимался этим ответственным делом, Юрий сходил в ванную и еще раз принял душ, потому что, стоя в пробке по дороге домой, опять ухитрился вспотеть.

Из душа он вышел бодрым, посвежевшим и благоухающим дорогим французским одеколоном. Этот одеколон его заставил купить все тот же Димочка Светлов; самому Юрию было глубоко плевать, чем от него пахнет после бритья, его в этом плане вполне устраивали «Шипр» и «Тройной», однако Димочке удалось его переубедить. То есть не переубедить, конечно, поскольку выдвигаемые Димочкой аргументы в пользу французской парфюмерии все равно казались Юрию надуманными, а сам вопрос мелким и не стоящим такого пространного и эмоционального обсуждения, – просто согласиться было легче, чем спорить, и Юрий вместе с Димочкой отправился в дорогой парфюмерный магазин и позволил господину главному редактору выбрать себе одеколон, каковой одеколон безропотно оплатил, хотя стоил он как целая коробка того же «Шипра». Жена Димочки, понюхав одеколон, одобрила выбор супруга, сказав, что запах очень приятный и в высшей степени мужской, как раз для Юрия, и на этом вопрос был закрыт. С тех пор Юрий, не рискуя экспериментировать, время от времени наведывался в знакомый магазин, вежливо раскланивался со знакомыми продавщицами и покупал там один и тот же одеколон – тот самый, который он про себя окрестил «редакторским».