Когда она приблизилась к стражнику, то опустилась на колени и нагнула голову.

— С тобой все в порядке? — спросил он.

— Да, господин.

— Подними голову. Выпрями спину. Не вставай. Он обошел ее, затем подробно разглядел. Ей нравилось стоять на коленях перед мужчинами.

— У тебя цветок рабства, — заметил он.

— Да, господин.

— Можешь идти.

— Да, господин.

Она взглянула на дверь, которую он охранял. За дверью держали ту арестованную женщину.

Тут же рабыня завернула за угол, и стражник потерял ее из виду.

Я ненавижу Туво Авзония, думала она. Пусть меня лучше отдадут стражникам, бросят на циновки, чтобы напугать меня на всю жизнь, пусть каждый из них вырвет по лепестку из моего цветка, чем я позволю прикоснуться к себе такому человеку, как Туво Авзоний.

Внезапно ей пришла мысль, что она сможет играть Туво Авзонием, вертеть им, управлять им, повергая его в отчаяние и делая виноватым. Разве он был не из «одинаковых»? Разве она не знает преимуществ сложной, тонкой программы, которую используют на планетах «одинаковых» для того, чтобы лишить мужчин мужества — программы, которая постоянно расширяется, постепенно, правило за правилом, закон за законом, так, что многие даже не осознают, что она существует. Эта программа направлена не только на то, чтобы изменить здоровые, естественные наклонности человеческих существ, но и избежать того, чтобы сами существа поняли это. Да, размышляла она, здесь нечего опасаться. Он уже уничтожен и побежден. Мне незачем бояться его. Вся его планета способствовала поражению этого человека. Несомненно, я буду победительницей.

Она огляделась. В коридоре не было стражника. Здесь располагались различные комнаты — большинство были пустыми и запертыми. В некоторых были гардеробные или кладовые для одежды. Должно быть, прежде в этом доме бывало много гостей. Некоторые из них наверняка были свободными женщинами, сестрами или родственницами хозяина дома. А может быть, эти достаточно прозрачные и скромные одежды служили как раз для украшения свободных женщин. И рабынь, которые прислуживали за столом на обедах, где присутствовали женщины, старались одевать получше. Конечно, на таких обедах рабыни не прислуживали обнаженными, в одних ошейниках. Когда же это было?

В третьей комнате она обнаружила сундук с подходящими платьями — белыми, даже с рукавами. Здесь же были чулки и даже обувь — маленькие, мягкие, украшенные пряжками туфельки. Кроме того, она нашла шарф, чтобы закутать себе горло — тогда ошейник не так бросался в глаза».

Она приколола цветок рабства к поясу, сделанному из скрученного черного шнура, и вновь вернулась к сундукам.

Спустя некоторое время из комнаты вышла совершенно другая женщина, внимательно глядящая по сторонам.

Несомненно, у двери должен был стоять охранник, но поскольку дверь располагалась в соседнем коридоре, неподалеку от комнаты арестованной женщины, один охранник мог следить за обеими комнатами.

Она не надеялась, что охранник примет ее за свободную женщину. Он наверняка узнает ее, значит, она должна встать перед ним на коленях. Она надеялась, что Туво Авзоний никогда не узнает об этом поступке.

Когда она повернула за угол, охранник вскочил со стула, спутав ее со свободной женщиной. По мере того, как она приближалась, он внимательно вглядывался в ее лицо. Она опустилась на колени в нескольких футах от него, боясь, чтобы он сам не вспомнил, кто она такая, а также потому, что желала находиться подальше от двери. Она опустила голову.

Стражник подошел к ней.

— Флора, я предпочитаю видеть на рабынях подходящую одежду, — укоризненно сказал он.

— Да, если нам позволяют одеться.

— Конечно, — кивнул он.

— Меня отправили к арестованному.

— Никогда не видел, чтобы рабыню так одевали, прежде чем отправить к арестованному, — удивился стражник.

Она промолчала.

— Правда, он из «одинаковых», — добавил он.

— Да, господин.

Флора направилась к двери, а стражник вновь занял свой пост на стуле.

У двери она помедлила, ибо, конечно, помнила, что ее маскарад не был пожеланием хозяина. Она сама переоделась, даже без его ведома. Ее рука дрожала, когда она робко постучала в дверь, как положено беспомощной, уязвимой рабыне, посланной гостю, чтобы развлекать его до утра. Внезапно с презрением вспомнив о Туво Авзоний, она ясно и отчетливо постучала в дверь.

Та тотчас же открылась.

Она отшатнулась, ибо не ожидала увидеть человека, который встал на пороге. Конечно, это был сам Туво Авзоний — сходство с его портретом казалось несомненным. Но человек на портрете казался глупым, слабым лицемером. Открывший дверь мужчина был не только высок ростом, но и, что гораздо важнее, вел себя совсем не так, как подобало «одинаковому». На мгновение она испугалась, что он не «одинаковый», а настоящий мужчина, один из тех людей, в присутствии которых женщина может быть только женщиной. Однако на нем была мешковатая одежда «одинаковых». Женщина пожалела, что сама не смогла найти такую же одежду в сундуках обследованных ей комнат.

— Туво Авзоний? — почти через силу выговорила она.

— Да, — ответил мужчина и взглянул в коридор. Неужели он ждал кого-нибудь другого? Он надеялся увидеть другую? Это разозлило ее.

— Я могу войти? — спросила она.

— Конечно.

Она решительно отстранила его и захлопнула за собой дверь. К своему удовольствию она заметила, что дверь достаточно прочная. Она решила, что аристократия Империи особенно ценит возможность уединиться, а постоянное присутствие рядом стражников требует плотных, глухих дверей и стен. Туво Авзоний казался удивленным тем, что она закрыла за собой дверь.

В центре комнаты она повернулась к нему лицом.

— В чем дело? — спросила она.

— Ни в чем, — удивленно ответил он.

— Вы ожидали другого посетителя?

— Посетителя? — переспросил он.

— Да.

— Возможно.

— Вы не узнали меня? — спросила она.

— Зачем вы пришли? — спросил он.

— Я — свободная женщина.

— Понимаю.

— Вы действительно меня не узнаете?

— Простите, — покачал головой Туво Авзоний. — Не узнаю, совсем не узнаю.

— Я — свободная женщина Трибоний Аврезий, — объявила она.

— Вряд ли, — возразил Туво Авзоний. — Вы слишком красивы.

— Красива? Как вам не стыдно!

— Вы из «одинаковых»? — спросил он.

— Конечно! — воскликнула она. — И вы, кстати, тоже!

— Но вы одеты не как женщина «одинаковых», — заметил он.

— Это не важно.

— Трибоний Аврезий была на борту «Аларии», — сказал он. — Этот корабль так и не достиг орбиты Митона.

— И тем не менее, я — это она, — ответила женщина.

— Недавно я слышал, что «Аларию» захватил флот варваров, — продолжал Туво Авзоний. — Это было ясно по сигналам бедствия, найденные обломки тоже свидетельствуют о нападении. Если на корабле и были симпатичные пассажирки, они все стали рабынями.

— Позор! — воскликнула она. — Как вы смеете даже думать так о женщинах, хотя бы предположительно, в диком порыве своего воображения! Вы — из «одинаковых»! Не смейте даже упоминать об этой ужасной для женщины участи!

— Я сомневаюсь, что вы Трибоний Аврезий, — покачал он головой.

— Почему?

— Вы гораздо более соблазнительны и красивы, чем она.

— Придержите язык! — приказала она. — Вы же видели портрет!

— На портрете была изображена тщеславная дурнушка, но, возможно, она обещала со временем похорошеть.

— Негодяй!

— Вы бежали с «Аларии»?

— Да!

— И сохранили свою свободу?

— Конечно!

— И до сих пор сохраняете ее? Ладно. Но как звали мать Трибония Аврезия? — вдруг спросил он.

— Куалелла, — сердито ответила женщина.

Он задал ей ряд сложных вопросов по различным темам, ответы на которые были известны только им двоим.

— Я — Трибоний Аврезий, — в заключение еще раз заявила она.

— Да, несомненно, это вы, — ответил Туво Авзоний.

— К чему мне обманывать вас? — спросила она.