К самому окну подлетела неутомимая щебетунья рирориро. Секунду-другую маленькая зеленовато-коричневая птичка словно висела в воздухе. Джун казалось — протяни она руку, и крылатая гостья усядется на ее ладонь. Откуда-то из листвы кустов за окном послышалась призывная мелодичная трель. Проникновенная песня, в которой причудливо чередовались высокие и низкие тона, подействовала на птичку как магнит. Какое-то время Джун наблюдала за тем, как две пичужки перелетали с ветки на ветку. Ни секунды покоя! Вот они закружились над лужайкой. И почти сразу же высоко в небе появился ястреб каху. То ли он был сыт, то ли счел ниже своего достоинства охотиться за этой мелюзгой, но только он лениво сделал круг над садом и так же внезапно растаял в синеве, как и появился. Однако одного вида хищника было достаточно, чтобы осторожные рирориро надолго исчезли.

Джун вздохнула, взяла со стула книжку, наугад раскрыла. И хотя это был ее любимый «Овод» и попался ей эпизод, в котором говорилось о последней встрече Артура с кардиналом Монтанелли, читать ей не захотелось. Она уронила книгу на одеяло, снова посмотрела в окно и стала искать глазами Ширин. Собаки нигде не было видно. Джун тихо свистнула — ей не хотелось привлекать внимания мадемуазель Дюраль, которая сердилась, когда Ширин проникала в комнату больной. На призыв Джун никто не откликнулся. Тогда она свистнула громче, и где-то в глубине аллеи послышался радостный лай, повизгивание. На лужайке перед домом появился Мервин, а рядом с ним — Ширин и Гюйс.

Мервин издалека приветствовал Джун взмахом руки, а подойдя ближе к окну, вполголоса спросил:

— К тебе можно?

Джун кивнула, поднеся указательный палец к губам. Жестом показала: через задний ход. Похоже, и собаки поняли — надо прошмыгнуть незаметно. И вот Мервин уже сидел на краешке постели Джун. Гюйс устроился в кресле, а Ширин, подойдя к кровати, положила свою длинную морду на колени хозяйки.

— Как ты… себя чувствуешь? — робко спросил Мервин, с тревогой всматриваясь в осунувшееся, побледневшее лицо Джун.

— Думаю, что я совсем здорова, — ответила девочка. — Температура уже который день нормальная, И пульс ровный. Вот посмотри. — Она взяла руку Мервина, приложила его ладонь к левой груди. Он тотчас отдернул руку. — Ты что? — удивилась Джун. И, не дожидаясь ответа Мервина, доверительно продолжала: — Знаешь, я вот тут лежала и все думала: что, если у меня теперь изменится характер? И вкусы и привычки?

— Почему?

— Как же ты не понимаешь? — Джун придвинулась к нему вплотную, зашептала: — Во мне же теперь кровь мадемуазель Дюраль! А раз так, то даже образ мыслей «может формулироваться по одному и тому же модулю». Я сама слышала, как врач сказал так папе.

— Ну да? — недоверчиво спросил Мервин, хотя ни на секунду не сомневался в том, что предположение Джун весьма вероятно. Просто оно было таким неожиданным! — Могу представить, — воскликнул он, — что происходит с человеком, которому делают пересадку сердца. Сегодня он — неуч и скряга, а завтра доктор философии и добряк!

— Ты, пожалуй, имеешь в виду скорее пересадку не сердца, а мозга… Ты хотел бы быть хирургом, который делает такие операции? Я — очень!

— А я — нет! — отвечал Мервин. — Моя мечта стать путешественником. Представляешь, как невероятно интересно отправиться на штурм Эвереста? Или на верблюдах пересечь Сахару? Или в лодке одному проплыть от Веллингтона до Ливерпуля? Увидеть разные народы, узнать их обычаи — вот судьба достойная и завидная!

— О, я тоже хотела бы путешествовать вместе с тобой!

— Так бот как вы, мисс, выполняете советы и рекомендации врачей! — Эти слова были произнесены спокойным, тихим голосом и, очевидно, именно поэтому так сильно подействовали на всех присутствовавших в комнате. Джун закрыла глаза, откинулась на подушки. Мервин вскочил на ноги. Возле него, прижавшись друг к другу, стояли Гюйс и Ширин.

— Я вижу, вам нечего мне ответить! — Мадемуазель Дюраль подошла к

Мервину. Она рассматривала мальчика спокойно, сосредоточенно, словно никогда раньше не видела его. Вот что-то в лице француженки дрогнуло. Оно стало мягче, а потом на нем появилась улыбка, которая разогнала морщинки у губ, согрела глаза. Мадемуазель Дюраль поправила на постели одеяло. Когда, взбивая подушки, она наклонилась к Джун, та порывисто обняла ее за шею, поцеловала в щеку.

— Дорогая, — быстро говорила Джун, — ведь мы так редко виделись с Мервином все это время! И Гюйс и Ширин — я так по ним соскучилась. Ты ведь их не выгонишь, ты добрая, я знаю!

— Что ты, что ты, девочка моя, — дрогнувшим голосом проговорила мадемуазель Дюраль, — как я могу прогнать твоих друзей! Только помни, ради бога, что ты еще не совсем здорова!.. — Она отвернулась к стене, достала из кармана жакета носовой платок и, прижав его к глазам, быстро вышла из комнаты.

— Что с ней? — удивленно спросил Мервин.

Джун, на глаза которой тоже навернулись слезы, промолчала. Ширин, чувствуя настроение хозяйки, стала передними лапами на кровать и принялась лизать руки Джун.

— Подружка ты моя ласковая! — смеялась сквозь слезы Джун, гладила и целовала собаку.

Раздался негромкий стук. Ширин и Гюйс с лаем бросились к двери.

— Если вы добрый человек и у вас добрые намерения — входите! — крикнула Джун.

— Великий Данте, если мне не изменяет память, утверждал, что добрыми намерениями вымощена дорога в ад! — С этими словами в комнату вошел Дэнис О'Брайен. Под мышкой он нес большой плоский бумажный пакет.

— Дядя Дэнис, милый! Как я рада, что ты пришел! — Джун приподнялась с подушек, глаза ее сияли. — Я не видела тебя целую вечность!

— Зато я тебя видел, — говорил Дэнис, целуя Джун. — И когда ты была без памяти, и сразу после переливания крови — подумать только, теперь ты наполовину — даже больше — француженка!.. И совсем недавно, перед моей поездкой на острова Кука, когда я заезжал и хотел с тобой проститься, а ты спала. На сей раз, слава богу, это был сон выздоравливающей!..

Дэнис повернулся к Мервину, бросил на него приветливый взгляд, добродушно проговорил:

— Не имею чести быть представленным, сэр… Мервин потупил глаза, молча переминаясь с ноги на ногу.

— Это мой приятель — Мервин, — сказала Джун.

— А-а-а, весьма рад знакомству! — Дэнис с нескрываемым интересом смотрел на мальчика. — Слышал о вас и, признаться, представлял себе вас несколько иначе…

— Кто же вам говорил обо мне? — спросил Мервин, покраснев и насупившись.

— Сэр Седрик, отец Джун. О, не смущайтесь, ничего плохого о вас сказано не было. Просто мне казалось, что вы меньше ростом, а вы юноша — хоть куда! Пожалуй, на полголовы выше меня!..

— Что это у тебя в свертке? — Джун поспешила дать разговору другое направление.

— Плод трудов моих на благословенных островах Кука!

— Так что же вы, божьей милостью Художник двора нашего Дэнис О'Брайен, заставляете нас ждать? Показывайте, что у вас там, Дэнис, миленький!..

— Слушаюсь, ваше высочество!

«Славный, похоже, старик! — подумал Мервин. — И Джун любит. Где-то я видел его картины. Наверное, когда наш класс был на экскурсии в Национальном музее. А может быть, и в Лоуэр-Хатте, в новой картинной галерее. Интересно, что он сейчас покажет…»

Дэнис медленно развернул бумагу, аккуратно ее сложил. Холст, натянутый на подрамник, он поставил в светлом углу комнаты на туалетный столик и отошел в сторону, бормоча что-то, понятное и слышное только ему самому.

Взорам Джун и Мервина предстала горящая необычайно яркими красками картина, изображавшая закат на берегу океана. На переднем плане темно-рубиновые океанские волны падали на серый влажный песок. Густые тропические джунгли сине-красным пламенем взбегали по прибрежным холмам. Вдали бордово-оранжевыми громадами сгрудились горы. На большом одиноком камне, который торчал из воды у самого берега, стояла девушка с собакой.

— Какой ты молодец, дядя Дэнис! — воскликнула Джун. — Как это волшебно красиво!

— А ведь это ты, Джун, — негромко сказал Мервин, вглядываясь в девушку на камне.