Ларс Петер сдался последним. И дольше всех утверждал, что Карл полоумный.

— Иначе, я полагаю, он не стал бы так добиваться позволения содержать ее с ребенком. Сынки хуторян всегда норовят увильнуть от этого. Нет, что ни говорите, а у него в кадушке не все клепки в порядке!.. Впрочем, предан он Дитте, как собака, и ходит за нею следом. Да и не жалеет себя, усердный работник. Так что если он и не слишком богат умом… то у Дитте ума хватит на двоих!..

А уж если Ларc Петер стал так говорить, ему недолго было и совсем сдаться. Отсюда же всего один шаг оставался до того, чтобы пожалеть Карла.

— Все-то он один да один и горячего никогда не похлебает, — заметил однажды Ларc Петер. — И какой же это ночлег — в сарае? Одна жалость… Нельзя ли устроить так, чтобы он столовался у нас и спал на чердаке? По крайней мере, он хоть что-нибудь имел бы на свои деньги. Ведь он весь свой заработок сюда тащит!

Устроить это оказалось, впрочем, не так просто. Ларc Петер сам спал на чердаке, и места там было мало, — чердак был загроможден старыми снастями и прочею рухлядью. Но над конурой старухи Дориум тоже был чердак. В самой же конуре никто не хотел поселиться, и Ларc Петер придумал устроить в ней свинарник. Купить поросенка и откормить к зиме на сало! Отбросов на прокорм здесь хватит, и трактирщик стал не такой, как прежде, за всем теперь не углядит!

И вот Карл был принят в семью.

V

ПИР

Было такое чудесное осеннее утро, что лучше и пожелать нельзя, утро, предвещавшее прекрасный день. Над морем колыхался белый туман, — чтобы развеять его, было достаточно первых лучей солнца и легкого утреннего ветерка.

В поселке все поднялись с зарей. Детям не спалось: день обещал быть очень интересным. Первые же проблески света разбудили их, и они открыли глаза. А тогда уж и матерям стало не до сна, волей-неволей надо было следовать примеру потомства и вставать. Да было и не так уж рано: лодки сегодня возвратились раньше обыкновенного. Из тумана доносился глухой стук весел о борта лодок, стало быть, рыбаки могли причалить к берегу прежде, чем хозяйки разведут огонь и сварят кофе. А худшего срама для жены рыбака в поселке и быть не могло, как если муж вернется домой с ночного лова да не найдет горячего завтрака.

Вот и солнце брызнуло на дюны, прогоняя туман. Он свертывался, словно белая пелена, все более и более открывая ландшафт. Сначала вынырнули хижины; из всех труб вился сизый дымок. Только дочка Якоба Рулевого по прозвищу «Фонарный столб» не разводила еще огня под кофейным котелком. Она жила за хозяйку у одного рыбака, занимавшего самую северную из хижин поселка, и ей трудно было расстаться с теплой периной.

Затем выплыла из тумана и гавань и две-три лодки чуть подальше. А там открылось и все море, раскинувшееся до самого горизонта чудесной светло-синей атласной тканью, краше которой и представить себе нельзя.

Трактирщик уже направлялся в гавань. Верно, хотел узнать, как идет в этом году сельдь. Сегодня ведь была как раз первая ночь осеннего лова. Его сильно осунувшееся лицо посинело от утреннего холодка; могучие челюсти были крепко и скорбно сжаты, словно он старался подавить свое горе. Днем у него было достаточно хлопот и тревог, слишком даже много, чтобы кто-нибудь мог разобраться в них, а дочка Расмуса Ольсена, Марта, умела отравить ночи даже Людоеду.

Итак, это был не простой, обыкновенный день, но день осенней пирушки,когда не только не работают и не ссорятся из-за куска хлеба, но даже не стряпают, а лишь едят, пьют, кутят и болтают, пока не успокоятся в лоне ночи и дюн. Взрослые знали, что это за день и чего можно ожидать от него. Осенняя пирушка с тех самых пор, как помнили себя самые древние из стариков, являлась днем великого расчета, воздаянием за 304 сырых дня; это были сутки, которые люди проводили в стране с молочными реками и кисельными берегами, где никто не знает ни горя, ни нужды, ест и пьет до отвала. О том, насколько удалась пирушка, судили по количеству мужчин, провалявшихся всю ночь в дюнах, и по количеству женщин и детей, заболевших расстройством желудка на следующий день. Когда-то это был благодарственный праздник, отмечавший удачный осенний лов, но, наученные опытом не полагаться ни на что, люди стали праздновать самое начало лова. Лишь бы отпировать, а там будь что будет! Даже сам господь бог, как и трактирщик при всей его скупости, не мог отнять у человека уже проглоченные куски и напитки!

Дети Ларса Петера и понятия не имели, что это за праздник. Трактирщик отменил его еще за год до переезда семьи в поселок. Тем большего ожидали они от праздника.

И томились же они в это утро! Время как-то особенно долго тянулось. Напряженное ожидание вселяло в них тревогу и заставляло их браться то за одно, то за другое занятие и тут же оставлять его. Постепенно все ребятишки очутились на месте празднества, где мастеровые из виллы сооружали помост для танцев и сколачивали длинные столы из необструганных досок. Местом служила плоская, поросшая травой прогалина между дюнами. На одном конце помоста воздвигнуто было небольшое возвышение, обвитое ельником. Оттуда собирался проповедовать трактирщик, и там же должны были расположиться музыканты.

Мужчины томились не меньше детей. Раньше двух часов дня неудобно являться на праздник, а до этого времени было еще далеко. Расмус Ольсен бродил около своей хижины. Он был в синих, толстого сукна, матросских штанах, передний клапан с одного бока был расстегнут. Он ходил и почесывался, жевал свою жвачку и плевал в стену. И все остальные рыбаки топтались около своих хижин и зевали с сонным видом. Но разве до сна теперь было? К тому же в эту ночь не полагалось выезжать на лов, стало быть, хватит времени отоспаться.

Женщины, то есть большинство их, с утра были заняты на постоялом дворе, — они помогали печь сдобные булки, разливать пиво и водку и резать закуску. Закусок заготовлены были целые горы, всех сортов. Диво да и только! Откуда что взялось у трактирщика. Хлеб и сало, и всякого рода закуски. Право, тут наготовлено было еды на целый год. Трактирщик сам всем распоряжался — вместе с Мартой. Она вела у него хозяйство после смерти его жены и вообще, видно, заменила ее в доме. Во всяком случае, они цапались и грызлись между собою, как позволительно только мужу с женой.

Когда пробило два часа, все жители поселка собрались на место празднества. Они держались отдельными группами в ожидании приглашения и чувствовали себя как-то неловко. Праздничная одежда, редко надеваемая, сдерживала порывы и напоминала о благопристойном поведении. Если кто из малышей пробирался на площадку, его призывали к порядку. Ларc Петер с детьми держался несколько поодаль.

— Никогда не следует лезть вперед! — поучительно говорил он, удерживая детей. Сэрине с ними не было, — ей нездоровилось, и она легла в постель, а Дитте помогала готовить угощение. Она хлопотала вместе с другими женщинами у стола с закусками и, видимо, была очень довольна. Все остальные жители поселка, кроме четы из Пряничного домика, были здесь налицо. Старушка поправилась, но старички никогда не принимали участия ни в каких празднествах. Зато даже конфирмованные дети обитателей поселка, жившие где-нибудь в услужении, отпросились на этот день домой, чтобы попировать.

Да что там! Явился на праздник даже старый рыбак Ляу, пролежавший весь последний год в постели; его принесли на руках и положили пока что на траву. Он похож был на печеный картофель, — так скрючил его ревматизм. Был тут и Якоб Рулевой со своим ружьем.

Что-то долго не звали к столу. Трактирщик заставлял людей ждать! Наконец с постоялого двора прибежал посланный и сказал что-то Марте. Она подходила к собравшимся и говорила:

— Прошу всех закусить!

Непривычно было сидеть за столом под открытым небом — всем поселком. С того конца стола, где сидел Ларc Петер с детьми, открывался вид на весь длинный стол с горами кренделей и сладких булок, и видно было, как женщины суетились с кофейниками, наливая всем поочередно.