Это – не люди. Это – фашисты. Их только так и можно. Давить гусеницами, давить голыми руками…

Рядом – бледное Мишкино лицо. Мишке еще хуже. Это он, Виктор-Василий, знает, что творили немцы в захваченных ими городах и селах. Он видел фотографии повешенных, расстрелянных и зверски замученных мирных жителей. Он – знает, а Мишка – нет. Для него это пока люди, живые люди, пускай и враги. Люди, которых сейчас перемалывают в фарш гусеницы их танка. Пускай легкого – для человеческой плоти большой разницы нет, наваливается ли на тебя сверху двадцать шесть тонн или одиннадцать…

Однако Мишка на самом деле растерялся куда меньше.

– Давай направо!

Он послушно дернул рычаг. Выполнить приказ сейчас было проще, чем думать самому.

Улочка узкая. Но ничего, проедут как-нибудь.

– Еще направо!

Они буквально носились по городу, сея панику и смерть.

Страшно не было – кровь, переполненная адреналином, пульсировала в висках, стучала в ушах. Стрелять. Давить. Убивать.

– Дави фрицев!

– Кого?!

Мишка этого слова не знал, хотя применительно к немцам оно использовалось еще в Первую мировую. Правда, не так широко, как во время Великой Отечественной.

– Фрицы. Ну, их часто Фридрихами зовут, а Фридрих сокращенно – Фриц.

Мишка засмеялся.

– Замечательно! Будем живы – надо ребятам рассказать. Приживется прозвище, как пить дать.

Прозвище приживется, но вовсе не с его легкой руки. Потому что им с Мишкой из сегодняшнего боя не выйти. Так случалось всегда: одна игра, один бой, гибель. А может, в этот раз повезет? Не ему – Мишке? Тот выживет, расскажет о «фрицах», и прозвище приживется именно благодаря ему, Виктору? Угу. Это было бы прикольно. Хотел повлиять на ход войны и повлиял тем, что ввел в обиход прозвище «фрицы».

Только вот слово «прикольно» при напарнике все же употреблять не стоит – уж этого он точно объяснить не сможет.

– Направо! Направо давай! – заорал Мишка. Виктор послушно налег на рычаги, выворачивая булыжники из мостовой.

Танк дернулся, по броне весело зашлепали пули. «Пули, как воробушки, плещутся в пыли». Броня-то слабовата, но не для пуль. Это фрицы уже паникуют.

Ага, конечно, он же у нас самый умный, а фрицы – дураки. Такие, какими их порой показывали в старых фильмах. Пули… А снаряда не хотите, уважаемый Виктор Валерьевич?

– Жми!

Снова гавкнула пушка. Мишка – герой. Повезло ему с напарником. Он снова налег на рычаг, но тронуться с места не удалось. Танк подпрыгивал, мотор завывал, и больше ничего не происходило.

– Похоже, в гусеницу снарядом попали.

Мишка спокойно кивнул.

– Стало быть, здесь и подыхать станем. Хоть знать бы, как улица называется.

В смотровую щель была видна новенькая табличка – «Улица Островского».

– Подходящее название. – Миша стащил шлемофон; русые волосы сосульками прилипли к голове. Наверное, и он такой же потный, только это почему-то совсем не ощущается.

– Я, знаешь, очень люблю «Как закалялась сталь»! Три раза читал.

Сам Виктор об этом произведении знал только, что главного героя зовут Павел Корчагин да еще что писатель Островский практически полностью списал его с себя. А, ну еще – что произведение два раза экранизировали. Сейчас ему было стыдно за это, стыдно перед Мишкой. Хочешь быть по-настоящему своим для этих ребят, с которым тебе уже довелось и еще доведется умирать вместе – надо жить тем же, чем живут они. Почему ему впервые пришло в голову только сегодня?

– Давай ты за пулемет, а я с пушкой стану управляться.

Снова Мишка додумался, а не он, человек двадцать первого века. Туго, туго у него с соображаловкой.

Ну, с пулеметом – так с пулеметом.

Из-за угла выбежали фрицы. Человек двенадцать. Виктор нажал на гашетку. Пыльные фонтанчики весело взметнулись вверх. Упали пятеро, остальные бросились к укрытию – невесть что забывшей на этой узенькой улочке «эмке» с выбитыми стеклами.

Хреново. Совсем хреново. Если он будет вести настолько «прицельный» огонь – патроны скоро кончатся, а потом их можно будет брать чуть ли не голыми руками.

Правда, патроны все равно кончатся рано или поздно, только вот останется чувство того, что сделали они слишком мало.

Короткая передышка. Вся улица Островского – интересно, как она до этого назвалась? – усыпана трупами в серо-зеленых мундирах.

– Они похожи на ящериц, – тупо сообщил Виктор.

– Кто? – не понял Миша.

– Трупы. Они как большие дохлые ящерицы.

Он кивнул.

– Действительно, похоже. А знаешь, я в детстве ящериц ловил.

– И я…

А кто ж из них не ловил в детстве ящериц? В этом они похожи – пацаны из двадцатого века, и ничего, что между детством одного и другого срок в шестьдесят с лишним лет.

– Вась, ты… прости, если что не так.

Виктор молча кивнул. Все – так.

– И ты прости.

– Мне… Знаешь, мне надо написать письмо жене.

– Письмо?!

Вот уж трудно было бы придумать что-нибудь более нелепое и несвоевременное, чем сейчас писать письмо. Отправлять-то его как?

Михаил посмотрел виновато.

– Вась, я понимаю, нам отсюда живым не выбраться. Но… вдруг письмо до нее дойдет? Пускай не сейчас, пускай после войны…

Он верит, что война кончится через несколько дней, ну, пускай, недель. Виктор знает, что это не так. Что впереди еще почти четыре долгих года, и не то что письмо погибшего танкиста – правительственные награды не всегда находят своих адресатов. Но не говорить же об этом человеку за пару часов (и это в лучшем случае!) до гибели.

– Васька, ты мне такой друг… Ты – больше чем друг, ты как брат мне!

В каком-нибудь новомодном кино про войну (в придачу снятом почему-то китайцами) два танкиста-побратима обязательно обняли бы друг друга и облобызались. Они же только пожали друг другу руки. Крепко, до хруста.

«Если я погибну, а ты выживешь…» Эта фраза тоже не была произнесена. Такое говорят только в сопливых сериалах, чтобы впечатлительные дамочки рыдали и сморкались в большие носовые платки. Настоящие мужики друг другу таких вещей не говорят. Да и нахрена? Ежу ведь понятно, что живыми отсюда им не уйти. И что главное – утащить с собой на тот свет побольше ползучей серо-зеленой мрази.

А вот письма любимым женам, как выяснилось, настоящие мужики все-таки пишут. Быстро, на коленке, неразборчивым почерком.

Письмо получилось коротким – времени на длинное им попросту не дали.

Пушки рявкали не умолкая, пули пели что-то веселое на их вкус, конечно. Время остановилось – застыло каплей янтаря. Но им везло – никаких серьезных повреждений танк не получил. А может, это было и не везение, а вовсе наоборот? Одно дело – погибнуть моментально, от взрыва снаряда, а совсем другое – если тебя начнут выкуривать из танка, а то и сумеют-таки выкурить.

Виктор испытывал мучительное желание что-то сказать другу, но слова не желали находиться. Он повернулся, и именно в этот момент Мишка странно дернулся и застыл, неестественно выгнувшись назад. Остекленевший взгляд уставился куда-то вверх.

По-хорошему, ему надо бы закрыть глаза, но не до этого. Прости, друг. Ты боялся, что у тебя не будет могилы? Ты прав, не будет. Будет огненное погребение. Именно так хоронили своих погибших воинов викинги.

Но прежде чем поджечь танк, оставить его практически невредимым казалось святотатством, это ведь все равно что оставить врагам друга! Виктор еще немного повоюет. Пока хватит патронов.

Дышать стало полегче. Наверное, он просто привык. Еще бы привыкнуть к поту – едучему, соленому, заливающему глаза. А самое главное, мешающему прицельно стрелять. Ну, ничего. Стрелять осталось недолго – патроны уже кончились, снаряды – на исходе.

Два залпа сливаются в один – его пушки и фашистской. Мелькает мысль – подлая, трусливая: «Хоть бы попал!». Но – мимо.

Виктор послал в приемник последний снаряд. Прицелился.

– Огонь!

Но снаряд заклинило. Что же, бывает и такое.

Индивидуальное оружие нашлось, он не знал, полагается ли оно рядовым танкистам, но имелось. Ждать, пока его вытащат и повесят, он не станет. Лучше помереть, как и полагается…