— Полковник Хасанов слушает!

— Жора, у них легкобронированная бочина, танки уязвимы, ты понял меня? Понял?

— Да… — донеслось до генерала, и в тот же миг рация, выбитая из его рук щупальцем осьминога, затерялась среди камней. Ильченко схватили, связали и потащили в сторону ожидавшего их танка. Бластер расторопные осьминожки почему-то оставили болтаться за его плечами.

Хасанов, едва докричавшись до лежавшего в полутора метрах от него начальника разведки и передав слова генерала, с тяжелым сердцем отправился в третий батальон, находившийся на переднем рубеже атаки. Осколки от разрывающихся снарядов с пронзительным визгом разрезали воздух совсем рядом. Два или три раза его едва не сбивало с ног взрывной волной, но он словно и не замечал этого. В том, что генерал погиб, он не сомневался. Героическая гибель друга вызвала в нём волну чувств, в которой перемежались горечь потери и удушающий стыд. Обезумев в боязни потерять семью, полковник, перейдя все границы, назвал своего командира и друга трусом. Сейчас Хасанову требовалось что-то, способное заглушить этот стыд, режущий душу и сердце. Он хотел погибнуть, но погибнуть так, как говорил генерал, уничтожив возможно больше вражеских машин. В его раздираемом противоречивыми мыслями мозгу появился поистине безумный план, который при определенном везении мог сработать. Внезапно он понял, что это не его мысль и не его план, что это профессор, отвлеченно рассуждая, сказал, что вот если бы могли найтись люди, готовые пойти на верную смерть, то наверное можно было бы ворваться в ряды боевой техники противника и покромсать их изрядное количество, так как танки либо были бы вынуждены стрелять в упор, уничтожая заодно и своих, либо должны были смириться с наличием в своих рядах диверсантов. Правда, существовал еще один способ уничтожения, а точнее, вывода из строя противника — гусеницы, но в таком скоплении машин это представлялось делом далеко не самым лёгким. Полковник решил ворваться во вражеские построения. Он считал это рискованным, но вовсе не гибельным делом, тем более что можно было попытаться использовать в качестве укрытия уже повреждённые вражеские машины. И чем больше полковник раздумывал над этим планом, тем больше верил в его осуществимость. К тому же ему хотелось, нет, хотелось не верное слово — долг чести требовал вытащить к своим хотя бы труп погибшего генерала.

Полторы сотни добровольцев, высыпавшись из-под укрывающего полога оранжевого дыма, стремительно побежали вниз. Сверху, прикрывая наступающих, неслись нескончаемые потоки огненных лучей. Изредка случайно отклонившийся луч бил в спину кого-нибудь из добровольцев, тогда тот вскрикивал от обжигающей боли, но продолжал бежать вперёд. Защитное снаряжение выдерживало прямое попадание, но на теле появлялись небольшие ожоги. Некоторые в горячке боя даже не замечали, как их спины начинали медленно дымиться. Сами же наступающие, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, не стреляли. Снаряды проносились у них над головой и разрывались на позиции залегших среди камней легионеров основной группы. Несмотря на закрытые забрала шлемов, от грохота закладывало уши, в голове гудело, а ноги наполнялись тяжестью. Они были уже почти у цели, когда шлёпнувшийся позади снаряд выкосил целый взвод, но остальные, подгоняемые криками бежавшего впереди всех Хасанова, продолжали двигаться дальше. Первые черные громадины, выросшие на пути бегущих, запоздало заворочали башнями. Два танка, неуклюже развернувшись, столкнулись со стоявшими позади. Раздался скрежет раздираемого металла. Ещё две машины, сцепившись гусеницами, затарахтели на месте.

— Командир, — донёсся до полковника голос майора Стрельцова, заменившего на посту погибшего еще в самом начале атаки комбата. — У них башни поворачиваются градусов на тридцать, не больше.

— Вижу, — устало ответил полковник, выискивая место, куда бы он мог сместиться, чтобы уступить дорогу выползающему из какой-то канавы танку. — Отдавай приказ всем приступить к уничтожению противника.

Только он успел это сказать, как сразу несколько махин из задних рядов произвели залп по растекающимся среди черных громадин легионерам. Один снаряд разорвался в полусотне шагов от Хасанова, и его обдало тяжёлой, удушливой волной гари от неизвестной взрывчатки. Два близко стоявших от взрыва танка вспыхнули, словно свечки. Второй снаряд улетел чуть дальше и, влепившись в корму еще одного танка, опрокинул его вверх тормашками. Машина, выползавшая из канавы, наконец, выбралась на ровную поверхность и, медленно поведя стволом, остановила свой механический взор на отдающем приказы полковнике. Он едва успел вскинуть бластер, как рядовой легионер, вынырнувший откуда-то сбоку, швырнул в танковый ствол горную гранату, и снова исчез из поля зрения. Выстрел и взрыв раздались одновременно. С развороченным стволом танк вздрогнул и застыл на месте. Слегка оглушённый Хасанов сунул рацию в карман и, нажав на курок, полоснул лучом вывернувшийся из-за скалы танк по открытой боковине. Тонкий луч вспорол её, словно банку консервов. Танк дёрнулся и, будто испугавшись, повернул обратно, но вскоре поваливший из внутренностей дым возвестил о его кончине. Вокруг сновало множество ремонтных роботов, таская за собой отдельные траки и целые гусеницы. Они трудились, словно хлопотливые муравьи, чиня и латая поврежденные танковые системы. Начинало темнеть, вскоре лишь всполохи разрывов, перемежаемые тонкими лучами бластеров, освещали небо над полем битвы. Полковник увидел, как всё тот же легионер, обхватив ногами и руками ствол очередного танка, лезет к дульному отверстию. Чудовище, словно почувствовав грозящую ему опасность, металось из стороны в сторону, десантника мотало как при десятибалльном шторме, но тот упорно продолжал лезть вперед. Отцепив руку, он швырнул гранату, но сам не удержался и упал прямо под гусеницу "мастодонта", в доли секунды превратившись в кровавое месиво. Танк, раздираемый взрывом, завертелся на месте и, наконец, остановился. Полковник, завороженный столь страшной гибелью солдата, замер, затем опомнился и, проскочив перед самым носом очередной громадины, разрядил в его боковину целую обойму. Не дожидаясь взрыва, он укрылся за камнем и вновь достал рацию.

— Майор Стрельцов, отзовитесь!

— Капитан Ягодин слушает, — донёсся до полковника приглушенный ответ.

— Где майор?

— Убит! — ответ был точен и лаконичен.

— Ясно. Капитан, принимай команду, я попробую найти командира.

— Удачи! — донеслось до полковника и он, пригнувшись, метнулся в сторону, ведущую к месту спуска генеральского парашюта.

Маленький, кругленький робот, прыгая вокруг связанного Ильченко, что-то неразборчиво выкрикивал. Иногда генералу казалось, что язык, на котором говорил робот, чем-то похож на немецкий. Но затем на его глаза опускалась пелена, и генерал проваливался в бессознательную пустоту. Через некоторое время он приходил в себя, и всё повторялось снова: робот что-то кричал, что-то требовал, а когда генерал непонимающе пожимал плечами, маленький механический садист протягивал к нему свою суставчатую конечность, тыкал в него длинными, похожими на тонкие электроды жгутиками, и тело генерала сотрясало ударами тока. Но это не приносило успеха. Пленник никак не желал выдавать вражеские тайны, и робот решил сменить тактику. Задав очередной вопрос или тот же самый, повторенный в сотенный раз, и не получив на него ответа, он раскалил свою лапку до белого каления и приложил её к груди вскрикнувшего от боли генерала. Запахло палёной тканью и сладковатым запахом жжённого человеческого мяса. Иван вновь потерял сознание.

— Вы доставили пленного? — в электронном мозгу маленького, кругленького робота раздался вопрос, заданный Главным процессором.

— Так точно, — нисколько не задумываясь, ответил робот, находившийся при штабе электронных машин в качестве военного дознавателя.

— Он рассказал о планах неприятеля? — спросил подотдел Главного процессора, отвечающий за стратегическое планирование.

— Никак нет! На наши вопросы он несет какую-то чушь. Совершенно невозможно понять.