Всякий раз это было началом конца – секунду-другую пациент терпел чистку, но затем, едва только поворачивал голову и встречался с Джейн глазами, взвывал:

– «Вррррааааа!» Пошла вон! Пошла вон, пошла вон, пошла вон! – Он вскакивал на лапы и забивался в угол палаты, скуля и хныча, его пальцам едва удавалось показать ей, куда он советует ей отправляться.

Поначалу Боуэн четко придерживалась инструкций, которые сама же выдала персоналу отделения. Она не трепала дружески Саймона по загривку, а равно не чистила его, что тоже должно было бы его успокоить – успокаивало же это других шимпанзе в отделении. Но постепенно ее терпение тончало – реакция Саймона оставалась такой же ненормальной, он совершенно не желал идти на контакт, и теперь, едва только художник начинал жаться в угол, Боуэн легонько била его по морде. Но и это ни к чему не привело, если не считать дурацких обвинений в надругательствах и мучениях, которые появлялись в его письмах после таких эпизодов.

– «ХууууГраааа!» – пробарабанила Боуэн по двери кабинета Уотли и ворвалась туда одним прыжком, обрушив на голову начальника лавину Дайксовых записочек. Две-три минуты она продолжала демонстрировать свое недовольство, бомбардируя консультанта книгами, извлекаемыми одна за другой из стоявших у него в кабинете шкафов.

– «Хуууу-хуууу-хуууу» Джейн, как все это понимать? Ты что, решила устроить у нас тут переворот, революцию «хууууу»? – замахал Уотли, складывая пальцы в перерывах между отражением одной книжки и подлетом следующей.

– «ХууууГраааа!» Как это понимать?! А вот так вот и понимать, Уотли! Мы топчемся на месте. Я каждый день шлю вам отчеты о своей переписке с Дайксом, а вы, насколько я могу судить, ничего в этой связи не делаете.

– Да, но что же я могу сделать-то «хууууу»? Вы, кажется, не в состоянии ему помочь. Даже диагноз поставить не сумели. Все, что мы имеем по сравнению с началом предыдущей недели, – это два блокнота белиберды, один за авторством Дайкса, про то, что на планете Земля живут люди, другой – за вашим, про то, как все устроено на самом деле. Мне кажется, во всем этом нет ни грана психиатрии «хууууу».

– Возможно, здесь-то и зарыта карликовая пони.

– Я не понимаю.

– Возможно, нам нужно придумать какой-то другой подход к Дайксу. Уотли, мы обязаны что-то сделать.

Консультант выполз из-за стола, под которым прятался, и подчетверенькал к Боуэн.

– «ХууууГрааа», вот что, Джейн, полагаю, раз мы не можем заставить нашего шимпанзе передумать, то пусть воображает себя человеком и все такое. Ведь у вас нет никаких свежих идей. Да, вы сумели довольно точно установить степень его «хиии-хииии-хииии» «человечности», но идей-то у вас больше не стало?

В следующий миг Уотли пережил шок – д-р Боуэн начала чистить его в паху, чистить весьма фривольно, а затем, и это был еще больший шок, начала играть с начальником в спаривание, хотя и с силой подчеркивала каждым движением, что это только игра.

– У нас остался еще один шанс «чапп-чапп», Уотли, – пробарабанила она где-то у него в подбрюшье.

– «Хиии-хиии-хиии-хиигггххх». И что же это за шанс, Джейн – Джейн! Я серьезно.

– Буснер.

– «Хууууу» что?

– Наш шанс – Зак Буснер. Давайте попросим его осмотреть Дайкса. Возможно, он что-то придумает.

Длинный синий «вольво» седьмой серии свернул с Талгарт-Роуд и нырнул под Хаммерсмитскую эстакаду. Внутри машины команда Буснера занималась тем же, чем всегда: одни буйствовали, другие их поучали. Старшие подростки на заднем сиденье чистились, хихикали, дергали за разнообразные веревочки, ручки и кнопочки и истошно вопили, уворачиваясь от нокаутирующих ударов вожака, которым было не занимать силы, но явно недоставало меткости.

– «Ррррряв»! Вот что, ребята, – показал именитый натурфилософ, как он любил себя обозначать, – мы приближаемся к больнице, где заточен этот бедняга.

Прыгун крутанул рулем вправо-влево, преодолевая S-образный поворот, вслед за «вольво» увивались маленькие смерчи потревоженных пакетов из-под чипсов.

– Обратите внимание на белые столбы и трубы, которыми украшены стены клиники.

Старшие подростки исполнили приказ вожака, задрав головы вверх и уставившись тремя парами глаз сквозь люк; три порции шерсти выпростались наружу поверх воротников их футболок.

– Видите «хууууу»?

– Да, видим, вожак, – взмыли к крыше машины шесть лап.

– Архитектор, который проектировал это «уч-уч» здание, вероятно, полагал, что в известном смысле следует традиции функциональности в духе школы Баухаус и брутализму Ле Корбюзье, но, признаемся, на самом-то деле он сделал что «хууууу?» – На заднем сиденье царило беззначие. – Итак, что же он сделал на самом деле «хууууу»?

Эрскин поднял вверх палец.

– «Хууууу» да, Эрскин?

– «ХуууууГрааа» он просто навесил на окна решетки, вожак «хууууу»?

– Очень хорошо, очень хорошо, ты отличный самец, ползи сюда, – Буснер протиснул голову меж сидений и громко чмокнул Эрскина в морду.

– Именно, «чаппп-чаппп» совершенно верно, это-то он и сделал. Это не трубы и не столбы – это решетки. Возможно, лишь декоративные, но все же символ вышел грандиозный. Он нагляднейшим образом показывает, что шимпанзе на всех здешних четырнадцати этажах отрезаны от своих групп, лишены права на территорию и возможности четверенькать, куда им вздумается. Меж тем, – продолжил махать лапами Буснер как заправский дирижер, – вам, ребята, конечно, известно, что шимпанзечеству потребовались тысячелетия, чтобы преодолеть, подавить свое инстинктивное отвращение и ужас перед всевозможными увечьями и болезнями. Но и сегодня я порой нахожу повод сомневаться, что нам взаправду удалось это отвращение подавить. Сии столбы, – показал он так, что, казалось, знаки падают вниз с его ладоней как конфетти, – это не Башни, Где Царит Тишина, [80]это Башни, Откуда Раздается Истошный Вой. Там, на их вершинах, ненужные обществу тела наших собратьев лишаются чести и достоинства, а заняты этим падальщики, получающие деньги от государства, грифы в белых халатах…

Буснер со значением опустил лапы. Прыгун мигом смекнул, в чем дело, и щелкнул пальцами:

– «ХууууГрааа» великолепный образ, босс, великолепный.

– «Гррннн» спасибо, Прыгун, можешь поцеловать мне задницу.

Прыгун немедленно исполнил приказ вожака.

Высадив команду Буснера у главного входа в больницу, Прыгун отвел «вольво» на стоянку. В голове его – разумеется – полыхал неслыханный пожар гнева, он был весь агрессия, весь Воля к Власти. [81]Союз, думал он, все, что мне нужно, – это заключить хороший союз, и тогда я смогу осуществить свой план. Меня воротит от необходимости целовать Буснера в задницу, и мне плевать на его прежние заслуги, пусть они хоть сто раз вселенского масштаба. Абсурдный случай с этим художником – то самое, чего я так ждал. Если бы я верил в судьбу или в какого-нибудь Вожака, по чьему агрессивному образу и подобию мы все созданы и у которого можно что-нибудь вымолить, то считал бы, что Дайкс послан мне Провидением. Но на самом деле тут всего лишь изумительное, смешное до колик совпадение. Союз, союз… может, Уотли не откажется стать моим союзником, и ведь старик думает, я не знаю, что у него артрит, а я-то все-все знаю, да-да, и еще много чего другого знаю, мало не покажется.

Буснеровы старшие подростки поневоле пришли в восхищение – так много шимпанзе кланялись именитому психиатру, пока тот шествовал по первому этажу больницы. Они много раз бывали вместе с ним в больнице «Хит-Хоспитал», но никогда не верили, что подобострастие тамошнего персонала – нечто большее, чем просто рефлекс, этакое похмелье прошлого. Но теперь, видя, как врачи и медсамки один за другим бросали все свои дела, бежали им навстречу и кланялись Буснеру, а их носы и зады тряслись в пароксизме покорности, Эрскин и его братья по-новому прониклись уважением к своему вожаку.