Потому что нельзя было выключать себя! Нельзя бояться. Если взялся защищать кого-то, забудь про всякие страхи. Помни только про тепло в ладонях… И про то, что девочке не должно быть больно. Она же помогла тебе. А ты…
Надо было представить что-то хорошее. Доброе. И Марко вдруг представил дрожащую лунную дорожку на поверхности залива и стрёкот цикад. И будто он с Юнкой не на скамейке, а на плоском, нагретом за день камне у самой воды. Здесь, в ласковости летнего вечера, не было места для боли. Он этой боли велел: «Уйди… растай…»
Чуть ощутимые струнки ожили под кожей ладоней. И… отозвались на плече у Юнки, под натянувшимся трикотажем. Или показалось? Нет, не показалось.
— Ой… — шёпотом сказала Юнка.
— Что? — испугался он.
Не болит, — выдохнула она. — Перестало. Ты… как дядя Фома.
Марко обрадовался, расслабился, и даже проскользнула одна посторонняя мысль: что волосы Юнки пахнут апельсинами.
— Давай ещё немного…
— Ладно, — шепнула она.
Струнки щекочуще дрожали в ладонях.
И вдруг раздался — будто грянул с высоты — голос физкультурника:
— Солончук, вы зачем на скамейке запасных?! Чтобы отдыхать? Или чтобы обниматься?
Олеся Изяславовича знали как известного спортсмена, чемпиона НЮШа по тяжёлой атлетике. Но как педагог он был туповат и хамоват. Сейчас он, кажется, рассчитывал на одобрение и гогот шестиклассников. Однако было тихо. Надолго ли тихо? Марко не вспыхнул, не вздрогнул, не съёжился. То есть, он, может быть, сделал это внутри себя, но лишь на миг. А внешне сохранил железное спокойствие. Потому что лишь спокойствие могло спасти его. И Юнку.
Он убрал руки с Юнкиного плеча. Сел прямо, обнял колено. Глянул на учителя. Сказал очень ровно:
— Нет никаких объятий. Это мануальная терапия. У Юнки болело плечо, и я ей помог. Вот и всё.
Класс молчал, и это слегка обескуражило физкультурника.
— Вот как, — хмыкнул он. — А мне показалось…
Марко сказал прежним тоном:
— Кто как думает, тому так и кажется. Если у кого-то гадости в голове…
Олесь Изяславович встрепенулся:
— А не прогуляться ли вам к директору? Терапевт…
— Директор на конференции, — напомнил Марко. — О повышении всяких уровней…
— Ваше счастье… — слегка сдал позиции физкультурник. Но Марко не сдал. Закипала досада.
— Нас учат, что счастье надо делать своими руками, — заявил он. — Вы должны это знать, вы же чемпион.
— Я-то да, — согласился Олесь Изяславович. — А вы, боюсь, никогда им не станете. Не тот волевой настрой.
— В штанге точно не стану. Есть спорт, где важны не столько мускулы, сколько голова, — выдал Марко. Он ждал, когда физкультурник взорвётся. Но тот проявлял терпение (наверно, его удивляло молчание шестого «Г»).
— В шахматах вы наверняка преуспеваете, — заметил он.
— Не только в шахматах…
— Любопытно, в каком ещё виде спорта?
— В парусном, — нагло сказал Марко.
На самом деле он ходил под парусом всего два раза. На стареньком яле-четвёрке, со Слоном. Тот возил продукты отцу, который рыбачил с артелью в Жёлтом лимане. Слон брал, кроме Марко, ещё нескольких ребят — Пикселя и Топку, маленького Икиру и увесистого Фимку Кранца («для остойчивости судна»). Ветерок был в меру свежий, слегка брызгало, слегка кренило, но в общем-то никакого риска, одна радость. А неподалёку бежал ялик тётушки Матрёны и её племянницы Оксанки, так что получилось вроде соревнований (тётушка и племянница их обогнали).
— Престижный вид, — язвительно заметил педагог-чемпион. — Нам не по карману. Вы, наверно, сын крупного бизнесмена?
— Похоже, что да, — снисходительно согласился Марко. — Мой папа совладелец акций Бахчунских рудников…
У отца и правда были акции — две или три. Но здесь кто их станет считать…
Одноклассники по-прежнему молчали. Похоже, что сейчас уважительно…
Звонок оборвал дискуссию…
В коридоре Юнка сказала:
— Я боялась, что он тебя с треском выгонит.
— Я тоже, — признался Марко. — То есть не боялся, а ждал… А как плечо? Не болит?
— Нисколечко! И теперь долго не будет болеть… Может быть, больше никогда.
После того случая Марко и Юнка вели себя по-прежнему. Здоровались утром, но потом не подходили друг к дружке. Марко опять сдерживала дурацкая стеснительность, а Юнку… ну, кто знает, что чувствовала Юнка.
А в субботу после уроков она подошла и обыкновенно так, будто лишь недавно беседовали, сказала:
— Конек, у меня есть билет на завтра в Детский дворец искусств. Там праздник «Приход весны». Будут всякие выступления, и наша труппа тоже…
— И ты будешь?!
— Ну… чуть-чуть. Пойдёшь?
— Ладно!.. То есть спасибо.
ТЕЛЕСКОП
Вместо дурацкого лицейского сюртука Марко надел черную вельветовую рубашку с нашивкой-корабликом и белым воротничком. Давнюю. От нее пахло водорослями Тарханайской косы.
Дядюшка отвез его к Дворцу на своем «Шевроле» (было далековато).
— Спасибо, дядя Гера! Обратно я сам…
Юнка встретила его у входа. Сунула еще один билет.
— Это мой. Место рядом с твоим, никому не давай садиться, говори, что занято. — И убежала в служебную дверь.
Марко разделся, прошел в зал, места оказались в первых рядах. Он сел, вдыхая театральные запахи.
Ждать пришлось недолго. Труппа театра имени Гоголя выступала первой — сразу после нескольких праздничных речей (о том, что скоро весна, и о том, как счастливы дети Независимых Южных Штатов). Давали сцену из «Принца и нищего». Были эти принц и нищий крупноваты и толстоваты — наверно, их взяли на такие роли, потому что очень похожи друг на друга. Да Марко на них почти и не смотрел. Смотрел на Юнку. Она играла мальчишку-пажа из королевской свиты. Роль самая второстепенная, но у Юнки паж получался живой такой, вертлявый, то и дело нарушающий придворный этикет. Ему (то есть ей) хлопали. Марко, наверно, больше всех…
Несколько раз Юнкино место хотели занять всякие посторонние, но Марко решительно говорил:
— Извините, занято.
Его слушали… Потом опустился занавес, и сразу примчалась Юнка. В своем театральном наряде. Никого это не удивило, потому что в зале было немало ребят в карнавальных костюмах. А еще — всякие пестрые танцоры из детских ансамблей.
Юнка откинулась в кресле, дрыгнула обтянутыми красным шелком ногами и дурашливо сообщила:
— Ну, ничего у меня не получается на сцене…
— Наоборот! Во как получается! — Марко вскинул большой палец, будто Цезарь, дарующий жизнь гладиаторам.
Юнка мотнула рыжими волосами и пером на берете.
— Ты меня утешаешь из великодушия… из рыцарских чувств.
— Я не рыцарь, я «конек», — сказал Марко.
— Рыцарь с морским коньком на щите, — уточнила Юнка.
Это понравилось Марко. Он стал думать, что ответить, но тут сзади добродушно попросили:
— Хлопец, сними свою чепу, перо закрывает полсцены.
Юнка не стала уточнять, что она не «хлопец», только строптиво заметила:
— Там еще нечего смотреть. Занавес…
— Мальчик, не спорь со старшими, — хихикнул Марко.
Юнка сняла бархатную «чепу», мазнула Марко пушистым пером по носу, надела берет на вздернутое колено. «Всё еще не вышла из роли», — подумал Марко. Поднялся занавес, и мальчики в белых атласных рубашках запели «Аве Мария». У Марко всегда при этой мелодии холодели щеки. Юнка тоже притихла…
Потом было много разных номеров: и хоровые выступления, и отдельные певцы, и танцы. И всё это нравилось Марко, хотя и меньше, чем «Принц и нищий» с пажом и «Аве Мария».
А после всех играл струнный квартет (понимаете, струнный!).
Два мальчика и две девочки возрастом вроде Марко и Юнки. Виолончель и три скрипки: две обыкновенные и одна побольше (кажется, ее называют «альт»). Как называлась музыка и кто композитор, Марко не расслышал. Вернее, тут же забыл. Но мелодию запомнил надолго. Может быть, навсегда. Объяснить ее словами было нельзя, она просто брала за душу. Со смесью грусти, тревог и ожидания радости… Юнка положила свою ладонь на запястье Марко… Потом все вдруг шумно захлопали. Ненормальные! Здесь нужна была долгая тишина…