— Нам дадут кофе последним! — шепнула Эльза.

— Дойдет и до нас черед! — успокаивал детей Ларc Петер. — Терпение!..

Но вот Дитте заметила, что у них еще ничего нет, и поспешила к ним с кофейником.

— Вы взгляните на Якоба Рулевого, — шепнула она, наливая отцу кофе.

Якоб Рулевой пододвинул к себе целую груду сладких булок и пожирал их по-собачьи, хватая одним краем рта, и рычал, если кто хотел взять из той же груды. Ружье было зажато у него между колен. Старика Ляу тоже усадили на стул.

Собралось по меньшей мере до сотни людей, а накрыто было еще на большее число. Весь противоположный край стола остался пустым. За ним виднелся костер, над которым висел на треножнике огромный медный котел. Кофе варила жена Расмуса Ольсена. Она стояла возле котла и не сводила с него глаз, ничем не отвлекаясь и держа в руках большой черпак с молотым кофе, чуть ли не целый фунт. И как только вода закипела, она уверенной рукой всыпала кофе в котел. Кофе опустилось на дно, вода перестала кипеть на минуту, затем снова закипела, и тут надо было ловить момент: мадам Ольсен с быстротой молнии бросила в котел кожу с трех крупных камбал, сдвинула котел с огня и выпрямила спину. «Ну вот и готово!» — сказала она. Никто в поселке не умел так варить праздничный кофе, как она.

После двух-трех первых чашек кофе с булками захотелось поработать языком. Мужчины начали переговариваться между собой.

— Ну, Ларc Петер, семья-то у тебя скоро прибавится? — спросил Расмус Ольсен.

— Да, легче становится, как сказала баба, потеряв штаны! — отшутился Ларc Петер.

Поднялся общий смех и говор. Заговорили о погоде — какая стоит сегодня и какая была в день праздника восемь лет тому назад. Мужчины один за другим перешагнули через скамьи и собрались у середины стола, где сидел Якоб Рулевой, пожирая булки. А ему того и надо было. Где только еда, там ему и хорошо! На столе с закусками стояло целых пять ящиков с сигарами. Уж не собираются ли бабы сами выкурить их? Ага! Марта догадалась-таки и стала обносить гостей. «Берите по две!» — говорила она, обходя весь круг. Жира у Марты во всяком случае не прибавилось — пока!.. А ведь когда-нибудь все добро перейдет к ней.

По случаю праздника надо было предпринять что-нибудь особенное, и вот мужчины толпой побрели в гавань — прогуляться, пока женщины накроют к ужину. У пожарного сарая они встретили трактирщика, он шел с какими-то людьми, с виду похожими на начальство. Уж не явились ли они описать его имущество? Во всяком случае вид у Людоеда был невеселый. И он не пожелал, чтобы рыбаки шли в гавань.

— Пройдитесь-ка лучше туда, подальше, на новые посадки, чтобы нагулять себе аппетит к ужину, — сказал он мимоходом.

Все постояли немножко в раздумье, потом свернули в дюны, чтобы вздремнуть там. Идти гулять куда-то в сторону от моря им вообще в голову прийти не могло.

Из-за прибытия незваных гостей возвышение пустовало. Предполагалось ведь, что трактирщик устроит между двумя трапезами религиозную беседу с проповедью и пением псалмов. Но он так и не показался во время перерыва, да не пришел и к началу настоящего пира.

Явились и мастеровые, строившие виллу. Эти сразу внесли оживление.

— Давайте мы все, долговязые ребята, усядемся на одном конце стола, — предложили они рыбакам, — не то бутылки высохнут, отыскивая нас за столом.

Все начали пересаживаться, и дело не обошлось без равных шуток. Копенгагенцы непременно хотели посадить одного из своих товарищей среди детей, — по их уверениям, он еще не отвык от соски. Он и уселся с детьми, но захватил с собой бутыль с водкой и то прижимал ев к себе, то размахивал ею, к великой потехе детей и женщин. Кончилось тем, что товарищам пришлось упрашивать его вернуться к ним.

Теперь и женщины сидели за столом, и это еще больше оживило праздник. Они так и покатывались со смеху над шутками копенгагенцев. Большинство рыбаков и ее подозревало до нынешнего дня, сколько жизни и веселья в их женах, с которыми их связала судьба. Они весело смеялись, когда рабочие начинали острить, и сами за словом в карман не лезли. Копенгагенцы сразу придумали всему смешные прозвища. Самое большое блюдо с бутербродами назвали Амагером ^[7], колбасу-рулет — проселком в Роскильде ^[8]; выпить рюмочку называлось у них «согнуть локоток». Рыбаков величали они «водоглотами».

— Ой, водоглот, не помянуть ли нам про себя нашу прабабушку! — говорили они, желая чокнуться с кем-нибудь из рыбаков. Те не мастера были отшучиваться. Один Ларc Петер мог постоять за себя, — недаром же он был из рода угольщиков. Когда копенгагенцы назвали его водоглотом, он называл их пивоглотами, и это имело успех. Они действительно повыпили за лето немало пивца в трактире! Сам Ларc Петер веселился от души; раскаты его громового смеха разносились над всем столом. Да, уж вот вышел праздник так праздник! Весь стол заставлен был блюдами со всевозможными бутербродами, пива и водки было тоже вволю. И заходящее солнце играло на стекле бутылок и стаканов, зажигало искры в глазах раскрасневшихся гостей.

Трактирщик появился, когда веселье было в полном разгаре. Увидев его, все мигом притихли, даже копенгагенцы. Он неожиданно очутился на помосте и оглядывал оттуда всех; никто и не заметил, как он туда пробрался. Над барьером чуть-чуть выдавались широкие плечи, вдавленная в них огромная голова медленно поворачивалась по сторонам, — он был похож на какую-то диковинную заморскую птицу.

— Ну, вы, кажется, довольны? — сказал он со своей холодной лошадиной улыбкой-гримасой. — Да вы не стесняйтесь, пожалуйста! Я вас надул, не сказал проповедь после обеда, так вот скажу теперь несколько слов, благо, вы все тут в сборе. На беседы вас не заманить было; и не приходится упрекать вас за это, вам казалось, наверное, что дома спится слаще. А «кто спит, тот не грешит». Но теперь я держу вас крепко — коли не едой, так бутылками. Сегодня вы не удерете от слова божьего!

Конечно, слово божье уместнее в устах слуги божьего, а я кажусь вам скорее самим сатаной. «Вон полоумный Якоб целится в него из ружья, а он и не дрогнет! Неспроста это!» — говорили вы. Но позвольте мне признаться вам, что из ружья Якоба нельзя никого застрелить, — оно без замка. Я сам продал ему это ружье, когда узнал, что он собирается застрелить меня. «Почему бы не заработать и на этом, как на всем прочем?» — подумал я и сбыл ему негодное ружье. Вот вам весь секрет. Нет, я знаю другую историю про ружье и про сатану. Раз я пошел уток стрелять и встретил самого лукавого с рогами на лбу и пламенем в ноздрях… Это не то, что жалкий калека — Людоед!.. Ну, вы полагаете, он хотел утащить меня в ад? И не подумал… Он завел разговор о том о сем… Спрашивал, когда можно будет забрать того или другого из вас… «А это что у тебя?» — спросил он про мою двустволку. «Это, — говорю, — трубка для табака». Ему захотелось попробовать покурить из нее, а я велел ему разинуть пасть над обоими стволами, да и пальнул. Но лукавый только чихнул и сказал: «Крепкий же у тебя табак!» Вот это называется «по-сатанински» — не дрогнуть под дулом ружья!.. А Якоб отдал мне за ружье свои последние. гроши. И если уж называть меня сатаной, так скорее за то, что я тогда взял денежки, глазом не моргнув!

Но разве вы вообще когда-нибудь видели, чтобы Людоед перед кем-нибудь дрогнул? Вы видели, как он отнимает у вас хлеб одной рукой и раздает его вам же другою; но вы запоминали лишь первое и забывали о втором. Да так, видно, и следовало. Пусть бы не совался к нам, думали вы, чего ему нужно от нас?.. Да, чего мне было нужно от вас?

Я хотел заработать на вас и делал это по мере сил, во имя долга человека извлекать пользу изо всего, что у него под руками, и покорять себе землю! Вам это не нравилось, но вы думаете, лошади нравится возить, а барану хочется быть обстриженным? Есть-то вы все хотите, а отрабатывать за еду никто не желает.

Да, но мы-то люди, думаете вы, или, может быть, нет? Пожалуй, что нет. Так можете ли вы требовать, чтобы другие считали вас людьми? Говорят: человек создан по образу и подобию божию… Вот я, например? Я думаю, господь бог отказался бы признать меня своим портретом… А! Вам смешно! Но если вы созданы по образу и подобию божию, то тем оно, пожалуй, выходит хуже — для него!