Я принесла себе не только чашку, но и плошку с хлопьями и поедала их, сидя на краю огромного резного соснового ложа, которое Феба и Чипс делили на протяжении многих счастливых и грешных лет. Однажды она призналась мне, что все, что ей по-настоящему нравилось в жизни, было либо незаконным, либо аморальным, либо ведущим к ожирению, и сказав это, расхохоталась.

Но каким-то образом они с Чипсом это преодолели. Благодаря исключительной силе характера и обезоруживающему обаянию они сумели справиться с неизбежным наплывом предрассудков даже в этой маленькой провинциальной деревне. Я помнила, как Чипс играл на органе в церкви, когда простужался здешний органист, и как Феба усердно пекла огромные, похожие на падающие башни пироги для чаепитий Женского института. [1]

Она заботилась обо всех, но чье-то отдельное мнение ее не интересовало. Я смотрела, как она ест свой тост с мармеладом, и понимала, до чего же я ее люблю. Она поймала мой взгляд и заметила:

— Как хорошо, что ты едешь обедать с Дэниелом. В котором часу вы встречаетесь?

— В половине первого в закусочной у лодочной станции в Порткеррисе. Но я не поеду, пока ты не пообещаешь мне, что с тобой будет все в порядке.

— Ради бога, ну я же не инвалид. Поезжай спокойно. Но когда вернешься, тебе придется обо всем подробно рассказать — я хочу все-все знать. Хочу доскональный отчет! — она подмигнула мне и залилась озорным смехом. К ней явно вернулось ее обычное хорошее настроение, и я принялась ей рассказывать о вчерашнем вечере и нашей встрече с миссис Толливер.

— … это было ужасно неловко, потому что я думала, что Дэниел стоит за моей спиной, и сказала что-то дурацкое, типа «хочу познакомить вас со своим другом», а повернувшись, обнаружила, что его нет. Он исчез. Удрал в бар.

— А миссис Толливер его видела?

— Понятия не имею, — я слегка призадумалась, — а какая разница?

— Никакооой… — протянула Феба.

Я нахмурилась, глядя на нее:

— Феба, ты что-то скрываешь.

Она поставила свою чашку и рассеянно поглядела в окно. Спустя некоторое время она пожала плечами и сказала:

— Ну, не думаю, что сейчас стоит об этом говорить. Все это было так давно. С тех пор много воды утекло. Да и тогда в этом не было ничего особенно страшного.

— Чего не было страшного?

— Ну… Когда Дэниел жил у нас, когда он был еще совсем молод, на лето к матери приехала из Лондона Аннабель Толливер, и… ну… думаю, можно сказать, что у них был небольшой роман. Интрижка, — добавила она оптимистично, стараясь, чтобы это прозвучало обыденно.

Дэниел и Аннабель Толливер. Я уставилась на Фебу.

— Ты хочешь сказать, что его очаровала Аннабель?

— Очаровала, — она хихикнула. — Какое замечательное старомодное слово. Словно «сюртук». Нынче никто уже не носит сюртуков. — Она вздохнула и вернулась к теме разговора. — Нет, не совсем. По правде говоря, я думаю, это Дэниел очаровал Аннабель.

— Но ведь она должна была быть старше его.

— Да, конечно. По меньшей мере на восемь лет.

— И замужем.

— Да, замужем. Но я уже говорила тебе, что для Аннабель это никогда не имело большого значения. К тому времени у нее уже был сын Майкл. Ему было года четыре. Бедный мальчик, уже тогда, насколько я помню, он был как две капли воды похож на своего отца!

— Но… — бесконечные отступления Фебы не проясняли ситуацию. — Что произошло?

— О господи, да ничего не произошло. Они вместе ходили на вечеринки, устраивали пикники на берегу, плавали. В то лето у нее была очень броская машина с откидным верхом. Они повсюду ездили вместе и выглядели, конечно, очень эффектно. Притягивали взгляды. Да ты сама можешь это представить, Пруденс.

Я могла. Даже слишком ясно.

— Но я никогда бы не подумала, что Дэниел… — я замолчала, поскольку не была уверена в том, что именно думаю.

— Ты никогда бы не подумала, что Дэниел был столь общительным. Возможно, он и не был, но зато он был очень привлекательным молодым человеком. Да и до сих пор остается. Ему должно было льстить, что она так страстно хотела проводить с ним время. Я ведь говорила тебе, что она была красива. Повсюду вокруг нее мужчины впадали в экстаз, словно томившиеся от любви коровы. Или правильнее сказать: томившиеся от любви быки? А Дэниел всегда был очень спокоен. Я думаю, это его спокойствие и интриговало Аннабель.

— И сколько это продолжалось?

— Время от времени на протяжении всего лета. Но это была всего-навсего интрижка. Совершенно безобидная.

— А что должна была говорить об этом миссис Толливер?

— Миссис Толливер никогда и ни о чем не говорит. Она принадлежит к той породе женщин, которые искренне убеждены, что если ты на что-то закрываешь глаза, то оно исчезает. Кроме того, она не могла не понимать, что если не Дэниел, то был бы кто-нибудь другой. Возможно, она сочла, что он наименьшее из зол.

— Но как же мальчик… Майкл?

— У него была вышколенная няня. Он никогда не становился для них помехой.

— А ее муж… — я с трудом выговорила его противное имя, — Лесли Коллиз?

— Он был в Лондоне, вел дела в своем офисе. Думаю, жил в квартире с гостиничным обслуживанием или где-то еще. Понятия не имею, да это и не важно.

Я крепко задумалась над этим неожиданным открытием и наконец задала вопрос:

— Вчера вечером… ты думаешь, именно поэтому Дэниел не захотел разговаривать с миссис Толливер?

— Может быть. А может, он просто не хотел общаться с четырьмя дамами, игравшими в бридж.

— Интересно, почему он сам мне об этом не рассказал?

— С какой стати он должен был тебе об этом рассказывать? К тебе это не имеет ни малейшего отношения, да к тому же в этой истории не было ничего примечательного.

Она налила себе еще кофе и добавила с некоторой поспешностью:

— Не придавай этому значения.

— Да я и не собираюсь. Но я бы предпочла, чтобы это был кто угодно, только не Аннабель Толливер.

Красное небо во время восхода — ждет пастуха непогода. Но это был один из тех дней, когда не знаешь, каких сюрпризов ждать от погоды. Теплый денек с западным ветром, порывы которого срывали с деревьев листья, кружили их в воздухе и покрывали сине-зеленое море белыми барашками. По ярко-голубому небу мчались высокие облака и воздух казался сверкающим. С вершины холма над Порткеррисом открывался вид на многие мили вокруг — далеко за маяк, вплоть до отдаленного мыса Тревоуз Хед. Внизу лежала гавань, из которой в покрытое зыбью море вышла одинокая рыбацкая лодка, направлявшаяся к глубоким водам под скалами Лэниона.

Крутой спуск с холма проходил через узкие улочки маленького городка. Отдыхающие, наводнявшие город летом, в основном разъехались. Но небольшие группы, выглядевшие слишком легко одетыми в своих шортах, еще можно было увидеть у новостного агентства или на спуске с холма к булочной, из которой доносился аромат горячей свежей выпечки.

Закусочная в Порткеррисе находилась на одном и том же месте на протяжении трехсот лет, а может, и более, — на дороге через гавань, у старого причала, где рыбаки обычно ловили сардин. Я проехала мимо, но Дэниела не было видно, поэтому я припарковала свой «фольксваген», прошлась по мостовой обратно и вошла в закусочную, пригнув голову под низким закопченным дверным косяком. После яркого дневного света внутри казалось очень темно. В очаге горел уголь, и перед огнем сидел старик, выглядевший так, словно он сидел здесь всю свою жизнь, или, может быть, вырос из здешних половиц.

— Пруденс.

Я обернулась. Дэниел сидел в глубокой оконной нише, и перед ним на шатком, сделанном из бочки столе стояла пустая пивная кружка. Он встал, выбрался из-за стола и произнес:

— Сегодня слишком хороший день, чтобы обедать под крышей. Как по-вашему?

— Так что же будем делать?

— Давайте что-нибудь купим и съедим на берегу.

Мы вышли на улицу и прогулялись до одного из тех удобных магазинчиков, в которых, кажется, продается все на свете. Там мы купили свежих пирогов, которые были такими горячими, что продавцу пришлось завернуть их в газету. Заодно мы взяли свежих яблок, немного шоколадного печенья, упаковку бумажных стаканчиков и бутылку непонятного красного вина. Когда продавец понял, что мы собираемся его тут же выпить, он снабдил нас штопором.