Мальчики «старались». Они просили лишь об одном — не беспокойтесь, Лукия Авдеевна, у нас все хорошо, тихо, мирно и дисциплина на высшем уровне.

Воспитательница боялась заглянуть к ним в спальню, а мальчики потихоньку покуривали себе у раскрытого окна, часто резались в «дурака», а то и на деньги. В свободное от занятий время устраивали «баню» какому-нибудь «соне», то есть валили на спящего все одеяла и держали его под ними до тех пор, пока тот как следует не вспотеет. И это считалось самым невинным развлечением. Более неприятное приходилось переживать тому, кто засыпал раньше других. Ему насыпали в нос табаку, а то привязывали за ухо к кровати. Подобные «развлечения» назывались «театром». И горе тому, кто посмеет пожаловаться воспитателю или директору. Да, собственно, никому и на ум не приходило жаловаться. Смеялись поочередно — сегодня над одним, завтра над другим. Если кому-то был не по нраву «режим» в спальне — от него быстро избавлялись. Недовольному приписывались такие грехи, что Лукия Авдеевна объявляла его неисправимым преступником и добивалась, чтобы «дезорганизатора» образцовой спальни куда-нибудь перевели.

— Лукия Авдеевна в наших руках, — похвалился как-то Конопельский.

— Да неужели? — удивился Миколка.

— Главное — у человека найти ахиллесову пяту, — по-ученому отвечал на это Конопельский. — Ты слыхал что-нибудь про слона и мышат? Не слыхал? Оно и видно, что тебя еще надо учить и учить... Не зря и в интернат вас, мистер, направили.

Он говорил это таким тоном, будто сам находился не в том же интернате и не на тех же правах.

— Так вот, ахиллесова пята нашей воспитательницы — это вопросы. Она их боится, как слон мышей.

— А почему слоны мышей боятся?

— А ты у слонов спроси, — сострил Конопельский.

Миколка стал повнимательнее присматриваться к воспитательнице.

Лукия Авдеевна ежедневно наблюдала за тем, как готовят ее питомцы домашние задания.

Некоторое время ученики сидели над учебниками сосредоточенно. Однако задачи или письменные упражнения выполняли не все. В их спальне имелись знатоки того или другого предмета, вот они и трудились. Конопельский же и его подручные только делали вид, что думают. Когда тот, кто выполнил задание, подавал знак, Конопельский немедленно заводил разговор с Лукией Авдеевной.

— Лукия Авдеевна! О чем-то я вас хотел спросить?

Лукия Авдеевна вдруг вспоминала, что ее куда-то вызывали, и минут десять — двадцать в классе не появлялась. Этого было достаточно. Задачу все быстренько переписывали, успевали «проконсультироваться» и по другим предметам. Лукия Авдеевна была довольна: уроки все приготовили, про вопрос Конопельский забывал.

В спальне висел «Перечень умений и навыков для пионеров третьей ступени». Лукия Авдеевна не раз говорила: старайтесь, мальчики, приобретайте навыки, не подводите своего воспитателя.

Как-то при Миколке Лукия Авдеевна спросила:

— Валентин, о чем говорилось на Третьем съезде комсомола?

— Не знаю, — спокойно ответил Конопельский.

— Почему? — удивилась учительница.

— Я же там не был.

Лукия Авдеевна рассердилась:

— Ты думаешь, что говоришь?

Конопельский округлил глаза:

— Лукия Авдеевна! Как же! Я как представитель высшего класса млекопитающих, то есть человек, от низших существ тем и отличаюсь, что как примат из приматов способен к мышлению, а также, как вы лично можете убедиться, без каких-либо затруднений владею членораздельной речью...

Лукия Авдеевна меняла гнев на милость:

— Да ну тебя, Конопельский! Тебе бы в цирк или на сцену... Ну и комик! Всегда насмешит до слез.

И по существу:

— Однако без шуток, мальчики. Ступени надо знать: ведь стыдно будет образцовой спальне очутиться в хвосте.

Умел Конопельский насолить учителям. Особенно доставалось на уроках Марине Ивановне. Каверзных вопросов он ей больше не задавал. Учительница быстро сориентировалась и теперь умела дать отпор таким умникам. А когда возникал вопрос, на который сразу и не ответишь, Марина Ивановна спокойно заявляла: завтра скажу. И на следующий день обязательно на него отвечала.

Тогда Конопельский нашел новую «ахиллесову пяту» у своей учительницы.

Объяснив материал, Марина Ивановна имела обыкновение спрашивать:

— Поняли?

Конопельский на это, не моргнув глазом, разводя руками, заявлял:

— Марина Ивановна, я абсолютно ничего не понял.

— И я тоже, — хмуро басил Маслов.

— И я, как ни напрягал внимание, ничего не понял, — присоединялся Трояцкий.

А тут и Зюзин им на подмогу:

— Вы как-то туманно... абстрактно...

Марина Ивановна то краснела, то бледнела и умоляюще поглядывала на учеников:

Всем непонятно?

— Всем! — в один голос отвечала Миколкина спальня. Один Миколка молчал.

Карина и другие девчонки пробовали протестовать, заявляли, что им все ясно.

Тогда Маслов показывал им из-под парты кулак:

— А ну, заткнитесь! Им ясно! Коперники, Ньютоны нашлись! Вам ясно — ну и молчите. А мне неясно.

Голоса девчонок тонули в мальчишечьем шуме, становясь все больше и больше несмелыми, а потом и вовсе стихали.

— Повторите, пожалуйста, — смиренно просил Конопельский, а глаза у него блестели синим лукавством.

— Да, не мешало бы повторить, — бурчал Зюзин.

— Повторенье — мать ученья, — поддакивал им Трояцкий.

Марина Ивановна вынуждена была повторять. Она, правда, пробовала задавать вопросы, вызывать учеников по журналу, но девчонки отвечать боялись, а ребята, подражая Конопельскому, твердили одно:

— Не знаю.

— Почему?

— Не понял.

На перемене Карина пыталась стыдить Валентина:

— Не стыдно тебе? Она ведь первый год учительствует.

— Пусть бросит, если не умеет, — цинично заявлял Конопельский. — Педагогом надо быть по призванию.

— А откуда ты знаешь, что она не по призванию?

— А ежели по призванию, то пусть терпит.

— Но ведь это же нечестно!

Конопельский свысока мерил взглядом Карину:

— Ну, ты мне брось эти штучки! Кто нечестный? Я? Конопельский? Да честнее меня, было бы вам, миледи, известно, человека на свете не существует. Я всегда говорю только то, что велит сердце и чистая совесть. А если я на самом деле не понимаю того, что она рассказывает? Или я обязан все знать? Пусть она донесет науку до моего юного сознания, заинтересует меня, заинтригует. Правильно, Масло, я говорю?

— Конопля! Что за вопрос? И к чему ты вообще завел разговор с этой мамзелью? Пусть вон Курилку воспитывает, а до нас ей нет дела.

— Вы слышите, миледи, голос масс? — комично развел Конопельский руками и отошел от Карины.

Миколку ребята донимали Кариной. Все видели, что она сама села с ним, видели, что он ее сторонится, даже не смотрит в ее сторону, но для таких, как Маслов, разве это убедительно?

— Видать, сразу приметила слабака, — издевался он. — Ко мне не села. И Трояка не взнуздала, и Зюзю...

— Ого! От меня быстренько смоталась бы, — задавался Трояцкий.

— Девчонки знают, к кому липнуть, — вставлял Зюзин.

Миколка злился в душе на Карину, когда слушал все это, и, сдерживая слезы, давал себе слово завтра же согнать ее с парты. Но наступал новый день, Карина садилась с ним рядом, и он молчал, словно забыв и насмешки, и собственное решение. В присутствии Карины он чувствовал себя точно связанным — видел, что она совсем не похожа на других девочек, и чувствовал, что никогда не позволит ни себе, ни кому бы то ни было ее обидеть.

Пусть их дразнят! Это пережить можно, можно перетерпеть. Но были вещи куда хуже. В спальне все считали своим долгом не только всякий раз посмеяться над ним, но и в случае чего всю вину свалить на него.

Как-то Конопельский с дружками покуривали после отбоя. О чем-то заспорили и не услышали осторожных шагов в коридоре. Спохватились только, когда кто-то дернул за ручку двери.

Все моментально юркнули под одеяла и захрапели, засвистели носами, забормотали во сне.