Работа кипела, не переставая ни на минуту. Раскаты взрывов, растекавшиеся по горам, гремели один за другим, постепенно нарастая в мощности и уходя вглубь толщи марсианских пород. Котлован будущего входа в подземелье увеличивался с неимоверной быстротой. Сотни тонн раздробленных взрывами скал, превращаясь в груды камней, камешков и мелкой пыли, падали на песчаную почву, образуя с двух сторон котлована здоровенные усеченные конусы. Человек вносил свою лепту разрушения в и без того безрадостный пейзаж окружающей пустоши.

Вволю наслушавшись доносящийся со стороны гор грохот взрывов, Лобенштайн мысленно чертыхнулся, тяжело вздохнул, накинул на плечи видавший виды пиджак и, помянув недобрым словом главу научного совета, вышел из дверей своего домика. Пройдя по усыпанной гравием дорожке, ведущей в сторону приземистого гаража, он еще раз вздохнул и, вынув из кармана пульт дистанционного управления, нажал кнопку подъёма гаражной крыши. С легким шипением пневмоприводов крыша отошла в сторону, представив взору великолепную летательную машину. В лучах далекого солнца серебристый глиссер выглядел светло-розовым. Профессор любовно погладил укороченное крыло машины, ступил на подножку, одним легким движением опустился в пилотское кресло, закрыл кабину и запустил двигатель. Новый шестиместный "Махаон", несмотря на свои немалые размеры, взлетел на удивление легко. Плавно набравший обороты двигатель работал бесшумно, лишь легкий стрекот, похожий на шуршание крыльев стрекозы, доносился до ушей пилотировавшего машину профессора, но и он по мере набора скорости истончался, словно уходящая в бесконечность нить, превращаясь в едва уловимый шелест. Лобенштайн сверился с бортовым навигатором и, чуть довернув курс, направил свой глиссер на юго-восток, в сторону расквартированного там военного городка 1-й легион-бригады космических сил Земли. Поразмышляв, профессор задал координаты конечной точки бортовому компьютеру и, вверив управление летательным аппаратом автопилоту, предался невесёлым рассуждениям.

Командир бригады космических легионеров генерал от пехоты Иван Михайлович Ильченко вышел на вершину холма и, зябко поёжившись, посмотрел вдаль на расстилающуюся бесконечность великой пустоши. Песчаные холмы, тянувшиеся к югу и перемежающиеся с великолепными гранитными скалами, создавали причудливую картину вселенского хаоса. Крупный песок, покрывавший их пологие вершины, в лучах уходящего за горизонт солнца отливал червонным золотом, а поднимаемые ветром крупицы мельчайшей пыли искрились в воздухе переливчатым, бронзово-золотистым сиянием. Генерал повернул голову на восток, и ему на мгновение показалось, что там, в невообразимой глубине горизонта, уже замелькали первые звёзды. Он чуть смежил веки и вслушался в окружающие его звуки. Но если не считать легких порывов ветра, изредка налетавшего с северо-запада, да скрипучего похрустывания осыпавшегося под ногами песка, вокруг стояла первозданная тишина, и только далеко за спиной, там, где раскинулся огромный, ждущий своих будущих жителей, но всё еще почти пустой город, генералу, нет- нет, да и мерещились отзвуки далеких разрывов.

Марсоград или официально Ново-Марсианск (можно подумать, где-то уже существовал Марсианск-Первый) — город-гигант, должен был вместить в себя двадцать миллионов жителей, но сейчас в его домах-башнях, своими остроконечными крышами- пиками уходящими ввысь небес, проживало не более двенадцати пяти тысяч человек. Большинство покорителей или, вернее сказать первопроходцев, были молоды, многие женаты, кто-то обзавелся второй половиной ещё на Земле, а кто-то, а их было большинство, отпраздновал свадьбу здесь, в самом молодом городе человечества. И на преображаемой планете, нет-нет, да и раздавались крики первых, "настоящих" марсиан, спешивших оповестить мир о своём рождении.

Пнув носком сапога попавший под ногу камень, генерал повернулся лицом к зажигавшему первые огни городу и, подняв к глазам бинокль, принялся рассматривать вспыхивающие на пределе видимости красно-рубиновые огни высотных башен. Неторопливое течение мысли, вновь, уже который раз за день, вернуло его к выходным, проведённым в кругу семьи. Подумав о семье, генерал невольно улыбнулся. Воскресный день в отличие от субботнего, когда жена с дочерью Ниной устроили ему совместный поход по магазинам, удался. Во-первых, генерал как следует выспался, позволив себе роскошь валяться в постели до половины двенадцатого дня. Во-вторых, домашняя готовка из свежих, натуральных продуктов была великолепна. В-третьих, программу воскресного досуга планировал он, а это уже само по себе было хорошо, и как следствие: никаких магазинов, никаких зоопарков, никаких гостей! Тихий домашний праздник в кругу семьи: жена, дочь и он. Генерал с тоской в глазах посмотрел в сторону города, расстилающегося вдалеке, где скучающие по нему жена и дочка, наверное, уже готовились ко сну. Желание сказаться больным и устроить себе еще один выходной стало нестерпимым. Кто бы посмел подставить под сомнение его головную боль или внезапно поднявшуюся температуру, если он сам являлся единоличным военным руководителем на всей территории Марса? Но он не мог себе позволить сколь человеческого столь и неэтичного поступка. Как легко мы, любящие идти на поводу собственных слабостей, могли бы понять и простить скучающего по семье главу семейства, но как бы ни показалось банальным, честь мундира, не позволявшая генералу дать себе столь вожделенную поблажку, была для молодого комбрига не пустым звуком. Служба есть служба! Генерал мог простить подчиненного за невольную ошибку или упущение, но с самого себя всегда спрашивал по высшему разряду. Покинуть вверенные ему войска по собственной прихоти, тем более, что на завтра уже давно были спланированы и назначены тактические учения, ну уж нет! Думая о предстоящих манёврах, генерал едва подавил зевок, навеянный мыслями об учебной суете. Пятидневная игра, игра по давно отработанным типовым схемам, нелепая суета с перетасовыванием рот и батальонов с пустой переброской подразделений с одного места на другое, не могла не вызывать скуки. Учения, глобальная цель которых отработать взаимодействие всех подразделений в случае внезапного нападения вражеского космического десанта, не вызывали ничего, кроме острого приступа изжоги. Какой именно при этом имелся в виду враг, оставалось только догадываться. Генерал досадливо поморщился и, помянув недобрым словом оставшихся на Земле штабистов, с чьей подачи вверенная ему бригада оказалась на этой по-своему красивой, но всё же мрачноватой планете, вспомнил о приближающейся замене. Через два месяца он будет ловить земную рыбку, купаться в чистой морской воде, наслаждаться шелестом листьев, наблюдать за поющими птицами и слушать музыку вьющихся над ухом насекомых… Хотя нет, от пения насекомых он бы, пожалуй, отказался. Вспомнив о комарах и мошках, генерал снова улыбнулся. Что ж, раз уж нельзя отказаться от этого неизбежного зла, придётся терпеть. Но вот чего уже больше генерал терпеть не собирался, так это постоянной разлуки с любимыми. На Земле всё будет по-другому. Семья должна быть вместе всегда! Эту непреложную истину генерал осознал лишь здесь, на холодных просторах марсианской пустыни. Ильченко, неспешно прохаживаясь по вершине самого холма-бархана, вновь вернулся к своим, который уж месяц лелеянным мыслям: вернуться на Землю, получить причитающиеся по контракту деньги и подать прошение об отставке. О том, как он сможет жить без армии и сможет ли жить вообще, генерал как-то не задумывался. Главное — заполучить закорючку командующего, а там уж как-нибудь прорвёмся. К чему заниматься работой, которая никому не нужна? Только здесь, на Марсе, генерал стал задумываться над смыслом своего существования. То ли от утомительности местного пейзажа, то ли от рутинности и серости быта, но он впервые за многие годы ощутил всю ненужность, и даже, точнее сказать, никчемность своей профессии. Уже два столетия не знавшая войн Земля по-прежнему продолжала содержать и развивать военную индустрию. Сокращение численности военных, вызванное объединением земных конфедераций в единую всепланетную империю, принесло к существенному уменьшению изъятия из земной коры природных ресурсов и значительному освобождению производственных мощностей, благодаря чему и стал возможен проект "Освоение". Зачем потребовались на Марсе военные, и от кого они должны были охранять строящийся город, генерал не знал, но то ли от того, что он был военным и думал, что армии везде есть место, то ли от того, что в его душе сидел дикарский страх перед неизвестностью, комбриг считал, что это необходимо. Первое время в суете обустройства и быстротечности первых, столь диковинных тогда тактических маневров, проводившихся на необъятных марсианских просторах, у него совершенно не оставалось свободного от службы времени. Он даже не хотел, чтобы сюда перебиралась его семья. Но прошёл год, энтузиазм первых месяцев иссяк, и марсианское раздолье, первое время так восхищавшее тактическое мышление генерала, привыкшего к ограниченным полигонам и площадям, превратилось в то, чему ему и надлежит быть — в бесплодную, ничем не примечательную пустошь. Тоска по дому и разлука с любимыми женой и дочерью стала невыносимой. Теперь, по прошествии трех лет, он уже свыкся с местной сухостью воздуха, привык к совершенно диким перепадам температур и к голой, каменистой пустынной поверхности, но едва ли смог с этим смириться. Тоска по Земле, по её разнообразным ландшафтам и наполняющим пространство звукам, загнанная куда-то на задворки сознания, изредка вырываясь на свободу, терзала начинавшее беспокойно биться сердце. Отчего-то генералу больше всего не хватало зеленой травы, нежно щекочущей босые ступни; деревьев, укрывающих своей тенью от жарко палящих лучей солнца, шелеста их листьев и весёлого птичьего щебетанья. Правда, далеко на юге уже начали разрастаться первые островки зелени, и даже здесь, в северной части планеты, то там, то тут, из растрескавшейся от сухости почвы торчали маленькие зелено-желтые проростки какого-то жесткого, специально выведенного растения. Давно умершая планета начинала постепенно оживать, отзываясь на заботливо приложенные к ней руки. Генерал оторвал от глаз бинокль и снова прислушался. Он не ошибался — со стороны предгорья и впрямь доносились глухие звуки разрывов. Эта внезапно донесшаяся до него канонада не вызвала в душе ни капли тревоги. Геологи и горнопроходчики не первый раз прорубали себе штольни в марсианской поверхности или же направленными взрывами расчищали завалы находящихся далеко внизу пещер, миллионы лет назад вымытых в породе некогда бежавшими здесь водами. Ильченко вдохнул полной грудью свежий вечерний воздух, и медленно, словно нехотя, переставляя ноги, направился к стоявшему у подножия высотки тяжело-бронированному глиссеру ДД-44. Он сел в пилотское кресло, опустив фонарь, запустил двигатель, затем, вертикально взлетев, перешёл в горизонтальный полёт и, неторопливо набрав скорость, полетел на бреющем полете над раскинувшейся на сотни миль пустыней. Он действительно никуда не торопился. Чего было не отнять у марсианских безлюдных просторов, так это навеваемого их тишиной умиротворения. По широкой дуге обогнув разбросанные внизу военные городки поставленных отдельно батальонов и рот, и время от времени бросая взгляд на охватывающие их по всему периметру маленькие точки дозорных вышек, генерал снизился до предела и, скользя практически над землей, дотянул до основной базы. На то, что бы облететь весь гарнизон, ему хватило и десяти минут. Настроение Ильченко по-прежнему было благостным. Но по прилету его ждал неприятный сюрприз: место командирского глиссера на служебной стоянке было занято. Какой-то смельчак, по-видимому из вновь прибывших зеленых лейтенантов, ошалев от внезапно свалившегося на него богатства в виде положенного на обустройство двадцатикратного оклада и прочих причитающихся ему субсидий, не нашел ему лучшего применения, кроме как просадить всё разом, потратив на покупку этого пижонского серебристого "Махаона". Но ладно, это было бы ещё полбеды, обзавестись собственным скарбом можно было бы и потом, но этот сопляк ещё осмелился занять командирскую стоянку! Нет, этого наглеца стоило проучить! Генерал едва не выругался от подобной наглости. Полный праведного негодования, Ильченко заложил вираж над центральным командным пунктом, проревел двигателями над крышей штабной канцелярии и посадил свой глиссер неподалеку от жилых модулей. Темнело. Солнце, мелькнув последним лучом, окончательно село за горизонт. Небо казалось черным; звезды, укрытые завесой из частиц мельчайшей пыли, едва угадывались; и лишь дежурные фонари ночного освещения, зигзагами петляющие по извилинам улиц, слегка рассеивали быстро наползающую черноту марсианского ночного мрака. Мысленно помянув недобрым словом "чёртова лётчика-пилотчика и наглеца", доставившего ему такие неудобства, комбриг одним грациозным движением покинул тесную кабину боевого глиссера, поправил сбившуюся на бок широкополую панаму и решительным шагом направился по дорожке, ведущей к расположению оперативно-разведывательного отдела. В двух шагах от штабной палатки он остановился, вяло козырнул вскочившему по стойке смирно часовому и, шаркнув сапогами по разостланному у входа зеленому ковру, вошёл внутрь. Перво-наперво необходимо было взгреть дежурного офицера, допустившего подобное непотребство, а уж потом, само собой, сделать нагоняй незадачливому лейтенантишке. С подобными мыслями он и вошёл в широко открытую дверь дежурной комнаты. Но каково же было удивление генерала, когда в приемном кабинете вместо вечно заспанного штабиста капитана Кряхова он увидел знакомую фигуру поджидавшего его Лобенштайна, а южный говорок Кряхова, что-то громко запрашивающего по ЗАС-связи, доносился из соседнего кабинета. Обеспокоенное лицо профессора сразу подсказало опытному в вопросах психологии комбригу, что тот прилетел сюда отнюдь не на чашечку кофе. В душе появилось предчувствие чего-то нехорошего. Иван Михайлович коротко кивнул, пожал протянутую профессором руку и, решительно передвинув кресло, уселся напротив неожиданного гостя.