— Несколько лет назад, — отвечала Оливия, поправляя ленту в гриве своей лошади, — отец Даниэль и его ризничий приезжали в наш монастырь. Я встречалась с ними, но они, конечно, меня не запомнили. Я только показала им некоторые из работ, которые мы выполняли в нашей мастерской. Насколько помню, им понравилась шелковая напрестольная пелена с нарядной каймой. Это у них было первое вышитое украшение, потому что братству цистерцианцев только недавно разрешили их использовать. Они в этом от нас сильно отстали, — снова рассмеялась она. — Потом мы вышили для них ризы и подарили им.

— Подарили? Ты хочешь сказать, настоятельница Антония подарила?

— Да. Я думала, что ты знаешь, что цистерцианцам запрещено заказывать кому-либо такие вещи — ну, то, что можно надеть на себя. Они могут только принимать дары.

— Не удивительно, что она с трудом сводит концы с концами, — пробормотал сэр Лоуренс и вновь обратился к ней. — И ты сама работала над этими вещами?

— Да, конечно. Мне тогда было лет тринадцать, и преподобная матушка назначила меня старшей. Я это хорошо помню. Моя подруга Маргарет тоже работала вместе со мной. Нам было так весело!

— Весело?

— Ну да, ведь раз мы были заняты таким важным делом, нам разрешалось пропускать службы.

— Ага. Значит, таким образом у вас оставалось лишнее время, чтобы работать над вышивками?

— Да, считалось, что так. Но на самом деле мы с Маргарет удирали… — Она замолчала, закусив губу, чтобы не рассмеяться.

— Ну-ка, давай, расскажи мне! Вы удирали…

— …Чтобы потихоньку поглазеть на братьев-мирян. Они нас, конечно, не видели!

Завидев кавалькаду Миддлвея, брат Бернард, веселый и румяный распорядитель дома для гостей аббатства, вышел навстречу гостям.

— Добро пожаловать, сэр Лоуренс. Мы ждали вас несколько дней назад, но у тебя, несомненно, было слишком много дел, — сказал он, радостно улыбаясь Оливии.

— Брат Бернард, позволь представить тебе мою нареченную, Оливию Джиллерс.

— Джиллерс? Так ты значит из бригхельмских Джиллерсов. Твой отец, сэр Генрих, не раз у нас останавливался. Мы вдвойне рады видеть тебя у нас, сестра!

Оливия уважительно присела перед ним в реверансе. Сэр Лоуренс взял ее за руку, и она успела заметить его одобрительный взгляд.

— Благодарю тебя, брат Бернард, ты очень добр.

— Наш аббат приглашает вас зайти к нему перед ужином, сэр Лоуренс. У него гостит отец Пит, аббат монастыря Честерфилд, и потому все наши комнаты для гостей заняты. Однако ваша комната, разумеется, свободна.

Он отпер дверь большим железным ключом из связки, висевшей у него на поясе, и Оливия увидела уютную комнату, из окон которой было видно аббатство. Она хотела спросить, где же ее комната, но что-то помешало ей.

«Просто следуй за мной и смотри, что я буду делать», — сказал ей Лоуренс, когда по дороге в аббатство Оливия, чувствуя испуг и неуверенность перед предстоящей новой жизнью, спросила у него, как ей себя вести. Так что теперь она только бросила быстрый взгляд на будущего мужа и убедилась в том, что не ошиблась, промолчав в этот раз.

— Благодарю, брат Бернард, это очень любезно с твоей стороны. Я знаю, нам здесь будет очень удобно.

Когда брат Бернард ушел, Оливия повернулась к сэру Лоуренсу. Хотя то, что нареченных разместили в одной комнате, было самым обычным делом, она не могла скрыть от него своего страха и досады. Его ничуть не удивило, когда она спросила о комнате для нее. Прислонившись к двери и глядЯ в сузившиеся, сердитые глаза сжавшейся от страха Оливии, он понимал, что должно последовать, и почти жалел ее. После такого длинного, богатого событиями дня теперь еще и это… Что же странного в том, что она рассердилась?

— Вот твоя комната, дамуазель, а также и моя. Он сложил руки на груди и приготовился отражать атаку.

— Нет, я не могу быть с тобой в одной комнате! Я никогда не делила комнату с мужчиной… никогда… — Она показала рукой на кровать, глаза ее были широко раскрыты, и в них стоял ужас. — Здесь же только одна кровать… где ты будешь спать?

Он ответил ей, не произнеся ни слова, но и не оставляя у нее ни малейших сомнений в том, что ей предстоит. Его взгляд скользнул по Оливии. На губах его играла легкая улыбка.

— Это просто нелепо! Я пойду и поговорю с братом Бернардом. Пусть они найдут для меня еще одну комнату.

Она метнулась к двери, но он загораживал проход. Словно запертый в клетке зверь, подумал он, и хотя она очень нравилась ему такая — отчаянная и разъяренная, сэр Лоуренс понимал что должен как можно быстрее утихомирить ее, пока не принесли вещи. Он отошел от двери, и Оливия, думая, что проход теперь свободен, рванулась вперед, но попала прямо в его железные объятья. Она попыталась вырваться, но он был слишком силен.

— Оливия, послушай! Послушай, маленькая птичка! Давай решать наши проблемы по очереди, что ты на это скажешь?

— Нет! Я хочу уйти отсюда… — Она не желала слушать его и как пойманная птица билась в его руках, но тщетно.

— Хорошо, успокойся! Мы поговорим с братом Бернардом после ужина. Но сейчас мы должны приготовиться к встрече с аббатами и другими гостями. Ты же не захочешь пойти на ужин в таком виде, правда?

Он поговорит с братом Бернардом? Он только что обещал ей это? Оливия наконец перестала биться, осознав его слова. Ей так хотелось, чтобы он успокоил ее, чтобы понял, как ей страшно. Но не обман ли это, чтобы остановить ее? Она подняла голову как раз в тот момент, когда он наклонился к ней. Его серо-стальные глаза глядели в упор. Он мягко положил ее руку себе на плечо. Послушно, словно во сне, она подчинилась этому и закрыла глаза, почувствовав на своих губах его губы — горячие, крепкие, опытные. Все привычные слова положенного протеста вылетели у нее из головы. Его губы дразнили ее, заставляя отреагировать на поцелуй в то время, когда гнев еще кипел в ней, тщетно побуждая продолжить битву. И она клюнула на приманку этих губ. Разбуженные им гнев и страсть слились воедино, требуя разрядки, и эта могучая объединенная сила заставила ее полностью отдаться поцелую, покусывать его губу и отвечать на призывы его языка. Отчасти она осознавала, что в этом поцелуе выразилась неодолимая потребность ее тела. С тех пор как сэр Лоуренс впервые появился в ее жизни, ее едва осознаваемые чувства взорвались подобно извергающемуся вулкану, и хотя этот новый опыт слишком смущал ее, чтобы примириться с ним, его воздействие нельзя было ни подавить, ни игнорировать. Она вложила в поцелуи всю жажду своей души, тело напрягалось и дрожало в его объятиях, пальцы впивались в кожаную тунику, словно она силой удерживала его рядом с собой.

Понимая, что она попалась на уловку, он позволил ей остаться в заблуждении насчет свободы выбора и прочей женской чепухи, наслаждаясь ее возбуждением, которое она принимала за гнев. Однако немного погодя он вновь взял ситуацию в свои руки — у них было слишком мало времени; Его поцелуи стали такими же яростными, как и ее, и как он и ожидал, она вскоре оторвалась от его губ, дрожа и хватая воздух ртом, прильнув к нему, чтобы не упасть, Ее тело расслабилось в его объятиях и стало послушным; она открыла глаза и увидела его восхищенный взгляд.

— Молодец, маленькая птичка! Я буду с нетерпением ждать продолжения, но сейчас мы должны…

Послышался стук в дверь, и Оливия немедленно отпрянула, и не только из нежелания быть увиденной в его объятиях посторонними, но и оскорбленная его насмешливыми словами. Однако Лоуренс не выпустил ее из кольца своих рук.

— Куда ты? Это всего только принесли вещи.

— Пожалуйста, отпусти меня! — умоляла она.

— Нет! Войдите! — крикнул он тем, кто стоял за дверью.

Он отдавал распоряжения, куда класть вещи, и при этом продолжал удерживать ее возле себя, прижимая к себе железной рукой, что выглядело со стороны как жест нежной заботы. Наконец, отдав несколько распоряжений слугам, он отпустил их кивком, и только когда дверь за ними закрылась, наконец выпустил ее.