Мисс Кэмерон было пятьдесят восемь лет. Пятьдесят шесть из них она прожила в Эдинбурге в высоком холодном доме с окнами, выходящими на север, в котором родилась и выросла. Она была единственным ребенком в семье и весьма поздним, так что к ее двадцати годам родители были уже на пороге старости. Из-за этого уехать из дома и зажить собственной жизнью для нее было не просто сложно, а почти невозможно, но все-таки она нашла компромисс: поступила в университет, но в местный, и продолжала жить с семьей, а после этого нашла работу учительницы, опять же в местной школе. Когда ей исполнилось тридцать, родители состарились настолько, что и речи быть не могло о том, чтобы отделиться от них, ведь, в конце концов, эти старики, — с изумлением думала мисс Кэмерон, — когда-то подарили ей жизнь.

Когда мисс Кэмерон было сорок, у ее матери, и до того не отличавшейся крепким здоровьем, случился небольшой сердечный приступ; обессиленная, она около месяца пролежала в кровати, а затем скончалась. После похорон мисс Кэмерон вместе с отцом вернулась в их большой мрачный дом. Отец поднялся наверх и угрюмо уселся у камина, а она пошла на кухню заварить ему чаю. Кухня располагалась в нижнем этаже, и на окне были решетки — от грабителей. Дожидаясь пока закипит чайник, мисс Кэмерон смотрела через решетку на их маленький садик с каменистой почвой. Она пыталась высаживать там герани, но они быстро умирали, и сейчас за окном торчал лишь клок настырного кипрея. Решетки придавали кухне сходство с тюрьмой. Раньше эта мысль никогда не приходила ей в голову, но сейчас она поняла, что именно так и обстоят дела: она в тюрьме, и ей из нее не выбраться.

Отец прожил еще пятнадцать лет, и она продолжала работать учительницей, пока его можно было оставлять одного. Когда с ним понадобилось находиться неотлучно, даже днем, она покорно уволилась с работы, которая не приносила ей особенного удовольствия, но, по крайней мере, давала некоторое удовлетворение, и засела дома, полностью посвятив себя отцу. Она располагала собственным доходом, совсем небольшим, и думала, что у отца денег тоже в обрез, — столь скудную сумму он выделял на домашнее хозяйство, так экономно расходовал уголь и электричество, так редко позволял себе хотя бы скромные развлечения.

У него была старенькая машина, которой мисс Кэмерон выучилась управлять, и в теплые дни она, бывало, усаживала отца на переднее сиденье, где он возвышался, напоминая гробовщика в своем сером костюме и черной шляпе, и они отправлялись к морю, или куда-нибудь за город, или в парк Холируд, где отец спотыкающимся шагом совершал небольшую прогулку, а то добирались до поросших травой склонов Артурова трона и усаживались на солнышке. Однако потом цены на бензин резко подскочили и, не посоветовавшись с дочерью, мистер Кэмерон продал машину, а ее денег не хватало на то, чтобы купить другую.

Была у нее подруга, Дороти Лори, с которой они вместе учились в университете. В отличие от мисс Кэмерон, Дороти вышла замуж — за молоденького доктора, который впоследствии стал знаменитым неврологом, и при его активном содействии нарожала кучу превосходных детишек, теперь совсем взрослых. Положение мисс Кэмерон всегда возмущало ее до глубины души. Она считала, что родители подруги — обыкновенные эгоисты, которые думают только о себе, что ее отец с каждым днем обращается с ней все хуже. Продажа машины оказалась последней каплей.

— Это просто смешно! — объявила она за чаем в своей солнечной, уставленной цветами гостиной. Мисс Кэмерон смогла вырваться из дома, уговорив приходящую помощницу посидеть с отцом, накормить его и проследить, чтобы он не свалился с лестницы по пути в туалет. — Какой он все-таки скряга! Уверена, он может позволить себе содержать машину, хотя бы ради тебя!

Мисс Кэмерон не сочла нужным упомянуть, что отец никогда не думал ни о ком, кроме самого себя. Она просто ответила:

— Я не знаю.

— Так попытайся разузнать. Поговори с его бухгалтером. С адвокатом.

— Дороти, я не могу! Это будет для него оскорбительно.

Дороти издала недовольное «пфуфф» — как в старинных романах.

— Я не хочу его огорчать, — сказала мисс Кэмерон.

— Ничего страшного, если он немного огорчится. Если бы он хоть иногда огорчался, то, возможно, не стал бы таким эгоистичным, занудным… — Дороти прикусила язык, а потом закончила, — стариком. Вот.

— Он очень одинок.

— Конечно, он одинок. Эгоисты всегда одиноки. В этом не виноват никто, кроме него. Он столько лет просидел в своем кресле, жалея себя.

Мисс Кэмерон всегда ненавидела споры.

— Ну, — слабым голосом пробормотала она, — тут уж ничего не поделаешь. Ему уже под девяносто, и его не изменишь.

— Да, но тебе еще не поздно измениться! Ты не можешь состариться рядом с ним. У тебя должна быть собственная жизнь.

Отец умер мирно и безболезненно: заснул после обычного вечера дома и вкусного ужина, приготовленного дочерью, да так и не проснулся. Мисс Кэмерон была рада, что смерть его оказалась легкой. На похороны собралось неожиданно много народу. Через день мисс Кэмерон вызвали в адвокатскую контору. Она пришла в черной шляпке и с легким раздражением в душе. Однако в конторе ее ждала совершенно неожиданная новость. Мистер Кэмерон, старый шотландский хитрюга, здорово водил всех за нос. Вся его копеечная экономия и многолетний аскетизм были одним большим блефом. Он завещал своей дочери дом и деньги — сумму, о которой она не смела и мечтать. Сдержанная и внешне невозмутимая, как обычно, она вышла из адвокатского бюро на залитую солнцем площадь Шарлотты. Над башнями замка полоскался на ветру флаг, воздух был свежий и холодный. Она зашла в «Дженнерс» и выпила чашку кофе, а потом отправилась к Дороти.

Дороти, услышав новость, отреагировала двояко: с одной стороны, ее разозлила подлость мистера Кэмерона, с другой — она радовалась за подругу и привалившее ей богатство.

— Ты сможешь купить себе машину, — говорила она. — Сможешь путешествовать. Будешь щеголять в норковом манто, ездить в круизы. Что ты собираешься делать? Чему посвятишь остаток жизни?

— Ну, — осторожно ответила мисс Кэмерон, — первым делом я куплю маленький автомобиль. — Мысль о том, что она теперь свободна и может ехать куда угодно, ни с кем не считаясь, была ей в новинку — к этому надо было привыкнуть.

— А путешествия?

Но мисс Кэмерон, в общем-то, не хотелось путешествовать, разве что побывать в Обераммергау, да посмотреть мистерию про Страсти Господни. Круизы ее совсем не привлекали. На самом деле ей хотелось лишь одного. Была одна вещь, о которой она мечтала всю жизнь. И вот теперь мечта сбывалась.

Она сказала:

— Я продам дом в Эдинбурге. И куплю другой.

— Где?

Ответ был известен заранее. В Килморане. Девочкой она ездила туда на летние каникулы — ее пригласили заботливые родители школьной подружки. Каникулы принесли ей столько счастья, что мисс Кэмерон вспоминала о них все эти годы.

— Я перееду жить в Килморан.

— Килморан? Так это же просто на другом берегу залива…

Мисс Кэмерон улыбнулась. Никогда раньше Дороти не видела у нее такой улыбки, поэтому она сразу же замолчала.

— Я куплю там дом.

Так она и сделала. Дом на склоне холма, смотрящий на море. Сзади, с севера, он казался неприметным и скучным, с квадратными окошками и дверью, открывавшейся прямо с мостовой. Однако внутри дом был очень красив: настоящий георгианский особняк в миниатюре, с каменным полом в холле и плавно изогнутой лестницей, ведущей на второй этаж. Наверху находилась гостиная с эркером, перед домом был разбит сад, защищенный от морских ветров высокой стеной. В стене открывалась калитка, за которой начиналась каменная лестница, — по ней можно было спуститься на пляж. Летом там бегали ребятишки, поднимая страшный шум, но их веселая перекличка была для мисс Кэмерон сродни грохоту волн, крикам чаек и неумолчному гулу ветра.

В доме надо было много всего отремонтировать, много на что потратиться, однако мисс Кэмерон набралась решимости и взялась ремонтировать и тратить. Вскоре у нее появилось центральное отопление и двойные рамы. Кухню перестроили, установили там сосновые буфеты и шкафчики, на смену старой сантехнике из обколотого белого фаянса пришли новые раковины и ванна нежного салатного оттенка. Был заказан просторный фургон, на котором переехали в Килморан из их старого дома в Эдинбурге дорогие ее сердцу предметы мебели, фарфор, серебро и фамильные картины. Ковры она купила новые, а вместе с ними и занавески, сменила обои на стенах, а наличники на окнах попросила выкрасить белым.