– Еще одна «панель»…

– Так точно. А тебя это, что, раздражает?

– Ни в малейшей степени, я тебе уже сказал. Я не в том положении, чтобы угождать предрассудкам.

– Человек с твоей широтой был бы чудесным «макро». [1]

– Почему бы и нет. Это – следующий шаг. После того, как был «жиголо». [2]

– Вот, значит, почему тебе так уличной женщиной меня выставить не терпелось. На одну доску с самим собой хотел поставить.

– Никем я тебя не хотел выставить. Просто подумал, что когда человек – в таком положении, как мы сейчас с тобой, то он ничего не рискует потерять, если будет искренен.

– Может быть. Но что он приобретет?

– Откуда я знаю… Просто выговорится, ему станет легче.

– Смотри-ка! Вот лекарство, какого еще ни разу не пробовала.

– Это видно и без твоих слов. Видно, что ты закрыта и тверда, как кокосовый орех.

– Верно, я такая. И не собираюсь себя менять. Но один-единственный разок… Да перед другом детства… Могла бы и исключение сделать, а?

– Твое дело.

– Хорошо играешь бесстрастность. Все голову ломал, как биографию из меня вытянуть, а теперь безучастного изображаешь.

– Потому что не верю тебе. Одной ложью больше, что толку?

– А чего ты так печешься о правде?

– Потому что она касается тебя. Потому что была бы правдой о Марианне. Потому что готов принять тебя любой, но именно такой, какая ты есть, а не такой, какой тебе взбредет в голову представить себя сейчас, чтобы преподнести мне другую роль назавтра и кто знает какую третью послезавтра…

– Завтра… послезавтра… Ты что, правда думаешь, что мы сможем пробыть вместе так долго?

– Я вообще об этом не думал.

– Страшно болят ноги, – простонала Марианна. – А то чуть было не поддалась на искушение рассказать тебе одну историю…

– Расскажи и забудешь, что болят ноги.

– Какая отеческая забота. Ты вообще-то о ногах моих печешься или о собственном любопытстве?

– Хорошо, молчи, если хочешь. Только перестань заедаться.

– Молчать… или заедаться. Ставишь меня перед очень трудным выбором. Молчать – разумнее. Но заедаться – забавнее. К тому же улица эта так и кишит воспоминаниями. Ты ее знаешь?

– Знаю ее название. Во всяком случае, одеждой я снабжаюсь не отсюда.

– А я снабжалась отсюда. И с «Елисейских Полей». И с «Матиньон». Уличная женщина вряд ли позволила бы себе такую роскошь. И уже одно это должно заставить тебя задуматься о своей логике.

– Принимаю к сведению.

– В первый раз это произошло совершенно случайно, – сказала Марианна, тронувшись дальше. – Я тогда еще работала статисткой. Просто в тот день работы не было и я слонялась по улицам – глазела на витрины. А когда остановилась перед «Дюрером», услышала за спиной голос:

– Вам это нравится, эти вещи?

Это был один «папаша», как тот, с кем ты меня видел в тот раз, только чуть постарше.

– За кого вы меня принимаете? – отпарировала я. – Просто смотрю, что нынче носят простолюдины.

Он взглянул мне на туалет, а туалет у меня был совсем не от Кристиана Диора, слегка усмехнулся и спросил:

– А вы… Что бы вы хотели носить?

– О, – сказала я, – такой вопрос требует обсуждения.

Через два часа мы вышли с «Ревийон» и поехали на папашином «бьюике». Перед этим ходили еще в два места, и я была еще очень глупа и слишком явно выказывала свою жадность, и если не испугала «папашу», то лишь потому, что бумажник у него был такого калибра, что трудно было нагнать на него страху. Не знаю, нужно ли добавлять, что я стала его содержанкой. Ты доволен?

– Дай мне сигарету, – только сказал Робер.

Марианна подала пачку.

– Так ты доволен или нет?

– Начало многообещающее…

Он зажег сигарету, глубоко вдохнул, после чего прилепил сигарету в уголок рта и вернул пачку.

– А потом?

– А потом то же самое. Быть статисткой – не бескрайнее наслаждение, можешь мне поверить. С самого утра идешь занимать очередь и ждешь, а когда начинают выбирать, то нет никакой гарантии, что выберут непременно тебя, потому что и другие на морду не хуже, да даже если и выберут, то только на два-три дня, а какая усталость, боже мой, и какое занудство, а в конце заплатят тебе по тарифу – как раз за съеденные бутерброды да изорванные чулки. Могла бы проституткой стать, верно, но это вызывало у меня отвращение – менять мужчин по пять раз в день без права выбора, – и я знала, что меня непременно заарканят: и придется тогда относить деньги грубияну какому-нибудь или банде, а самой на крохах пировать, так ведь?

– Сейчас ты говоришь.

– Поэтому история с «папашей» заставила меня взглянуть на другую сторону. Если б она продолжилась подольше, эта история, я бы, может, даже и достаточно разбогатела, и стала бы порядочной, да только «папаша» мой не знал меры – в этих делах, я хочу сказать – и наверняка вообще ни в чем не знал меры, и однажды схлопотал небольшой удар – на счастье, не у меня дома, – а потом прислал открытку, что он на отдыхе и скоро даст о себе знать, но так и не дал, а я, разумеется, в моем положении не могла ждать целую вечность, если не хотела отправиться по ломбардам со своими пальто с Ревийон да другими подарками. Поэтому снова начала свои небольшие прогулки по Фобур-сент-Оноре и разглядывала витрины, и подолгу задерживалась, и ждала, чтобы кто-нибудь спросил: «нравятся ли вам эти вещи?», и после скольки-то дней впустую кто-то действительно меня спросил что-то в этом роде, и это был второй «папаша», правда потоще первого, но с более солидным сердцем и человек продолжительных привычек, так что с ним я провела около двух лет, и он еще с самого начала мне сказал: «Не заставляй меня сорить деньгами на дорогие вещи, которые потом продашь за бесценок», а вместо этого каждый месяц выплачивал мне скромную ренту – такую ренту, какую мы с тобой, как экономно живем эту ночь, могли бы года на два-на три растянуть.

Она замолчала, потому что остановилась перед витриной с роскошным бельем, оставшейся в этот поздний час освещенной.

– Боже, какие вещи носят люди. Какое расточительство, чтобы обернуть себе тело. И все же…

Робер терпеливо ждал и курил, уставившись в глубину улицы.

– Нет, ну ты посмотри только на эту комбинацию – пастельно-лиловую, с кружевами.

– Не производит на меня никакого впечатления.

– Варвар. Ты что, никогда не смотришь на витрины?

– Никогда. Впрочем, однажды смотрел, потому что торговец один заказал мне написать картину с его магазином на переднем плане.

– Вот так идея! Ну, хоть хорошо заплатил?

– Ни сантима.

– Вот негодяй. А почему?

– Потому что я нарисовал ему витрину не снаружи, а изнутри. Одну лишь витрину, на которой обратными буквами выведено «Симеон и К°», а перед витриной встала девушка, устремила глаза внутрь – одна бедная девушка из народа, – одним словом, тебе надо было это видеть, этого не расскажешь.

– А… В таком случае торговец был прав. Я бы на его месте тоже такую картину не взяла. Ты, наверно, социалист.

– Я социалист? Ты не приболела случайно?

– Тогда с чего такая идея – с девушкой?

– Как с чего? С того, что я вижу – с того, что есть. С того, что было с тобой, скажем. Впрочем, не имеет значения… Расскажи о «папашах». Наверняка, у тебя их много было.

– Не считала, – сказала Марианна, снова тронувшись в путь.

Она шагала еле-еле, и Роберу пришло в голову, что, может быть, следует подать ей руку, но он продолжал идти рядом с ней, как прежде.

– Вообще-то, как-то вечером на меня напала бессонница, и я попыталась их пересчитать, но сбилась и бросила. Потому что, знаешь, все это очень сложно. Когда человек пускается на такие авантюры, он не может на одних лишь богатых «папаш» расчитывать. «Папаши» не прибывают по расписанию, и иногда целые месяцы бродишь впустую, а иногда приходится вообще бросить бродить, чтоб в лапы к «фликам» [3]не попасть или к сутенерам, да чтоб тебя не взяли на карандаш, и тогда начинаешь тратить свои сбережения, а расходы – немалые, потому что одеваться всегда нужно по хорошей моде, если хочешь, чтоб тебя считали не за уличную, а за приличную женщину, которая готова продать часть своего времени, но лишь за соответствующую цену… Поэтому много тратишь, и часто сбережения вообще идут ко всем чертям, и идешь закладывать, и случается даже – чтобы совсем не обнищать да продержаться до следующего везения, примешь в постель на раз-другой в гостинице какого-нибудь клиента не на полгода, а на полчаса – и как ты хочешь при всей этой путанице, чтоб я вела статистику лишь потому, что одним летним вечером один знакомый из прошлого может потребовать от меня точных сведений.