Да-да. Я знал, как все работает. К этому моменту я уже должен был привыкнуть к толчкам и тычкам. За четыре месяца, прошедших после сердечного приступа, для меня это стало нормой.

Все случилось внезапно и совершенно неожиданно. Я был молод, не страдал ожирением и практически постоянно озабочен здоровьем. Я занимался спортом, каждое утро перед работой пробегал восемь километров. Правильно питался, не пил и не курил. Занимался сексом с постоянной партнершей, а не с проститутками на уличных углах.

День, изменивший мою жизнь, начался так же, как и всегда. Я проснулся по будильнику. Перевернулся и поцеловал свою девушку, Сиерру, а затем выбрался из кровати словно ниндзя, чтобы не разбудить ее. Она становилась дьяволицей на каблуках, если не высыпалась.

Я переоделся в одежду для бега, взял бутылку воды и вышел за дверь.

Помню, тем утром я чувствовал себя не очень хорошо. Все как будто было неправильно. Но я отмахнулся от этого ощущения, посчитав, что просто не выспался. Прошлой ночью я поздно лег спать, отмечая с Сиеррой важное событие. Ее повысили до ассистента директора в магазине кофе, в котором она работала. Она была в восторге. И я старался быть счастливым, потому что она была счастлива.

Все было хорошо. Я был обычным двадцативосьмилетним парнем с достойной работой менеджера по продажам в компании по разработке программного обеспечения. Конечно, я не мечтал стать профессиональным спортсменом или фотографом, но не жаловался.

Недавно я переехал в новую квартиру у реки с потрясающей девушкой, с которой встречался два года. Она уже около года намекала мне на брак, детей и отдельный домик, и я начинал думать, что это не такая уж плохая идея.

И во время обычной утренней пробежки в парке около нашей квартиры, я ощутил резкую боль в груди. Руки онемели. Дыхание замерло.

Я упал на землю.

Мое сердце остановилось.

Я умер.

Меня нашли две женщины, выгуливающие собак. Мне сказали, что пока одна делала мне искусственное дыхание, другая звонила 911. Приехала скорая, и врачи смогли снова завести мое сердце.

Но я умер.

Я следовал за белым светом. Отправлялся в последнее путешествие. Готовился к вечному сну.

Но потом очнулся.

И вся моя жизнь мгновенно изменилась.

Пока я лежал в больнице, доктора провели кучу диагностики, пытаясь понять, почему у двадцативосьмилетнего парня случился сердечный приступ.

Ответ пришел довольно скоро, и он навсегда изменил мою жизнь.

У меня диагностировали генетический порок сердца, называемый аритмогенной кардиомиопатией правого желудочка. Что за труднопроизносимое название, верно? Выражаясь простыми словами, у меня была генетическая аномалия, с которой, по-видимому, я жил всю жизнь, и мое сердце функционировало неправильно. Некоторые его мышцы заменили жировые ткани, что привело к сердечной аритмии, а это, в свою очередь, к учащенному сердцебиению и возможной смерти.

Поговорим о депрессии.

В больнице доктора объяснили, что, изменив стиль жизни и постоянно принимая лекарства, я проживу долгую и здоровую жизнь.

И тогда меня накрыло.

Как я смогу жить каждую секунду каждого дня со знанием того, что мне грозит неминуемая смерть?

О, хочешь, быстренько пробежимся по парку? Извини, нельзя. Может случиться сердечный приступ.

Хочешь поиграть в баскетбол? Ну, уж нет, я могу умереть, не успев забросить даже мяч в кольцо.

Определенно, я не самый счастливый путешественник.

Две недели, проведенные в больнице, оказались мучительными. Между приступами паники и пугающим отчаянием, я был не самым веселым парнем.

Я злился и грубил. Доводил до слез маму и младшую сестру Зои, отказывался от их визитов. Сиерра не могла понять, почему я набрасываюсь на нее, когда она поддерживает меня. Мои друзья, Аарон и Брайан, только взглянули на все эти трубки и мониторы, и придумали какой-то предлог, чтобы самим оплатить счета. В ответ я бросил в их головы грелку.

И чем громче я кричал, тем меньше меня слушали. Так что я вообще перестал разговаривать. Я стал чертовой развалиной.

Я постоянно жалел себя. Да, я стал этим парнем. Парнем, который постоянно раздражался и ныл, как трудна жизнь и что никто меня не понимает. Короче, я раскис.

Чего люди не понимали, так это того, что я больше не Бекетт Кингсли, которым был раньше. Я больше не был сумасбродным парнем, который мог прыгнуть с парашютом, потому что так захотелось. Я больше не мог до изнеможения играть в футбол с друзьями по воскресным вечерам. И, конечно, не мог отправиться с Сиеррой в поход в горы Аппалачи, который мы запланировали на июнь.

Я стал другим. Тем, кто постоянно беспокоится о приеме лекарств и о том, чтобы себя серьезно не перенапрягать. Я. Был. Очень. Зол.

Казалось, будто для меня больше не осталось радости. Какой смысл жить, если я не мог больше заниматься тем, что приносило мне удовольствие? Я серьезно и надолго в этом увяз.

Врачи порекомендовали мне поговорить с психиатром. По-видимому, суицид — частая проблема у больных с проблемами сердца. Но я ничего не хотел делать с этим состоянием. Мне хотелось лишь жалеть себя.

И однажды, притворяясь спящим, я услышал, как мама с папой тихо разговаривают друг с другом. Они говорили шепотом, чтобы не разбудить меня, но я слышал каждое их слово.

— Никогда его таким не видела. Он просто сдается, Стэнли, — тихо плакала мама.

Несмотря на закрытые глаза, я знал, она плачет, закрыв лицо руками. С тех пор как очнулся в больнице, я часто видел ее в таком состоянии.

— У него серьезный диагноз, Мэрил. Мы не должны ожидать, что он начнет улыбаться и веселиться. Конечно, он злится, — резонно возразил отец.

— Дело не только в этом, и ты об этом знаешь! Он мой ребенок, и я знаю, когда ему больно и когда он во мне нуждается. Но он закрылся! Он закрылся ото всех! От нас, от Зои, от Сиерры. Я смотрю на него и не вижу нашего Бека. Я вижу мужчину, который уже умер!

От ее слов у меня побежали мурашки по телу. Вот, кого она видит, когда смотрит на меня? Мертвеца?

Мама все еще говорила, и я напрягся, подслушивая.

— Я не выживу, если потеряю его. Просто не смогу. Он разбивает мне сердце, Стэн!

Из-за маминого плача я не расслышал папин ответ. Но вскоре до меня донеслись тяжелые всхлипывания отца, смешавшиеся с рыданием мамы, и у меня внутри все перевернулось.

До этого я никогда не слышал, как плачет отец, и это стало такой нужной мне пощечиной. Вот он я, жалею себя, когда мне так чертовски повезло.

Я выжил. У меня еще впереди вся жизнь.

Пришло время разобраться со всей этой фигней.

И с того момента я, как мог, старался добавить в свою жизнь позитив. Стал физически сильней. Пытался держать себя в руках. Я просыпался каждое утро и говорил себе: «Я жив!» И целый день повторял эти слова снова и снова.

Когда я осматривал свою унылую больничную палату, то думал: «Мое сердце все еще бьется. Это же замечательно!»

Когда постоянное пиканье мониторов сводило меня с ума, я говорил себе: «По крайней мере, я слышу свой пульс, и не умер».

Я сосредоточился на том, что у меня все еще было мое здоровье... точнее то, что от него осталось. Я стал мистером Жизнерадостность. Мне пришлось, иначе я бы сошел с ума.

После того, как меня выписали из больницы, я чувствовал себя каким-то... другим. Как вернуться в жизнь, к которой я больше не принадлежал? Я заставлял себя быть человеком, которым больше не являлся. Заставлял себя чувствовать то, чего больше не чувствовал.

Я вернулся домой, в квартиру, что делил с женщиной, которая не хотела, чтобы я больше там находился.

Потому что я уже не тот мужчина, которого она когда-то встретила. Сиерра привыкла к Бекетту Кингсли, который бегал с ней после работы, планировал вылазки в горы, и который мог не спать всю ночь, сводя ее с ума новыми и интересными способами.

Бекетт, который вернулся домой, едва не умерев, не мог заниматься всем этим, и скоро стало очевидно, что Сиерра не хочет находиться рядом с этим новым парнем.

У Сиерры никогда не было терпения, и я знал — сердечный приступ стал проверкой того, какой уступчивой и приятной она может быть. Сначала она пыталась. Первые недели в больнице она навещала меня каждый день. Сидела на стуле у кровати и держала за меня руку. Привезла мою любимую пижаму и книгу, которую я читал.

Все было нормально, пока я не вернулся домой, и ей не пришлось жить с инвалидом.

После этого все мгновенно изменилось.

Я знал, что в больнице выместил на нее много злости и раздражения. На Сиерру легко было накидываться, потому что она просто была рядом. Но дома она не помогала. Казалось, она рассчитывала на то, что как только вернусь из больницы, я снова окунусь в нашу совместную жизнь, будто ничего и не произошло.

В первую ночь моего возвращения домой она зашла в нашу спальню в шелковом белье. При нормальных обстоятельствах, я бы сорвал его с ее тела. Но я устал, и мне было больно. Я просто хотел спать.

Так что, когда Сиерра стала целовать мою шею и прикасаться ко мне, скользя рукой под пижаму и обхватывая пах, я отстранился. Она снова и снова пыталась настроить меня на нужный лад, оседлала, толкала свою грудь мне в лицо. И когда нечаянно прижалась рукой к моему заживающему шраму, я вскрикнул от боли и скинул ее с колен.

— Я не могу, Сиерра! — прокричал я, злой и раздраженный из-за того, что она думает лишь о себе. Злой из-за того, что я больше не тот мужчина, которым она хотела бы, чтобы я был... не тот мужчина, каким был раньше.

Просто помню, что пока лежал, а на мне сидела сексуальная девушка, и мой член вяло лежал между нами, я задавался вопросом, что, черт возьми, со мной не так? Почему я так зол?

Почему не возбудился? Почему просто не могу быть мужчиной, которым был до того, как мое сердце перестало нормально работать?

— Отлично, так и оставайся мудаком! — выкрикнула Сиерра, спрыгнув с кровати и захлопнув за собой дверь ванной.