— А рядом — Ширин, похожа как две капли воды, — подхватила Джун. — Но ведь это неправда, дядя Дэнис. Я на островах Кука никогда не бывала!..

— Это — маленькая и невинная неправда, дорогая моя Джун, — ласково возразил девочке Дэнис. — Большая же правда заключается в том, что как бы далеко ни уехал человек, друзья его всегда с ним — в его сердце, в его мыслях, в его искусстве.

Он поднял на руки Ширин, поднес ее к картине. Собака стала принюхиваться, раз-другой лизнула холст.

— Узнала! Ширин узнала себя, — смеясь и хлопая в ладоши, воскликнула Джун.

Дэнис опустил Ширин на пол, сел на диванчик. Тотчас на колени к нему вспрыгнул Гюйс.

— Господи, до чего же ты уродлив, малыш! — говорил Дэнис, почесывая грудку бостонтерьера. — Феноменально уродлив и феноменально симпатичен!..

— Сэр, за сколько дней можно на лодке добраться отсюда до этих островов? — Мервин неотрывно смотрел на картину.

— Это зависит, — Дэнис улыбнулся, — по меньшей мере от трех обстоятельств: какая лодка, какие дни и какой мореплаватель.

— Двухвесельная шлюпка, безоблачные дни, выносливый путешественник, — быстро, без запинки ответил Мервин.

— О-о-о, дружище, — воскликнул на этот раз без тени улыбки художник, — я вижу, вас серьезно интересует возможность столь отважного, но и не менее рискованного предприятия!

— А почему бы и нет, сэр? Разве право покорять океанские просторы принадлежит только Туру Хейердалу или сэру Чичестеру?

— Кто это здесь замахивается на лавры неутомимого норвежца и нестареющего британца? — веселый густой бас заполнил комнату — вошел Седрик Томпсон. — Кому мерещатся богатства Дрейка и слава Кука? Тебе, Мервин? Молодец! В пятнадцать лет каждый из нас мечтает найти свою Атлантиду. Увы, далеко не каждому это удается! — Он подошел к Джун, поцеловал ее, уселся на диванчик рядом с Дэнисом. Однако тут же встал, приблизился к картине и с минуту молча ее разглядывал. Потом снова сел.

— Вот видишь, успел выставиться в спальне твоей дочери! — улыбаясь, сказал Дэнис.

— Ну и что же, нравится публике? — насмешливо спросил Седрик.

— Не понимаю, почему ты смеешься, папочка? Картина, по-моему, замечательная!

— Я согласен с Джун, — сказал Мервин.

— Вполне разделяю вашу оценку, друзья! — согласился Седрик и усмехнулся. Недели три назад они с Дэнисом чуть не рассорились из-за этого полотна. Седрик настойчиво и почти сердито доказывал, что девушка не должна улыбаться. Это так диссонирует со всем настроением картины! И потом, кирпично-лиловые горы — они же убивают первозданность пейзажа. И вот перед ним то же полотно. Тот же океан, и берег, и джунгли. И девушка улыбается по-прежнему. Но — горы! Из бездыханных лиловых громад они превратились в живых оранжевых гигантов. И словно ожила, засветилась радостью внезапно обретенной гармонии вся картина. И девушка уже не казалась на ней лишней, она органично вписывалась в пейзаж.

— Бог тебе простит, Дэнис, что ты отказался продать эту вещь мне. — Седрик вздохнул, продолжая рассматривать картину, — Ты ведь национальное достояние… Сколько же тебе предложила за нее наша Центральная галерея?

— Много предложила, — сказал художник. — А я взял да и не продал ее! Вы спросите, леди и джентльмены, — почему? Да потому, что она не продается!..

Он встал, подошел к Джун, положил ей руку на плечо.

— Дорогая моя девочка, прими эту картину в дар от старого Дэниса. Это лучшее, что у него есть, было и будет. Так я хочу отметить твое возвращение к жизни.

— И пусть все галереи мира лопнут от зависти! — весело воскликнул Седрик и хлопнул друга по спине.

— Спасибо, дядя Дэнис, — негромко сказала Джун, прижавшись щекой к руке художника.

— Одно непременное условие. — Дэнис поднял указательный палец, повернулся к Седрику. — Картина будет храниться в личном банковском сейфе Джун и может быть взята оттуда лишь в канун ее свадьбы. Пусть это будет моей частью ее приданого и с первого же дня освещает радостью ее собственный дом!

Седрик пожал плечами, однако вынужден был согласиться. За долгие годы он привык мириться с чудачествами друга.

Мервин тем временем с увлечением стал рассказывать Джун о воскресном матче регби. Играли национальные сборные Новой Зеландии и Англии. В Лондоне, откуда через систему спутников велась телевизионная трансляция встречи, было четыре часа дня, а в Веллингтоне — половина четвертого утра следующих суток. Но в каждом его втором доме горел свет: новозеландцы преданно «болели» за своих отважных и непобедимых «Ол Блэкс». Мервин, разумеется, тоже не спал и смотрел передачу у одного из товарищей по колледжу. Какая же это была захватывающая дух игра! И какая блистательная победа!..

Дэнис незаметно показал Седрику головой на дверь, и они тихонько вышли из спальни Джун.

— Любопытно, — усмехнулся Дэнис, — как Мервин относится к предстоящему турне «Ол Блэкс» по Южно-Африканской Республике?

— А как он, собственно, должен относиться? — Седрик пожал плечами. — Не понимаю, кому это нужно — вмешивать в спорт политику?

— Вся страна понимает, одному Седрику Томпсону невдомек, что встречаться и общаться с расистами — значит потакать им!..

— Вся страна понимает это по-разному… Кроме того, спорт есть спорт, — стоял на своем Седрик. — У нас с южноафриканцами давние и тесные спортивные контакты. Их национальная команда «Спринг Бокк» — одна из сильнейших в мире.

— Но ведь она составлена по расовому признаку — из одних белых! — раздраженно выкрикнул Дэнис.

— Ну и что же? — невозмутимо отвечал Седрик. — Значит, черные еще не научились как следует играть в регби. При чем же здесь расизм?

— Всю страну от Окланда до Инверкаргилла волнует вопрос: стоит ли ехать нашим ребятам в Иоганнес-бург? А мистер Томпсон, видите ли, заявляет: «Не смешивайте, друзья, спорт с политикой…» Великолепно!

Седрик улыбнулся, сказал примирительным тоном:

— Могу же я, в конце концов, иметь свою собственную точку зрения, как всякий свободный индивидуум во всякой свободной стране?.. А раз так, то предлагаю пройти в бар и выпить по рюмке старого, очень старого шерри. Ты спрашиваешь — за что? Ну хотя бы за то, чтобы народу этой страны не пришлось решать вопрос о том, быть или не быть поездке «Ол Блэкс» с помощью гражданской войны!..

Шерри был на редкость ароматный и терпкий. Они уже выпили по три рюмки, когда О'Брайен как бы невзначай спросил:

— Скажи мне, Седрик, что ты думаешь об этом мальчике?

— О каком мальчике? — с удивлением спросил Седрик.

О'Брайен чуть заметно улыбнулся. Слишком давно и хорошо они знали друг друга, чтобы он не уловил ноток неискренности в голосе приятеля. «А ведь ему и самому неловко за это неуклюжее притворство, — подумал Дэнис. — Клянусь святым Патриком, меньше всего на свете хочется ему сейчас продолжать этот разговор». И все с той же скупой улыбкой заметил:

— Я говорю о Мервине…

— Ах, он… Ты уже спрашивал меня об этом, старик. И я ответил тебе: мальчик как мальчик…

— Я плохо понимаю тебя, Седрик. На наших глазах зарождается светлое, молодое чувство…

— Я был бы счастлив, — перебил художника Томпсон, — удовлетворить свое любопытство, взглянув со стороны, как реагировал бы ты, если твоя дочь… если бы у твоей дочери зарождалось это светлое чувство к… ммм… небелому…

— К чему ханжество? Скажи прямо — к этому цветному, к этому черномазому, к этому безродному и нищему полинезийцу!

— Это неправда, Дэнис О'Брайен! — запальчиво вскричал Седрик. — И ты это знаешь. Я сам начинал безродным и нищим!

«Но я белый, белый», — вот чего ты не договариваешь», — добавил про себя Дэнис. Вслух же он сказал:

— В чем же в таком случае дело?

— Не знаю, не умею я объяснить. Но это нечто такое, что выше, сильнее меня. Я понимаю умом, что это мерзко, даже подло. Но заставить себя переступить через это нечто я не в силах. Одна мысль о том, что у меня будут цветные внуки, наследники, заставляет меня содрогаться!..

— Как же ты, Седрик Томпсон, — возмущенно воскликнул Дэнис, — как же ты с твоим умом, с широким кругозором можешь в чем-то — именно в чем-то кардинально важном для любой двуногой особи — пребывать на уровне пещерного человека? Как можешь ты не понимать, что твоя белокурая дочь и этот смуглокожий мальчик своей любовью, если она состоится, если мы, взрослые, безжалостно ее не убьем в силу наших позорных вековых предрассудков, трусливой ненависти и животной вражды, — если она состоится, о чем я молю бога, ведь они же станут провозвестниками будущего? Будущего, в котором не будет ни вражды, ни ненависти, ни предрассудков, а будет гармония, как в природе, в искусстве!