— У вас, видел я, отрок уязвленный?

Это был не вопрос, а скорее утверждение, но на всякий случай я утвердительно мотнул головой.

— Это не хорошо, дабы отрок от болестей страдал, — он решительно взялся за свою сумку. — Я вот тут травок-кореньев разных собрал, да и запас у меня был. Дозволь мне Алексей, товарищ старший звеньевой, отрока вашего попользовать?

Предложение было неожиданным, но… Только что Самохин сообщил мне, что дела у Добровольского — неважные, и что, несмотря на все предпринятые меры, не исключена возможность сепсиса. А тогда Сеньке только и останется, что срочно оперировать ногу, после чего нужно или оставить его где-то, или возвращаться назад: с таким больным мы далеко не уйдем…

Здраво рассудив, что хуже Добровольскому Алеша не сделает при всем желании, я махнул рукой:

— Попробуй, тезка. Если поможешь — будет тебе большое пионерское спасибо!

Найденыш взялся за дело рьяно. Припряг к себе в помощь Маринку Семенову (ох, что-то она к нашему Алеше неровно дышит!), разложил чуть в стороне от общего костра маленький дополнительный и начал заваривать в свежей родниковой воде какие-то порошки, листики, веточки. В процессе он постоянно что-то бубнил и кланялся. Из любопытства я прислушался:

— Владыко, вседержителю, святый царю, наказуяй и не умерщвляяй, утверждаяй низпадающия и возводяй низверженные, телесныя человеков скорби исправляяй, молимся тебе, боже наш, раба твоего Всеволода немоществующа посети милостию твоею, прости ему всякое согрешение вольное и невольное…

Вот так, Алексей Борисович, вот и довелось тебе увидеть самые настоящие заговоры, словно в далекие древние времена! Я обалдело слушал дикую ахинею, которую нес Алеша, и тихо млел. Рядом со мной, вся превратившись в слух, устроилась Чайка. Она вообще в последнее время постоянно рядом со мной…

— …Ей, господи, врачебную твою силу с небесе низпосли, прикоснися телеси, угаси огневицу, укроти страсть и всякую немощь таящуюся, буди врач раба твоего Всеволода, воздвигни его от одра болезненнаго и от ложа озлобления цела и всесовершенна, даруй его церкви твоей благоугождающа и творяща волю твою. Твое бо есть, еже миловати и спасати ны, боже наш, и тебе славу воссылаем, отцу и сыну и святому духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Катюшка, не сдержавшись, тихонько фыркнула. Я слегка ткнул ее кулаком под ребра: молчи, мол. Алешка-найденыш сейчас, конечно, ничего не видит и ничего не слышит вокруг себя, но Марина, похоже, прониклась ответственностью момента и, если она услышит смешочки и хиханьки-хаханьки — мало нам точно не покажется!..

Алеша кончил возиться со своим подозрительным варевом и решительно двинулся к лежащему на носилках Сеньке. Выражение лица у новоявленного Парацельса было такое, что Добровольский невольно отпрянул и попытался отползти.

Алешка подошел к раненному, умело разбинтовал ногу и начал пристально вглядываться в то, что открылось его взору. Даже мне издалека было видно, что Сенькино дело — дрянь. Нога распухла и у раны чуть потемнела…

— Господи всеблагой! Укрепи руку мою! — неожиданно громко произнес найденыш, и начал обкладывать рану кашицей из котелка, которой подала ему Маринка.

Закончив обработку раны, он тщательно забинтовал ее, тоже крепко, но не так как это делают санитары и как учат нас на курсах первой помощи. Затем взял второй котелок:

— Открой рот, сыне, — велел он тоном, не допускающим возражений. — Сейчас. Не вкусно, но полезно.

Сенька послушно открыл рот и тут же взвыл, получив ложку обжигающего варева. Должно быть он очень хотел выплюнуть лекарство, но Маринка, повинуясь знаку Алеши предусмотрительно зажала ему рот.

— О, премилосердый боже, отче, сыне и святый душе, в нераздельной троице поклоняемый и славимый, призри благоутробно на раба твоего Всеволода, болезнею одержимаго; отпусти ему вся согрешения его; подай ему исцеление от болезни; возрати ему здравие и силы телесныя; подай ему долгоденственное и благоденственное житие, мирные твои и примирные благая, чтобы он вместе с нами приносил благодарные мольбы тебе, всещедрому богу и создателю моему, — забормотал Алешка.

Сенька, поняв бесплодность попыток выплюнуть варево, сглотнул. Маринка отпустила его, и он уселся, уставившись на Алешу, который все продолжал:

— Пресвятая богородица, всесильным заступлением твоим помоги мне умолить сына твоего, бога моего, об исцелении раба божия Всеволода, — после чего упал на колени и начал кланяться.

Все, кто был на поляне, побросали свои дела и уставились на новый метод лечения. Алеша не обращая никакого внимания на любопытных закончил:

— Все святые и ангелы господни, молите бога о больном рабе его Всеволоде. Аминь.

После чего он встал и подошел ко мне:

— Сыне… то есть Алексей товарищ старший звеньевой. Надобно, дабы хворь из болящего вместилища души бессмертной изгнать, мне, иноку недостойному, бысть от зари вечерней до зари утреней подле одра скорбящего. Допускают ли сие обычаи ваши, и не умалю ли я сим воли твоей?

— Чего? — иногда Алеша выражается уже совсем непонятно. — Лех, ты скажи, чего еще надо, чтобы Сенька поправился?

— Ежели по-мирскому, то могу ли я возле постели больного всю ночь провести?

— Ну, можешь, конечно… Только как же ты завтра пойдешь?

— Ничего, сыне. Обо мне не беспокойся, ибо привычны иноки ко бдениям нощным…

Блин! Да что ж он говорит-то так?! Ведь не разберешь ничего!..

Всю ночь Алеша сидел возле Сеньки, постоянно бормоча что-то вроде «Память праведнаго твоего Иова, господи, празднующе, тем тя молим: избави нас от наветов и сетей лукаваго диавола и спаси души наша, яко человеколюбец…» и тому подобное. Периодически он переставал бормотать и поил Сеньку горячим отваром. Не то, что бы он мешал спать, но любопытство пересиливало сон и половина лагеря так поглядывала на нашего целителя. Получится или нет? Да не может получиться, бред все это! А вдруг? Да нет, не может!..

Утром меня растолкал Самохин, который с видом крайнего изумленным сообщил:

— У Добровольского опухоль спала.

— И что? — я еще не проснулся окончательно, а потому не с ходу сообразил, что он мне говорит.

— У Добровольского опухоль спала, — терпеливо повторил Самохин. — Рана затянулась, и выглядит так, словно ей не три дня, а три месяца. Если так пойдет и дальше, то завтра его в строй ставить можно…

— Иди ты! — теперь я проснулся окончательно.

— Никуда не пойду! — огрызнулся Самохин, и добавил тоном ниже, — Слушай, Алексей, этот наш найденыш — гений по всякой там народной медицине! Его беречь надо, как зеницу ока! Он же и остальных научить сможет!

— Научит, научит… И будете вы у меня тоже про бога бормотать?

— Фигня это все! Это молитвы, а я читал, что в древности по молитвам время определяли. Вот он и засекает время по молитвам…

Как бы там ни было, но Сенька действительно на следующий день уже топал в строю, а к Алешке мы стали приглядываться еще внимательнее. Полезные знания пропасть не должны…

— …Слушай, Леш, а вот ты имя свое назвал, а фамилия?

— Да ведь не знаю я фамилии своей, сыне. Меня ж иноки подобрали, а фамилии спросить было не у кого. Прозвище у меня есть, вот разве что оно фамилией считаться может…

— Нет, прозвище — это не то, хотя… Ну, если фамилии нет, так пусть хоть прозвище фамилией будет.

Алеша закусывает травинку и задумчиво произносит:

— Фамилия тогда, сыне, у меня простая, короткая. Не то, что у тебя: Товарищ старший звеньевой. Малый моя фамилия.

— Чудик! Ты что ж думаешь, старший звеньевой — фамилия? Ну, ты даешь… Постой, постой, как ты сказал фамилия твоя?

— Малый. А что?

— Ничего, только странно. Не только тезки мы с тобой, а еще и однофамильцы почти. Я-то ведь Малов…

Глава 5

Окоем заалел, лучи солнца набросили на фату облаков пурпурные блики. Рассвет… Ясный и светлый новый Божий день приходит в мир. Благодать!..