Там Саймон уселся за стол и сжевал миску терновых ягод – не преминув пожаловаться, что они слишком кислые, – и чашку черимойи – не преминув пожаловаться, что она слишком сладкая. Буснер попытался было заинтересовать его ломтиком дуриана, щелкнув пальцами:

– Лучшее, что есть на рынке. Моя третья самка специально ходит за ним в магазин тайских деликатесов в Белсайз-Парк.

Но уже один запах экзотического фрукта заставил Саймона отмахнуть Буснеру нет.

Лучшим успокоительным для Саймона оказались Буснеровы карликовые пони – они надолго отвлекли внимание бывшего художника от разного рода проблемных черт его нового дома. Как обычно, три-четыре зверька прогуливались по саду, звонко ржали и осыпали розовые кусты мелкими, покрытыми сеном экскрементами. Саймон глаз не мог от них оторвать.

– Какие маленькие, – удивленно застучал он по загривку Буснеру, который с головой погрузился в «Гардиан». – Почему они такие маленькие «хуууу»?

– Маленькие «хуууу»? Да, они такие. Разумеется, дикая лошадь, от которой они происходят, куда крупнее, но за тысячелетия совместной жизни с шимпанзе их разводили с целью получить особи как можно меньшего размера, пока современная домашняя лошадь не приобрела свой нынешний удобный размер – в самый раз, удобряют сады, не разрушая их копытами «чапп-чапп». – Буснер схватил одну из обсуждаемых особей за ошейник и потрепал ее карамельную гриву.

– А что же собаки? Что стало с собаками «хуууу»? Боюсь «клак-клак-клак», вы мне покажете, что они стали куда крупнее!

– Совершенно верно, Саймон, они стали крупнее. Дикая собака в холке всего десять ладоней. Последние исследования показывают, что предок всех нынешних видов собачьих по размеру походил на современного волка. Разумеется, такое маленькое животное никак не могло использоваться как тягловая скотина. Так что век за веком шимпанзе разводили собак, отбирая крупных особей. Если вам интересно мы можем посетить какую-нибудь местную псарню и там вы увидите собак ростом тридцать две ладони в холке.

Саймон не нашелся, что отзначить. Эта мена мест домашних животных стала для него сюрреалистической насмешкой, еще одним стеклышком в калейдоскопе накладывалась на перевернутую вверх дном картину мира, мира, в котором он вынужден теперь жить. Он снова подумал о Саре – о ком же еще! – вспомнил, как она в экстазе обнажила клыки, когда он нырнул в нее в тот последний раз, вспомнил Грейси, ее ретривера, вспомнил, как собака в то последнее утро тревожно рычала и скулила под дверью спальни, требуя, чтобы ее впустили. Затем он вспомнил миниатюрную лошадь, которая бегала по той комнате-не-до-смеха, где он проснулся, в дивном новом мире волосатых мучителей. Сколько еще таких перевертышей он обнаружит здесь? Что тут еще есть – летающие ролики, живородящие рыбы? Он обхватил себя передними лапами и начал раскачиваться на стуле, как обезьяна в клетке или как ребенок, страдающий аутизмом.

Буснер тотчас уловил смену настроения. Лучше пока все время чем-нибудь Саймона отвлекать, подумал именитый психиатр, делать новые шаги по этой моей программе интеграции, заниматься физической деятельностью, чем угодно, только бы заставить его сосредоточиться на внешнем и забыть о внутреннем.

– «Грууннн» Саймон.

– Да, вы что-то показали «хуууу»?

– Думаю, сегодня нам нужно продолжить знакомиться с миром, как он есть. В рассуждении, так показать, постоянно увеличивать нагрузку.

– Что вы конкретно имеете в виду «хуууу»?

– Как что? Разумеется, прогулку в зоопарк.

Прыгун остановил «вольво» у дома Буснера, поухал, не выползая из-за руля, и стал ждать. Почти сразу на дорожке появился Саймон Дайкс. Прыгун отметил, что тот по-прежнему ходит выпрямившись, как бонобо, почти не сгибая задних лап. Как и у бонобо, такая походка с неизбежностью выставляла на всеобщее обозрение его розовый пенис. Прыгун побледнел от ужаса; от Дайкса веяло чем-то опасным, загадочно-агрессивным, на него нельзя было смотреть без дрожи. Он слишком спокойно держался, не теребил все время шерсть, как всякий нормальный шимпанзе, и издавал свои гортанные вокализации. Ну да что ж с того, Саймон Дайкс оставался для Прыгуна пропуском в рай, и пятый самец не собирался об этом забывать.

Он выскочил наружу сквозь открытое окно «вольво» и встретил художника, когда тот преодолел полпути до калитки.

– «ХууууГраааа» доброе утро, мистер Дайкс, как вы себя сегодня чувствуете «хууууу»?

Саймон косо и сверху вниз посмотрел на обратившегося к нему шимпанзе. Он уже научился замечать тонкие отличия между шерстяными зверьми, так что некоторых мог даже узнавать. У данного конкретного экземпляра необычно маленькие и изящные уши. На морде практически ни волоска, кожа белее, чем у Буснера и Боуэн, не показывая уже об обезьянах, которых он видел в больнице: те были еще тоньше и стройнее, их кожа куда чернее, а губы куда розовее.

«ХууууГраааа» да, «ХууууГраааа». – Сам не понимая, что делает, Саймон забарабанил по стволу ближайшего дерева и стал резко вдыхать и выдыхать сквозь едва разжатые зубы. Затем он продолжил путешествие вниз по дорожке, а подчетверенькавший к нему шимпанзе отступал перед ним спиной вперед. Саймон удивился, с какой легкостью зверь передвигается таким вот образом – обезьяна явно ни на секунду не задумывалась, куда в очередной раз поставить лапу. Добравшись до ограды, самец одним движением отомкнул задвижку на калитке, не меняя позы и не видя, что делает его задняя лапа, распахнул калитку и прополз – все так же, спиной вперед – в образовавшийся проход. Затем наклонился, повернулся кругом и подставил Саймону свою угловатую задницу.

Саймон много раз видел, как звери так поворачиваются к Буснеру, и точно знал, что от него требуется. Он сам наклонился и положил переднюю лапу на подставленную часть тела. И снова, как всегда, был потрясен, насколько человеческим казалось на ощупь это тело всякий раз, когда он касался не покрытых шерстью мест.

– «Грруунн» отлично, отлично «чапп-чапп», ты ведь, не иначе, Прыгун, я угадал «хуууу»?

– Совершенно верно, это я. Я восхищаюсь вашим сумасшествием, я без ума от вашей мании…

– Прекрасно, прекрасно, Прыгун, отлично «чапп-чапп». – Саймон оделил пятого самца еще парой отеческих шлепков.

К ним не замедлил присоединиться Буснер, в лапах у него был портфель, на шее сидели несколько скулящих малышей, а за спиной выстроилась длинная очередь старших подростков, вся колонна чистила друг друга. Первый в очереди самец копался в шерсти на шее Буснера, следующий – в шерсти первого и так далее. Собравшиеся дыбили шерсть и довольно урчали. Все это выглядело настолько мощно и по-шимпанзечески, что Саймон не на шутку перепугался и спрятался за оградой. Буснер немедленно повернулся мордой к старшим подросткам:

– «Вррааа» сегодня, ребята, прогулки не будет, ни к чему вам портить настроение мистеру Дайксу… что же касается вас «врраааа!» – Не церемонясь, Буснер схватил малышей за шкирку и зашвырнул отчаянно скулящие комочки шерсти в цветочную клумбу.

Оставшись втроем, именитый психиатр и его пациент с ассистентом забрались в машину. Прыгун завел мотор и рванул с места, за шесть секунд разогнавшись до шестой же передачи. Лимузин камнем ухнул вниз, по холму в сторону Фрогнола, повернул направо и исчез, направляясь к Примроуз-Хилл.

Тем пассажирам «вольво», которые, принадлежа к виду «шимпанзе», ничего против этого не имели, утренний лондонский воздух казался относительно прохладным и чистым, а сам город – просторным. Но только не Саймону Дайксу, который видел вокруг себя запруженное, гнетущее урбанизированное пространство. Куда бы он ни обращал свой взор, на что бы ни смотрел – будь то краснокирпичные особняки на вершине холма Хэмпстед, будь то длинные крашеные террасы Белсайз-Парк, будь то зажатые друг между другом, как листы салата в сэндвиче, дома в районе Примроуз-Хилл, – он видел лишь городской пейзаж, загаженный порожденным им же самим мусором, этакий вселенский чулан, заваленный как попало забытыми, не нужными более хозяевам старыми вещами, заросшими паутиной, проеденными молью, покрытыми застарелым жиром и сажей. Никогда еще Лондон не представал перед его глазами таким уродливым карликом, никогда Саймон не испытывал в столице такой острой клаустрофобии. Мало того, куда ни глянь, везде эти небритые недоростки, везде их мозолистые пальцы барабанными палочками стучат по мостовой, а мерзкие лапы хватают, что ни попадя, пребывая в вечном движении.