– Простите, тетя Паша, – сказал он, поспешно отступая в сторону.

– Бог простит, – с неожиданной суровостью ответила дворничиха. – А ты, Юра, научись чужую беду близко к сердцу не брать. Всем не поможешь. Знать, так у него на роду написано. Пил бы поменьше, так ничего бы и не было. А ты в чужие дела не лезь, только хуже сделаешь – и себе хуже, и ему, дураку. Отсидит – тогда, может, поумнеет. А не поумнеет – туда ему и дорога. О себе подумай, жениться тебе пора.

– Спасибо, тетя Паша, – сказал Юрий, – я подумаю. Обязательно подумаю, обещаю.

– Ну подумай, – равнодушно сказала тетя Паша и зашаркала своей метлой, поднимая в воздух облачка золотой от утреннего солнца пыли.

Юрий медленно зашагал к своему подъезду. Папироса у него догорела, а выбросить окурок было некуда – асфальт был чисто выметен, позади шаркала тети-Пашина метла. Юрий рассеянно смял картонный мундштук в кулаке. Ему опять подумалось, что человечество живет как-то не так – вырабатывает горы мусора, загаживая все, к чему ни прикоснется, и проявляет чудеса изобретательности, отравляя себе жизнь. Как будто конечной целью существования рода людского является массовое, тотальное, поголовное самоубийство... Он вдруг позавидовал тете Паше. У нее была простая, конкретная работа с простыми, конкретными, зримыми результатами; она, тетя Паша, каждое утро, невзирая на погоду, выходила со своей метлой во двор, чтобы сделать загаженную планету чуточку чище. «Уйду в дворники», – подумал он, но тут же вспомнил, что такой сюжет уже обыгрывался в каком-то фильме, и окончательно загрустил.

На узком, выложенном корявыми бетонными плитками тротуаре, что тянулся вдоль дома, стояла Людмила Веригина. Халат на ней был распахнут, позволяя видеть мятую ночную рубашку; нечесаные со сна волосы стояли дыбом; на правой щеке розовел оставленный наволочкой рубец. На ногах у нее были потрепанные домашние тапочки, а левая рука сжимала засаленную тесемку, на которой болтался потемневший латунный ключ – надо понимать, от квартиры. Вид у нее был отсутствующий, а взгляд пустой, как будто она спала с открытыми глазами. Когда Юрий приблизился, она даже не повернула головы. У Филатова возникло острое желание тихонько пройти мимо и юркнуть в подъезд, но он взял себя в руки и окликнул Веригину.

– Здравствуйте, Люда, – сказал он.

– Что же это, Юрий Алексеевич? – так и не повернув головы, продолжая смотреть в опустевший проезд между домами невидящим взглядом, тихо спросила Веригина. – Почему? Что мы такого сделали, за что это нам?

– Они что-нибудь сказали? – спросил Юрий.

– А я знаю? Шум под окнами услышала, выглянула, вижу – моего хватают... Пока халат накинула, пока выбежала, они уж уехали. Что же они к нам привязались-то? Бандиты, что ли, в Москве перевелись?

– Не знаю, Люда, – сказал Юрий, – но постараюсь узнать. Обязательно узнаю.

Он понимал, что дает обещание, выполнить которое будет очень нелегко. Но смотреть на Людмилу Веригину и слышать ее изменившийся голос, в котором не осталось и следа от прежней тягучей напевности, было просто невыносимо. До Юрия только теперь дошло, что Людмила впервые в жизни произнесла его отчество правильно, целиком – не Лексеич, а Алексеевич.

– Не трудитесь, Юрий Алексеевич, – сказала Людмила. – Зачем вам в наши неприятности путаться? Так уж, видно, на роду написано.

Она безнадежно махнула рукой с зажатым в ней ключом, повернулась к Юрию спиной и пошла к своему подъезду, шаркая тапочками. На полпути она обо что-то споткнулась, потеряла тапку, не глядя, нашарила его босой ногой и скрылась в подъезде, без стука притворив за собой дверь. Юрий проводил ее глазами, сунул руки в карманы и уныло поплелся домой – перед тем как начинать действовать, нужно было, как минимум, принять душ и выпить кофе.

Кафе было чистенькое, светлое и уютное, а официантка – молодая, миловидная и приветливая. В общем и целом Юрию здесь нравилось. Даже музыка не раздражала – играла себе тихонечко где-то в глубине помещения, спокойная такая, умиротворяющая музыка без слов. Пахло здесь крепким кофе, ванилью и корицей, под потолком бесшумно вращались деревянные лопасти большого вентилятора, белизна скатертей резала глаз, а за огромным, от пола до потолка, окном с толстыми двойными стеклами беззвучно кипела жизнь московского Центра.

– Ничего не понимаю, – в четвертый, наверное, раз произнес главный редактор еженедельника «Московский полдень» Дмитрий Светлов, задумчиво теребя жидкую каштановую бородку.

– Чего тут не понимать, – возразил Юрий, устав сдерживаться. – Мент поганый, мусор тротуарный. Бабки взял и в кусты. Братва за такие дела его бы по стенке размазала, так что потом легче было бы закрасить, чем соскрести.

– Да нет, – морщась, сказал Светлов, – тут наверняка что-то другое. До сих пор за ним такого не водилось.

– Все когда-нибудь случается в первый раз, – заметил Юрий. – Но учти, если я прав, этот первый раз будет последним. Останешься ты без своего информатора, Димочка, как пить дать останешься.

– Даже братва, на которую ты так часто ссылаешься, знает, что убивать ментов – очень нездоровое занятие.

– Тем не менее убивают их сплошь и рядом, – сказал Юрий. – Да не кривись ты, я его пальцем не трону. Ну разве что рыло начищу, пыль с ушей отряхну, так это ж святое дело! Полежит недельку – оклемается. Я имел в виду, что есть-пить-спать не буду, пока не оставлю его без работы. Я его, черта бритого, на нары упеку вместе с Веригиным.

– Да погоди ты грозиться, – сказал Светлов. – Что ты, ей-богу, как маленький! Сначала разобраться надо, а потом уже это... пыль с ушей...

– Вот сейчас и разберемся, – мрачно пообещал Юрий, кивая в сторону окна.

Светлов повернул голову и увидел остановившийся прямо напротив их столика потрепанный джип.

– Ну вот, – сказал он, – минута в минуту. А ты волновался.

Юрий промолчал. Из джипа вылез его бритоголовый знакомец, запер дверь, подергал ручку и, на ходу засовывая ключ в задний карман джинсов, легкой пружинистой походкой двинулся через тротуар к входу в кафе. Теперь, когда он не сидел за рулем, а двигался, бросая по сторонам быстрые взгляды, Юрию стало ясно, что отряхнуть ему пыль с ушей может оказаться непросто.

– Привет, – сказал бритоголовый, приблизившись к столику. Обращался он к Светлову. – Я вижу, ты не один? А, это вы, – с кислой миной добавил он, сделав вид, что только теперь узнал Юрия. – Черт, Дима, я же просил...

– Присядь, – сказал Светлов, – поговорить надо.

– Я просил, – упрямо продолжал мент, усаживаясь за столик, – больше не использовать меня в качестве затычки для всех дырок подряд. Ты еще помнишь, какой у нас был договор? Я сливаю тебе информацию, и на этом точка. Подставить меня хочешь?

– Не кипятись, – сказал Светлов. – Мне нужна именно информация, и ничего больше.

– Тебе, – подчеркнул мент. – Или, может, ему? – Он дернул подбородком в сторону Юрия. – Что вы на меня так смотрите?

Юрий, откинувшись на спинку стула и покойно сложив на животе руки, разглядывал его с оскорбительным любопытством.

– Любуюсь, – сказал он. – Такой напор, такая агрессия, такое, черт подери, чувство собственного достоинства! Кто бы мог подумать, что все эти качества принадлежат мелкому взяточнику? То есть, виноват, крупному. Да еще такому вдобавок, который кидает своих клиентов. Вы абсолютно правы, что хотите только сливать информацию. Это ваше призвание, ни на что другое вы не годитесь. Начнете обделывать дела покрупнее мелкого стукачества, и вас непременно грохнут.

– Он что, больной? – спросил мент у Светлова, не глядя на Юрия.

– Нет, просто не выспался, – ответил Светлов. – И, кажется, выбросил на ветер довольно крупную сумму в иностранной валюте. Это, знаешь ли, способствует раздражительности.

– Мне кофе, – сказал мент подошедшей официантке. – Двойной, без сахара. Нет, лучше два двойных. Я сегодня тоже не выспался, – пояснил он, обращаясь персонально к Юрию. – Выезжал на происшествие.