— Товарищ Сталин! Патриарший местоблюститель Сергий после архиерейской службы объявил прихожанам о начале войны. Вот запись его выступления, — и передал отпечатанные под копирку листки.

Сталин с удовольствием прочитал. Спросил по-грузински:

— А ты знаешь, Лаврентий, что мои стихи ещё до 1914 года включили в хрестоматию грузинской классики?

— Конечно знаю, батоно Иосиф. Наизусть ваши стихи учил!

— Нам кажется, и это тоже хорошо написано, — перешёл на русский язык Сталин, отдавая листки и кивком разрешая продолжать. Берия продолжил:

— Мы выяснили, что этот поп велел перепечатывать проповедь под копирку. Рассылает по всем приходам. А простые люди переписывают от руки и развозят по Москве.

— И что? — спросил Сталин.

— Закон, товарищ Сталин, запрещает церкви вмешиваться в государственные и общественные дела. Тем более, если хорошо написано. Разрешите прекратить это?

Сталин отрицательно покачал головой. Пояснил:

— По советскому закону запрещена церковная деятельность вне церковных стен. А местоблюститель рассылает по приходам. Это — можно. Что ещё?

— Сергий, товарищ Сталин, якобы собственноручно написал и сам же отпечатал это обращение! А зачитал он его прихожанам с амвона сразу после утренней службы. Когда бы он успел? Кто его так рано информировал о войне? Разрешите расследовать.

— Нет. Этого не надо.

Берия смотрел преданно, серьёзно, но было видно, что он усматривает в этом запрете вождя какую-то хитрость. «Ох, что делать? — подумал Сталин. — Как им сказали в восемнадцатом году, что надо покончить с религиозным дурманом в головах людей, так они на этом и стоят. Вместо того чтобы вести пропаганду, внедрять научные знания, норовят покончить со священниками и церквями… Товарищ Сталин ещё в двадцать третьем году запретил всем губкомам закрывать церкви, арестовывать граждан по причине их веры в Бога. Разве прекратили? Нет: решили, что товарищ Сталин играет в демократа. Двадцать лет прошло, война началась, а им лишь бы чего снести, взорвать или кого посадить в тюрьму из-за веры в Господа…»

Погрозил пальцем:

— Лаврентий! Займись охраной тыла и ловлей шпионов! Идеологию оставь мне.

Подумал: «Нам сейчас только второй ежовщины не хватало…»

Утреннее барнаульское солнышко — будто совсем с другого неба взялось, совсем не то, что полуденное или даже вечернее. Небольшой уютный город: бревенчатые домишки, заросли цветов вдоль дощатых заборов, выскобленные крылечки и лавочки — выглядел весёлым, свежим, радостным.

Утром 22 июня Вася Одиноков подошёл к синему зданию геологической экспедиции. На крыльце с тряпкой в руке суетилась лаборант-коллектор Галя. Она уже промыла перильца и балки. Теперь отмывала от въевшейся пыли ступени.

— Галя! — окликнул Василий.

— О! Здрасьте, товарищ практикант, — она тыльной стороной ладони откинула выбившуюся из-под платка прядь волос, поправила подол платья. — Рано вы.

— Нет ещё начальника?

— Нет. Но уже вот-вот, жду, тороплюсь прибраться. Вы проходите. Я там, на столе, приготовила вам разные отчёты для ознакомления. Хотя не знаю, на какой участок вас товарищ Марьев отправит.

Марьев с ещё двумя геологами приехал через час. Начальник экспедиции оказался молодым мужчиной лет так тридцати пяти, бородатым и загорелым. Остальные двое — Коля и Серёга — были много моложе, почти ровесники Василия.

Они привезли образцы найденных пород для анализа. Но главной целью молодых был поход в театр. Во всяком случае, о театре они завели демонстративный «культурный» разговор: де, «Гамлет», Шекспир, высокое искусство. Потом один, подмигнув второму, сменил тон, помянул девчонок с меланжевого комбината: «Хе-хе, скучают, поди. Надо срочно приголубить». После этих слов проявила себя очкастая Галя. До этого она тихонько шуршала бумагами за шкафом, а тут взвилась:

— Какие вы все охальники! А ещё образованные!

— Галюнчик! — радостно взвыл Серёга. — Я тебя не заметил! Дай облобызаю!

— Уйди со своими руками, нечего меня лобызать. Девчонок с комбината лобызай.

Они затеяли возню, и слегка притихли, лишь когда Марьев прикрикнул на них. Он практиканту обрадовался, хотя был недоволен, что прислали одного. Вася объяснил ему ситуацию, правда, без ругани в адрес хитрована Вяльева. Марьев коротко поведал ему о геологических разработках недр Алтая — было похоже, что он заготовил для практикантов хорошую речь, но из-за малости аудитории скомкал её. Затем спросил, чем бы хотел заняться Одиноков. Рекомендовал ему Акташ: там летом 1935 года открыли месторождение ртути и сейчас активно это месторождение развивают, строят площадку для развёртывания производства.

— Это очень важно, Вася, — говорил Марьев. — Единственный источник ртути у нас — в Донбассе, Никитовское месторождение. А ртуть нужна. Знаешь, зачем?

— Из неё градусники делают.

— Балда. Это стратегически важный металл для производства боеприпасов.

— Мне Галя говорила, здесь мрамор есть. А для метро подходит?

— Наверно, подходит. Чего бы ему не подходить? Но месторождения пока не разрабатываются. Вот у села Пуштулим — уникальный тонкозернистый мрамор, всех цветов, любых оттенков, очень красивый. Могу тебя туда записать, там нужен человек. А то и впрямь: почему это для Москвы весь мрамор везут с Урала? Надо и здесь развивать.

— А я слышал, с Украины везут.

— Оттуда тоже везут… Можно от нас возить… Да! Ещё у нас есть отличные граниты!

— Разрабатывают? Месторождения-то?

— Да. В Новосибирск увозят. В 1937 году собирались гранитный завод строить. Приехала команда строителя Ухватова, но потом заглохло.

— Ухватова? — обрадовался Вася. — Ивана Абрамыча? Я с ним знаком! Он здесь?

— Нет его здесь, — Марьев напрягся, нахмурился, ушёл в себя. — Вообще, у меня сейчас дел выше крыши. Завтра с утра грузимся и поедем. Будешь помогать.

— Что грузим?

— Продовольствие повезём. Извини, мне надо бумаги оформлять, образцы отправлять. Вопросы есть? Вопросов нет. Подходи утром к девяти часам.

Вася пошёл к Мирону. Уже опять было жарко.

Новый друг показывал ему вчера, где редакция газеты, и это здание Вася нашёл без труда, но вот редакцию в нём — не сразу. Тут были и горсуд, и горсвет, и много чего. А редакция оказалась — две комнатки на третьем этаже! Редактор уехал в крайком, и в комнатках этих были только двое, Семёнов и корректор, седой старичок. На всю редакцию было только три стула.

Мирон Васе обрадовался, пододвинул свободный стул:

— Садись, читай последний номер газеты. Я статью добью, пойдём обедать. Минут через двадцать. У нас обед с двух тридцати до трёх пятнадцати.

— Как вы тут живёте с тремя стульями? А если вдруг посетитель придёт?

— Какое «вдруг»! У нас каждый день посетители! Рабкоры, жалобщики всякие.

— И стульев нет?

— Есть у нас стулья. Они пачками газет завалены… С утра развезём, будут тебе стулья.

Вася читал без интереса. Ни названия сёл, ни фамилии упомянутых лиц ничего ему не говорили. Вот написано, что на профсобрании выступил Савоськин, а Турлай отказался. Хорошо это или плохо? Пёс его знает. А где эта река, через которую возвели мост? Радостное событие для местных, но его оно не задело. Даже фотографии нет.

Посмотрел рубрику культурной жизни. Действительно, «Гамлет»! Крикнул Мирону:

— Слышь, у вас тут «Гамлет» в театре!

— Есть такое дело! — отозвался тот из соседней комнаты. — Хочешь, сходим?

— Можно… А билеты есть?

— Смеёшься? Мы — пресса!

Вскоре они шагали к Мирону домой, обедать. Автобусом было бы быстрее, но Мирон любил гулять.

— Я забыл отдать Марьеву предписание из вуза, — говорил на ходу Вася. — Не забыть бы завтра. А то уйду в горы…

— Завтра?

— Да. Сговорились на девять часов по местному времени.

— А ты часы-то перевёл?

— У меня нет часов. Я так, на глазок время определяю.

— Смотри, у нас с Москвой разница во времени — три часа. Понял? В Москве скоро полдень, а у нас уже три часа. Ты, вообще, про часовые пояса знаешь?