В бесконечной веренице телег и повозок продолжали они свой путь, и вдруг дорога перешла в мощеную улицу. Шум, грохот… Дитте в ужасе схватилась за отца и прижалась к нему. Конки звонили, возчики кричали, велосипедисты и пешеходы шныряли в этом хаосе А благополучно перебирались на другую сторону; все вертелось, крутилось, сливалось в оглушительную сутолоку. А высокие дома словно наклонялись над толпой, — будто у них голова кружилась… Ух! Дитте невольно закрыла глаза и вся содрогнулась. Настоящего страха в пен, конечно, не было, она только изумлялась и ужасалась в полной уверенности, что они никогда не выберутся отсюда благополучно. Но вдруг они въехали в ворота и очутились на том самом постоялом дворе на Западной улице, который Дитте так хорошо знала из рассказов о сказочной поездке Ларса Петера в столицу. Он тотчас же уложил Дитте спать, а сам повез уголь.

А затем — с делами покончено и можно оглядеться в столице! Лошадь поставлена в стойло, корм в ясли засыпан, и Ларc Петер, стоя в воротах постоялого двора, полною грудью вдыхал в себя столичный воздух. Грудь его ширилась от наплыва каких-то особых чувств. Там, позади — изнурительный труд, заботы и горести, здесь — никаких пут и преград, напротив, как будто даже слишком большой выбор.

Но прежде всего следовало подкрепиться, — он был голоден как волк. Ларc Петер спустился в погребок и заказал себе порцию битков и графинчик водки, — надо было хорошенько согреться после ночного холода и всех треволнений. И это удалось вполне! Ларc Петер вышел на улицу уже другим человеком. Да, пожалуй, и все кругом стало другим. Светило солнце… или, во всяком случае, собиралось выглянуть. И девчонкины дела складываются отлично — если вдуматься хорошенько. Она такая молодая, проворная, ребенок ее не связывает больше; да еще такая удача, что сегодня как раз годовой день расчета и найма домашней прислуги и работников. Теперь, стало быть, надо выбрать из всех этих свободных мест такое, которое как раз подошло бы Дитте — где бы хорошо платили и хорошо обращались с ней, по заслугам. Потому что, правду говоря, девчонке цены пот. С минуту Ларc Петер раздумывал: не пойти ли за советом туда, на Хаузерскую площадь, где ему так помогли в тот раз? Может быть, Капельмейстер?.. Он ведь совершил тогда настоящее чудо! Прошлая поездка мало-помалу превратилась в воспоминаниях Ларса Петера в какое-то сказочное происшествие. Но когда он дошел до площади и увидел вход в погребок, то все-таки остановился. Как-никак, а часы-то с деньгами у него все-таки исчезли. Он постоял немножко в раздумье, потом повернулся и через Угольную площадь прошел в старые кварталы.

Вот где ему понравилось. В подвальных этажах ютились лавчонки с железным товаром, с шорными изделиями, с дегтем, веревками и другим добром. На панелях свалены были груды разного старья, радовавшего сердце Ларса Петера. Он бы не прочь был когда-нибудь увидеть у себя в телеге такое богатство! Перед москательной лавкой лежали веники и метлы, стояли тачки с обитыми железом колесами, а в простенках висели новенькие сапоги с деревянными подошвами. Вот бы где Ларсу Петеру завести лавочку!

В одном переулке он увидел перед крыльцом, выходившим прямо на панель, большую толпу народа. Это был все свой брат — мужчины в брюках, заправленных в сапоги, и женщины, видимо, привычные копать картофель и свеклу. Все они глазели наверх, где на окнах помещения красовалась надпись: «Контора для найма». Время от времени из толпы выходил кто-нибудь и решительно взбегал на крыльцо. Можно было подумать, что дело шло о явке к начальству, — так они все мялись и робели.

Ларс Петер храбро поднялся по ступеням. Он-то бывал в таких конторах!.. И в передней люди жались в кучу, наступая друг другу на ноги, как овцы.

— Черт побери, не съедят же тут человека! — сказан он, пробираясь мимо них в небольшую комнату, тоже битком набитую мокрыми от пота людьми, — просто не пошевельнуться было. В самой глубине комнаты, позади барьера, по обеим сторонам высокой конторки сидели переписчица и заведующий. Они вызывали людей поодиночке, тыкая в них концом пера, опрашивали их и отбирали, пропуская за барьер и посылая к самому «коммерсанту», так они называли человека, восседавшего в соседней комнате.

— Пожалуйте туда, к коммерсанту! — говорили они.

— Да, знаем мы этих коммерсантов! Торгуют людским потом и кровью! — вполголоса сказал Ларc Петер, вызывающе озираясь кругом. Но никто не осмелился усмехнуться.

Иногда коммерсант сам показывался в дверях и отдавал распоряжения. Он был жирен до неприличия. К тому же черный и смуглый — настоящий сатана, с тонким ястребиным носом на огромном мясистом лице и пучками щетины, росшей прямо из ноздрей, — видать, тут прямо преисподняя! Ларc Петер глядел на него со страхом и злобой, хотя ему самому не было ни малейшего дела до коммерсанта. В толпе же при каждом появлении коммерсанта пробегал трепет. И немудрено: он распоряжался тут не хуже самого бога или дьявола. Говорили, что он нажил себе миллионы этой торговлей людьми. Молодых, красивых девушек он закреплял за собственною конторою, — особенно полек. Верно, заманивал их, чтобы потом отправить в публичные дома больших городов в разных странах света.

Ларс Петер не совсем ясно представлял себе, как ему надо взяться за дело. Ему бы хотелось подыскать девчонке что-нибудь хорошее, но для этого надобно ведь расписать ее необыкновенные качества, а тут, в этой толпе, вряд ли удобно петь ей хвалы, которые просились у него с языка. И вдруг взгляд его упал на объявление над дверью комнаты коммерсанта: «Вновь приехавших девушек просят обращаться в комнату Б, вход из коридора. Есть необыкновенно выгодное предложение». Разбирая по складам эту надпись, Ларc Петер сообразил, как ему действовать, и, не спеша, выбрался из толпы, чтобы никто не догадался опередить его. В коридоре он постучал в другую дверь, замирая от страха, словно преступник, хотя — с чего бы это? Открыла дверь дама, почти не уступавшая толщиной коммерсанту, нос у нее был тоже крючком, и она уставилась на Ларса Петера, как попугай.

— Я насчет одной молодой девушки из деревни, — сказал он.

— Она с вами? — спросила дама. — Мы не берем кормилиц заглазно.

— Так это в кормилицы? Да, оно, конечно, можно бы и самому догадаться, будь у меня хоть чуточку смекалки. А велико ли жалованье, смею спросить?

— Насчет жалованья мы уж столкуемся, если она вообще здорова. Но вы сначала приведите ее, — заявила дама и захлопнула дверь у него перед носом.

Ой, вот так баба! Чуть нос не прищемила! Ларc Петер даже гордился тем, что так храбро вел себя с нею, и быстро зашагал по улице, сдвинув шляпу на затылок. Пока что он отлично устраивал дела! Вот только не по душе было ему, что Дитте попадет в кормилицы — в дойные коровы, так сказать; тут есть что-то такое, чем он был не очень доволен. Понадобилось опять заглянуть в погребок и пропустить рюмочку для прояснения мыслей; водка вообще отличное средство, от нее появляется более широкий взгляд на вещи!

Вышел он из погребка с твердым убеждением, что ежели девчонка поступит на место, где ей дадут хорошее жалованье за то лишь, чтобы она кормила чужого ребенка тем молоком, которое все равно пропадет зря, — то она недаром родилась на свет. И раз можно обойтись соской, — значит, только самые важные господа берут своим грудным детям кормилиц!

Он вошел к Дитте твердым шагом, необычайно высоко подымая ноги.

— Ну-ка, вставай да одевайся, девушка! — сказал он весело. — Я нашел тебе великолепное место. Ты заживешь барыней и будешь кормить, пожалуй, какого-нибудь графчика — ежели тебя не забракуют при осмотре! Потому что ведь кто же покупает дойную корову за-глаза? И господа, небось, хотят знать, за что будут платить деньги.

Осмотра же ей бояться нечего, — любо-дорого взглянуть на девчонку: кругленькая и беленькая, с пышной грудью. У нее, как и у матери, была нежная кожа, но не такая веснушчатая, и фигура покрасивее. А рыжеватобелокурые блестящие волосы доходили ей до поясницы, когда были распущены.