—  Она задержалась у нас недолго, уехала, но написала книгу о жизни в Москве.

— Книгу писали журналисты, ограничившись в основном сугубо бытовыми описаниями московской жизни. После Кима у меня оставалось несколько чеков, но их уже отменяли и «Березки» закрывались. И я почти накануне закрытия приехала в магазин, чтобы потратить свои остатки. Оказалась дубленка необычно дешевая, объяснили, потому что последняя. И мне как раз хватило денег.

—  Как вы пережили 1990-е с кризисом и инфляцией?

— Мне после ухода Кима назначили пенсию как вдове генерала — двести рублей. Но грянула инфляция, и она просто исчезла. Получала в переводе на валюту долларов пять. Что-то надо было делать. Понимала, что по специальности я уже вряд ли куда-нибудь устроюсь. Ну, пойду мыть лестницу…

—  Слом всей страны…

— Приезжали дети Кима, старший внук, которого я встречала шампанским с черной икрой из старых запасов, потом он говорил всем, что Руфа живет, как королева. Раньше мы всегда так встречали детей Кима. Но теперь я оказалась совсем в другом положении. В последние годы жизни Ким, видимо, переживая за меня, сказал: «Я тебе не оставлю никакого наследства. Единственное мое богатство — мои книги». Не хотела расстраивать Кима, но тогда я понимала, что английские книги в Советском Союзе — ничто. Когда Кима не стало, пошла к нотариусу с завещанием оформлять право на наследство. И он стал расспрашивать: «Какая у вас собственность?» Я перечисляла: квартира, вещи, книги… «А машина, дача — есть?» Отвечаю, что нет. И, глядя на меня, как на идиотку, нотариус объясняет, что собственности у меня никакой нет, а все, что в квартире, и без завещания принадлежит мне.

—  А как вы решили взяться за книгу «Остров на шестом этаже»?

— Подсказал один из учеников Кима. Он был поражен, узнав, какая у меня пенсия, и предложил: «Пишите книгу». Я долго не могла решиться на это. А потом он рассказал, что в организацию пришло письмо от Сотбис. Они хотели бы купить у меня какие-то вещи Кима. Ответ написали небрежно и как бы от моего имени: она отказывается что-либо продавать. Я действительно тогда не думала ни о каких продажах, но почему меня не поставили в известность? И рассказала обо всем этом верному другу, любимому ученику Кима. Он взял на себя работу с Сотбис, чьи представители меня долго уламывали. Тяжело было решиться на эту продажу. Я звонила детям: приезжайте, посмотрите, берите, что хотите. Все ответили, что им ничего не надо. Обливаясь слезами, писала дочери Кима Джозефине. У нас же были со всеми теплые отношения, они почти каждый год приезжали к нам…

—  Сейчас все, кроме Джона, живы?

— Да. Они приезжали сюда на похороны — Джозефина с мужем, Джон. А Джозефина — независимая, с характером, поразила меня, показав письмо, написанное от руки в КГБ: «Я прошу, чтобы вы разрешили нашей маме Руфе приезжать в Англию».

—  Сегодня отношения поддерживаете?

— Я в Лондоне бывала много раз. Но в последнее время уже не езжу.

—  И как же было на аукционе «Сотбис»?

— Он удался. Прошло какое-то время после начала тяжелых девяностых. Служба внешней разведки воспрянула духом. Тоже мне помогает. Жизнь продолжается. Но ощущение потери не уходит. С этим надо жить.

Сейчас было бы логично предоставить слово другим людям, знавшим Кима Филби. Но после разговора с Руфиной Ивановной лучше, наверное, сделать паузу — и не будем объяснять, зачем. Поэтому перед тем, как вновь обратиться к воспоминаниям, расскажем о тех людях, чьи имена оказались неразрывно связаны с именем Филби в понятии «Кембриджская пятерка». Начнем по установившемуся порядку, хотя на самом деле порядок этот очень условный.

В 1979 году в интервью «Таймс» Энтони Блант сказал: «Гай Бёрджесс был одним из умнейших людей, каких мне приходилось встречать. Однако совершенно верно и то, что он иногда действовал людям на нервы». Утверждение, что «иногда действовал», звучит более чем мягко: из всей «Кембриджской пятерки» Бёрджесс, пожалуй, получил наибольшую скандальную известность, имя его окружено всевозможными легендами и сплетнями, щедро облито грязью.

Такова судьба яркой, неординарной, независимой и весьма противоречивой личности. Хотя было время, когда Гай являлся кумиром не только для своих сверстников-соучеников, но его очень ценили и преподаватели Кембриджа. Дружбы с этим человеком искали, буквально домогались… Ну а он умел запросто подчинять своей воле окружающих и даже помыкать ими, чуть ли не держа их в подчинении.

Один из его ближайших друзей, Горонви Риз, в ту пору — молодой почетный член Ол-Соулз-колледжа Оксфордского университета, утверждал, что Бёрджесс являлся самым блестящим кембриджским студентом того времени, и все были уверены, что впереди его ждет блестящее будущее ученого. «Когда он говорил, он был просто неотразим, тем более что, будучи по-мальчишески живым и хорошо сложенным атлетически, он был красив чисто по-английски…»

Следуя семейной традиции, Гай Бёрджесс должен был бы служить в рядах Королевского флота — буквально все его предки, из поколения в поколение, становились адмиралами. Вот и отец Гая, офицер флота, доблестно воевал против Германии в мировую войну и дослужился до чина вице-адмирала. Так что можно сказать с уверенностью, что Бёрджессу-младшему заранее были уготованы золотые адмиральские погоны с изображением короны Его Величества — сын адмирала скорее всего дослужился бы до высокого морского чина.

А потому, успешно начав учебу в привилегированном Итоне, юный Бёрджесс буквально через год перешел в Дартмутский военно-морской колледж. Он и здесь учился великолепно, учеба давалась ему легко.

Но что-то потом пошло не так: то ли, согласно официальной версии, врач в колледже обнаружил у него какой-то дефект зрения, то ли самому Гаю чем-то вдруг очень не понравился Дартмут. Потому он решил уйти из колледжа, заявив родителям, что это «слишком большая честь для королевского флота — заполучить к себе Гая Бёрджесса».

Как известно, Бёрджесс был о себе достаточно высокого мнения. Да и по характеру это был совершенно невоенный человек…

Так что в его жизни произошла резкая смена курса, и он возвратился в Итон, где взялся за науку с еще большим рвением, а в результате за успехи в изучении истории был удостоен престижной премии Уильяма Гладстона — лидера либеральной партии, который во второй половине XIX века несколько раз становился премьер-министром Великобритании.

В 1930 году, окончив школу, Бёрджесс стипендиатом поступил в знаменитый Тринити-колледж Кембриджского университета, где преподаватели сразу отметили у него задатки ученого-исследователя. Хотя усердия к наукам у Гая тогда уже поубавилось, все же, как свидетельствовали его соученики, в 1932 году, несмотря на небрежное отношение к учебе, он сумел получить высшую оценку по истории, обрушив на экзаменаторов целый каскад знаний, чем привел педагогов в полнейшее изумление. В итоге ему даже была предоставлена так называемая «исследовательская стипендия» — то есть, еще продолжая обучение, он получил возможность заниматься преподавательской и научной деятельностью. Казалось, молодой человек наконец-то определился с выбором жизненного пути.

Но так только казалось — в ту пору, когда многие молодые люди всерьез увлекались марксизмом, Бёрджесс стал членом подпольной коммунистической группы. Прежде чем прийти к такому решению, он прочел огромное количество теоретических трудов не только классиков марксизма-ленинизма, но и многих иных мыслителей как современности, так и прошлого. В разговорах и спорах Бёрджесс нередко обращался к Марксу, с легкостью приводил на память его цитаты. Полученные знания и критическое отношение к происходящему в обществе — не будем забывать, что это были времена Великой депрессии, затронувшей не только США, но и страны Европы, — и подвигли его на разрыв с ним, на нарочитое отмежевание от пресловутого «буржуазного мировоззрения» и образа жизни. Уже на третьем курсе он участвовал в студенческой забастовке в пользу обслуживающего персонала Тринити-колледжа. И забастовка закончилась победой трудящихся. Организовывал митинги и забастовки водителей городских автобусов и уборщиков улиц, в которых сам также принимал участие. Кроме подобной «политической активности», весьма напоминавшей позицию российского студенчества начала XX столетия, его отличала еще и яркая «богемность», которая сохранилась у Бёрджесса фактически на всю жизнь: он очень небрежно одевался («Я никак не мог понять, — вспоминал один из его кураторов, — почему на близком расстоянии он выглядел как бродяга, хотя шил свои костюмы у лучшего лондонского портного»), много пил, проявлял агрессивность в спорах. При этом ему всегда нравились компании, он охотно вращался в самых разных кругах общества, легко и быстро сходился с людьми, имел множество приятелей и знакомых — окружающих привлекали его обаяние, остроумие и высокий культурный уровень. Можно смело утверждать, что его интеллект просто покорял.