А может быть, капитан прав, и Ника действительно обронила телефон, даже не заметив этого. И вовсе не обязательно, чтобы по телефону проехалось колесо той самой машины, на которой она укатила в Москву, — уж очень кинематографическая получалась картинка. В жизни так не бывает. Телефон мог разбиться при падении, а мог просто попасть под ноги одному из местных алкашей, который заметил его только тогда, когда растоптал. Вот матерился, наверное…

Он прикурил новую сигарету от предыдущей, сунул окурок в пепельницу. Горничная, наводившая здесь порядок в его отсутствие, закрыла форточку, и табачный дым, клубясь, расползался по комнате, стремясь заполнить весь ее объем. Юрий не стал подниматься, чтобы проветрить помещение. За окном ветер раскачивал ветви деревьев сквера, где торчал дурацкий постамент, служивший отличным памятником последним двум десятилетиям российской истории. Глядя на эти качающиеся ветви, Юрий вдруг подумал, что, кажется, опять свалял дурака. В конце концов, почему он решил, что Ника сбежала? Откуда эта презумпция виновности? Почему, черт возьми, что бы ни случилось, в голову первым делом приходит самое плохое? Нет, прав был тот мент с кислой физиономией, что не согласился поднимать на ноги ГАИ и ППС! Тысячу раз прав. Ведь Нике могли позвонить из Москвы и сообщить что-то, что заставило ее, не медля ни минуты, броситься туда. Например, что кто-нибудь тяжело заболел или попал под машину и лежит при смерти в институте Склифосовского… Почему бы и нет? Ведь есть же у нее, наверное, какие-то родственники, знакомые, друзья, не имеющие никакого отношения ни к Юрию Филатову, ни к длинноволосому психопату Саше! Наверняка есть! И с кем-то из них, очевидно, случилось что-то очень скверное — что-то, потребовавшее присутствия Ники в Москве. Отсюда и спешка, и разбросанные по кровати, забытые вещи, и этот странный звонок, и даже разбитый телефон…

Она могла бы написать записку, но Юрий по собственному опыту знал, что это получается далеко не всегда. У него самого, например, вечно не оказывалось под рукой ни бумаги, ни ручки, когда требовалось нацарапать кому-нибудь пару строк. Да и времени на какие-то записки у нее, наверное, не было… Возможно, она рассчитывала передать что-нибудь Юрию через дежурную по этажу или через администратора, но ни той, ни другой на месте не оказалось. Вот она и умчалась, не поставив его в известность и впопыхах расколотив телефон. Может, сама же и наступила, как знать…

Юрию пришло в голову, что, раз уж Ника так торопилась, она могла бы просто постучаться в дверь душевой, сказать ему, что надо срочно ехать, и дождаться, пока он натянет штаны. Сборы отняли бы минут пять, от силы десять. Почему она этого не сделала? Возможно, не знала, как он отреагирует, а может быть, причина отъезда была не из тех, которыми принято делиться с посторонними людьми. Может быть, — тут Юрию снова пришел на ум его недавний собеседник, капитан милиции, — может быть, кто-то из ее родственников и впрямь сбежал из психушки, а то и натворил чего-нибудь в припадке буйства. Или просто кого-нибудь убил в пьяной драке… Да мало ли что! Жизнь полна неожиданностей. Скорее всего, в Москве все разъяснится. Ника позвонит или придет прямо к нему домой и все подробно, обстоятельно объяснит. А Юрий поверит, потому что верит людям всегда, пока не убедится, что они лгут. Сто раз ему доказывали, что это неправильно, сто раз он убеждался в этом на собственном горьком опыте, но, видно, прав был один его давний знакомый, утверждая, что гены пальцем не раздавишь…

Он решительно погасил сигарету, встал, в минуту закончил сборы, взял обе сумки в одну руку и легко сбежал по лестнице в вестибюль. Здесь, не вступая в пространные разговоры, он расплатился за номер, забрал свой паспорт, попрощался с администратором и вышел. Вокруг колес джипа ветер намел миниатюрные барханчики песка пополам с мелким мусором; остатки разбитого телефона куда-то исчезли, на асфальте валялась лишь пара острых пластмассовых осколков — мелких, почти незаметных. Юрий отпер машину, забросил сумки на заднее сиденье и сел за руль, старательно отгоняя мысль о том, что вот эти три или четыре обломка пластика и есть все, что осталось от Ники.

Неслышно клокоча мощным движком, джип медленно прокатился по двум разбитым, бугристым, засохшим до каменной твердости колеям, которые в здешних краях называли улицей, съехал на поросшую дерном площадку перед домом и остановился. Юрий выключил мотор, затянул ручной тормоз, воткнул для надежности первую передачу и вылез из машины.

Дом стоял на самом краю дачного поселка, на спускавшемся к заливному лугу косогоре, который сразу за баней круто обрывался вниз. Обрыв густо зарос орешником, лещиной и прочей лиственной дрянью, совершенно непролазной и, по слухам, ежегодно приносившей отменный урожай клещей. Это было все, что осталось от росшего когда-то леса; внизу, на заливном лугу, округлыми серебристо-зелеными купами рос ивняк, а еще дальше виднелась полоска леса на том берегу речки. Сама речка, узкая, быстротечная и холодная даже в тридцатиградусную жару, пряталась под обрывистым берегом, и отсюда, с дороги, разглядеть ее было невозможно.

Сам дом представлял собой сравнительно новое и весьма нелепое с виду бревенчатое сооружение на чересчур высоком и очень неаккуратном бетонном фундаменте. Юрий бывал здесь уже трижды или четырежды, но никак не мог запомнить конфигурацию крыши этого архитектурного дива или хотя бы сосчитать, сколько в нем комнат. Вообще-то, дом был невелик, но строился явно безо всякого плана, как бог на душу положит, и оттого производил довольно странное впечатление — как снаружи, так и внутри.

Позади дома виднелся участок с колодцем, баней (которая никогда не топилась по причине слишком вычурной конструкции печки, с которой никто не знал, как обращаться) и несколькими плодовыми деревьями. Свободное пространство, на котором нормальные люди обыкновенно разбивают грядки, здесь было засеяно газонной травой. Трава взошла неровно, клочками, а кое-где даже широкими дугами, повторявшими взмахи рук сеятеля, который разбрасывал семена. Недалеко от колодца, там, где трава была погуще, стояли крепкие с виду качели, которых осенью здесь не было, а на крышке колодца появилось сделанное масляной краской изображение веселого мышонка. Из открытых железных ворот, вмурованных в бетонный фундамент, высовывался запыленный нос старенького, видавшего виды «Опеля», в данный момент служившего хозяевам дома средством передвижения.

Откуда-то сверху донесся осторожный шорох, и, подняв голову, Юрий увидел прямо над собой, на высоченном крыльце дачи, пушистого рыжего кота — длинноносого, с совершенно разбойничьей физиономией. Глаза у этого экземпляра тоже были рыжие, чуть темнее шерсти, и круглые, как две монетки.

— Привет, — сказал ему Юрий. — А хозяева где?

Кот презрительно дернул хвостом и исчез с поля зрения. Очевидно, он полагал себя единовластным хозяином этого райского местечка, и бестактный вопрос Юрия его глубоко оскорбил.

— Подумаешь, цаца, — сказал Юрий и огляделся.

Впрочем, обоняние подсказало ему, где хозяева, раньше, чем он увидел выползавший из-за угла фундамента синеватый дымок. Подувший со стороны реки ветерок донес запах жарящегося на углях мяса, и Юрий понял, что приглашение заехать на шашлыки не было просто словом: шашлыки действительно жарились, и, судя по запаху, процесс их приготовления зашел уже довольно далеко.

Спохватившись, он открыл машину, забрал с заднего сиденья букет и сумку с провизией. Обогнув угол высокого, в полтора человеческих роста, фундамента, Юрий стал неторопливо спускаться по утоптанной тропинке. Теперь ему стала слышна доносившаяся из-за дома негромкая музыка — похоже, где-то там работало радио. Потом оттуда, из-за дома, смешно переступая короткими ножками, выбежало пухлое голубоглазое создание в цветастом сарафанчике и панамке с бантиком. Не добежав до Юрия пары метров, молодая хозяйка дачи остановилась и уставилась на него круглыми глазенками, засунув в рот большой палец.